Виктор Мартинович - 墨瓦 Мова
Я привык ходить на вокзал «под часы». В переводчицкой конторе, с которой я работал, чтобы сшибить немного денег на стафф, мне неплохо и своевременно платили, так что проблем с финансированием моих игр разума не было. Я даже научил ту цыганку улыбаться. Приучить ее к этому было так же сложно, как очеловечить таракана. Но однажды она исчезла.
У меня был выходной, и я просидел целый четверг на скамейке в парке у трамвайного кольца, ожидая властелиншу страны Оз. Время от времени наблюдал, как под часы приходили хорошо одетые (мова – забава не для бедных) нервные человечки и уходили с таким трагическим выражением на физиономиях, что за один этот разочарованный вид можно было арестовывать. Очевидно, что лет на десять о молодой матери и ее аппетитном младенчике можно было забыть.
Месяц прошел без употребления, и я даже как-то отвык от своих веселых приключений между двумя реальностями. Однажды я шел мимо вокзала без всякого особого расчета, просто прохаживался с какой-то тайной надеждой на чудо (тот, что употреблял, любил или пробовал купить сигареты после закрытия всех магазинов, отлично знает это состояние бессознательного поиска и неистребимой надежды). Внезапно я увидел там же, под часами, цыганенка. Лет пять или восемь – я в этих детях не разбираюсь. Он стоял, хлюпал чумазым носом и внимательно всматривался в лица прохожих. Наши глаза, конечно же, встретились. И мои были жаждущими, а его – ищущими. Случился один из тех чудесных контактов, о которых я вам тут уже распрягал. Я направился прямо к нему и спросил:
— Сколько?
— Двести, – ответил мелкий кровопийца.
Я протянул ему купюру, он своей крохотной липкой ручонкой вложил мне в руку сверточек со сказкой и быстро исчез. Поднял, гаденыш, двести юаней на ровном месте! Чтоб ему те юани вышли кровавым поносом! И тут – буквально через секунду после того, как я засунул бумажку в карман, меня с силой схватили за локоть, сперва я ощутил властную настойчивость этого жеста, испугался и только потом увидел, кто меня схватил. Оказывается, рядом нарисовался тот самый травоядный милиционер, который обычно топтался вокруг вокзала и пытался стрясти себе на пиво со старушек, которые торговали китайскими сигаретами и пинским контрафактным трикотажем. Не Госнаркоконтроль! Фуф, пронесло!
— Минуточку, гражданин! – сказал милиционер угрожающим тоном. Я присмотрелся к нему. Вид у него был такой потрепанный жизнью, что весь мой страх мгновенно улетучился. Несвежая рубашка, погоны топорщились, будто на пугале, кадык ходил вверх-вниз. Было заметно, что милиционер волнуется, причем значительно больше меня самого. Его цену я вычислил мгновенно, а он мои реакции предсказать не мог, потому что одет я был прилично, да и мои образование и IQ значительно превышали его. — Сколько? – сразу спросил я его, не скрывая пренебрежения. — Что у вас в кармане? – попробовал он включить прокурора. — Сколько? – переспросил я и посмотрел ему прямо в глаза. В глазах его были голодное детство, силиконовые сиськи, разлезшиеся макароны на завтрак, обед и ужин, мечта полететь в Крым на самолете, постоянные унижения и лихорадочные попытки выбраться из того говна, в котором он родился. Ему было лет сорок пять, в общем, он многого уже нахлебался. — Вы подозреваетесь в хранении вещества, предусмотренного статьей 264 Уголовного… — Вещества? – перебил я его. – Ты кодекс почитай, служилый! Там черным по белому написано про несубстанциальные психотропы. — Несубстанци... – попробовал он повторить, но у него не получилось. Поэтому решил немного сократить программу вымогательства. – Сейчас пройдем в участок и проведем обыск с понятыми!
— Какой обыск? – засмеялся я ему в лицо. – С какими понятыми? Тебе же потом придется еще и с понятыми делиться, с коллегами-сержантами, которые случайно в каптерке окажутся и увидят твой «обыск». Делиться теми пятьюдесятью юанями, которые я тебе сейчас дам. — Нет, ну пятьдесят юаней – слишком мало, – он наконец перешел к деловой части. – Хотя бы сто! Вам десять лет тюрьмы угрожает, товарищ гражданин. — Пятьдесят, товарищ милиционер, – издевательски повторил я, поскольку видел, что и пятьдесят для него – многовато, что это четверть его месячной зарплаты. — А если сейчас не отпустите, я начну кричать, что вы мне наркотики в карман подкинули. И тогда делиться вам придется со всей толпой, которая сюда сбежится. — Ну, зачем делиться, – задумался он. – Пятьдесят, так пятьдесят. Я открыл кошелек, демонстративно отсчитал стопочку самых мелких купюр, сунул ему в руку. — На. Тут даже больше. Пива себе купи, самурай правопорядка. — И чтобы это больше не повторялось! – попробовал он вернуть себе подорванный авторитет. Я хмыкнул и хотел добавить, что если такого никогда не повторится, ему придется жить на зарплату милиционера, а на это способны только аскеты и святые. Но мне стало обидно за него. Ходит чувак, с преступностью борется. Как-никак. И вдруг — такое падение. Хуже Кисы Воробьянинова из Ильфа и Петрова. Ругают сейчас Времена Скорби, но тогда хотя бы милиция не нищенствовала. Это происшествие подарило мне несколько минут ощущения неуязвимости и вседозволенности. Меня даже арестовать не могут: отбрехался и глазом не моргнул! Я на ходу развернул бумажку и прочитал. На ней было что-то непонятное:
«Березень у циганських районах. Синя олійна фарба на стінах шкільних їдалень. Ще вві сні у жінок шкіра тепла й солона і підіймається дим шляхами систем опалень. Циганські родини останні згустки шанхаю приносять додому харчі і збіжжя готове — строкаті густі килими які вони розпинають. Цвяхами на голих стінах ніби тіло христове. Легкі наркотики отче що ростуть на їхніх городах. Русла які вони правлять на передмістях, усе замішано мудро на свіжих розталих водах. На втоплених перехрестях і добрих вістях цим чеканням і сміхом столоченою травою. Порнографічним світлом на тихих дитячих обличчях тримається небо рухається низько над головою. Оббиваючи гнізда і гостре нічне паліччя втрачаєш відлигу наче важливу ланку. Навіщо тобі ці смутки які ніхто не поверне. Ще дивиться богородиця як до самого ранку в крихкій березневій тиші ростуть конопляні зерна»[22].
Я прочитал и ничего не разобрал (как будто я что-то понимаю, когда читаю на мове!), перечитал внимательнее, почти по слогам. Торч не начался. Это была какая-то абракадабра! То есть полная абракадабра, без всякого смысла и прихода. Обычное, знакомое тело мовы тут было, как оспинами, побито чужеродными знаками «и», «ї», «є». Цыганенок продал мне бредовую считалочку, которую, видимо, сам же и написал на какой-то смести русского, наркотического и еще какого-то им же придуманного языка. Меня только что кинули на 250 юаней.
Я выучил стихотворение наизусть, и, после нескольких повторов оно мне даже начало нравиться. Цыганские килимы, талая вода, распятие, синяя школьная фарба. It's my life, как пел когда-то Доктор Албан. Вспомнить бы еще, что такое распятие.
БарыгаЯ никогда, никогда, прости господи, не видел триады на боевом выезде. Как и для большинства тутэйших, само слово «триада» ассоциировалось у меня с одной фотографией из net-визора, на которой через бесконечный поток китайцев идет несколько десятков фигур в черном, наводящих ужас не меньше, чем воины-статуи терракотовой армии. Такое впечатление они и оставляют – глиняных големов, которые будут неистово биться, пока тело способно двигаться. Впереди, крупным планом, — бригадный офицер в очках Ray Ban и с таким лицом, что сразу становится как-то не по себе. Он смотрит в камеру взглядом гадюки перед броском, и еще больше не по себе становится, когда читаешь, что автора фотографии, какого-то неосмотрительного голландца, ликвидировали сразу после появления этого изображения в эфире, потому что фотографировать триады нельзя.
Мы продвигались именно таким образом – через огромную толпу китайцев. Меня с Мастером благовоний окружало кольцо сорок девятых в гражданском, и на каждом большом перекрестке он останавливался и получал по маленькой рации команду «можно» или «ожидай, коридора нет» — кто-то обеспечивал безопасность нашего движения. Что примечательно, команды подавались на мове – может быть, чтобы их не поняли остальные китайцы, потенциальные члены конкурирующих триад.
Люди узнавали одутловатое лицо Мастера благовоний и шарахались с нашего пути. Тех, кто задерживался или не успевал заметить нашу процессию, грубо отталкивали прочь солдаты сопровождения. Я заметил, что, хотя на сорок девятых нет никакой униформы, одеты они похоже. На всех были или спортивные костюмы Adidas Basics, или свободные полуспортивные куртки Reebok со штанами для джоггинга, которые не стесняли движений. Внимательного наблюдения за манерами одного или пары солдат было достаточно, чтобы без проблем распознать их в толпе.
Мы довольно быстро спустились, причем все время двигались по основным крупным улицам. На этот раз обошлось без акробатики и прыжков над бездной по жердочкам. Мы вышли из чайна-тауна в районе улицы Немига. Тут нас уже поджидал камуфляжный с двумя дюжинами бойцов. Рядом стоял огромный представительский «Мерседес», принадлежащий Мастеру благовоний. Интересно, что среди китайцев по сей день считается крутым покупать немецкие автомобили, несмотря на их признанную ненадежность, на то, что они часто ломаются и тарахтят по время движения, как старый трактор. Но это дань традиции: когда-то триады работали только в Юго-Восточной Азии, европейские автомобили стоили там значительно дороже японских и были признаком статуса (к тому же в те далекие времена, до Скорби, европейские автомобили были еще относительно качественными). Сейчас, когда триады контролируют европейскую территорию, они продолжают считать признаком статуса рассыпающиеся немецкие драндулеты. И кто после этого скажет, что китайцы – не консерваторы? — Едем по Богдановича к Бангалор, там сворачиваем у Макдональдса и по Мао Цзэдуна – к Колоса, – объяснял камуфляжный своим подчиненным. – По пути туда ЧС возникнуть не должно, всем готовиться к ЧС на обратном пути. Стволы иметь под рукой, обоймы полные. Проблемные места: перекрестки с Варвашени, Колоса, Чернышевского, Волгоградской – там могут работать снайперы и с крыш тяжелое оружие. Объект будет вот в этой машине, – он кивнул на «Мерседес». – Она бронированная, но два попадания из «Мухи», и все внутри салона превратится в chiсken wok.
