Татьяна Мудрая - Ангелоиды сумерек
Туман перед глазами зазвучал, сгустился и стал крыльями – настолько огромными, что кроме них, не стало ничего. В их белизне заключалась вся дневная радуга, в очах гигантской птицы – ночная, сотканная из темноты. Огромный клюв был загнут книзу – это, однако, обозначало не хищника, но царственность. Очертания головы и ниспадающего книзу хвоста, похожего на изогнутый девичий локон, как бы мерцали, то сливаясь с крыльями, то выделяясь на их фоне.
– Одно дитя Сумрака хотело выучиться летать, – пророкотало создание. – Ты не передумал, землянин?
– Чего ты хочешь? – спросило то, что пока еще было Андреем, а может быть – и Павлом.
– Того же, что хотят все сказочные птицы-перевозчики: чтобы ты накормил меня своей плотью, ибо дорога наша долга́ и трудна.
– У меня ее, кажется, и вовсе нет, этой плоти.
– А как же те боязливые обрывки чужих жизней, что поселились в тебе и нашли там укромное пристанище?
– Уж их-то я отдам с радостью, но как?
– Вместе с дыханием. Приникни ртом к моему телу и выпусти их из себя – уйдут с готовностью.
В самом деле: когда губы погрузились в перистую облачность, некий горячий, почти раскаленный пар изошел из них – и опустевшая оболочка наполнилась небесной прохладой.
– Вот теперь хорошо. Теперь ты стал лёгким, и нести тебя будет нетрудно. Садись ко мне на спину.
– С радостью, но за что тут удерживаться?
– Берись обеими руками за обруч, что у меня на шее.
Это было огромное ожерелье из подвижных серебристых звеньев, замкнутое спереди прекрасным голубым камнем в виде полной сферы. Он вращался, и внутри него мелькало нечто похожее на зеленые и зеленовато-желтые листья, испещренные пятнами различной формы: корни могучего древа были, очевидно, скрыты в глубине самоцвета. Стоило мне положить руки на одно из звеньев, как птица взмыла еще выше и, кажется, оседлала ветер…
Нет, серебряного Сокола со львиными лапами и хвостом, царя птиц, зверей и трав, оседлал его всадник. А ветер служил обоим сразу.
– Это называется учиться? – прорывается сквозь встречный поток воздуха.
– Это называется – преодолевать страх полёта, двуногий.
Страх? Да его и не было вовсе – один восторг.
– Мы летим куда-то или просто летим?
– Всякий полёт имеет целью самого себя, малыш, – отвечает дивный летучий Пёс в серебристо-радужной чешуе, крылья его – две радуги, глаза – две темных бездны.
Однако на словах всадника – возможно, запретных – ветер спадает, туман опускается и покрывает собой землю. Клочок суши, отделенный полоской воды от одинокой горы, чьи склоны одеты цветущей сакурой, а вершина – снегом и льдом.
– Это всё?
– Нет. Здесь, на этом острове, ты будешь меня ждать, – отвечает живое облако. – Возьми моё перо – стоит тебе дунуть на него, и я появлюсь. Не бойся его потерять – оно умеет следовать за тобой повсюду и везде тебя находить.
– Благодарю тебя. Как твоё прозвище, имя острова и название горы?
– Я Симург, вершина эта, на которой свил я гнездо, – великая Меру, или Сумеру, ты – сумр. Все три звучания схожи, не правда ли? А малое твоё царство поименуешь сам. Один человек, побывавший на нем, назвал его Остров Накануне, другой – Остров Тайны, только ты не должен смотреть через чужие очки. Прощай!
– Но я не научился летать.
– Летает не «я», малыш. Поднимается кверху и парит в поднебесье, стремится вдаль с вихрями лишь Великая Самость. Когда ты это поймешь, более ничего не станет нужно.
Облако в виде птицы – или пса, или кентавра – взвивается вихрем, подымается ввысь, растворяется в солнечном сиянии. Существо всех четырех стихий.
Я остаюсь – голый человек на цветущей земле.
Ни имени, ни одежды, ни страха. Ничего не осталось. Что-то странное вспоминается о кольце – было, не было? Перо не такое большое, как можно было подумать: вполне уместилось бы за поясом, будь у меня пояс. Это скорее чешуйка с длинной тонкой остью, нарядная, как у павлина, и меньше раза в три: яркий синий глазок окружён тонкими зеленоватыми былинками.
Сверху печёт яркое солнце. Вокруг меня колышется ковыль, дотягиваясь до пояса, ходит волнами – трава так нежна и мягка, что поначалу и ступить на нее страшно, не то что рвать. Только и ноги у меня босы, и трава упруга – сама несёт меня вдаль, туда, где широкий луг сменяется дубовой рощей.
Или нет: у здешних деревьев и трав нет имен, данных человеком, только изначальные, от Адама. Те, в которых нет членораздельных звуков.
У меня нет никаких орудий. Удивительно: все описанные в книгах робинзоны выбрасывались на берег в полном туристическом снаряжении и с годовым запасом продовольствия.
«Да, но им противостоял враг», слышу я чьи-то мысли. Не ушами слышу, а мозгом. И от них тепло становится телу и душе.
«Тебе нужны орудия? Смотри».
Круглый камешек подкатывается мне под ноги и трескается пополам. Обсидиан, двумя – тремя ударами можно получить несколько славных осколков, а потом аккуратно оббить их другим булыжником. Мой островок стоит на базальтовом щите и, конечно, море его размывает и обкатывает гальку. А вулканическое стекло принесло течением.
Ещё камушки под босой ступнёй. Если они так же легко расколются, я узна́ю шаровую яшму и пемзу: может быть, пригодится позже.
И хорошо, что мне не требуется ни есть, ни пить – во всяком случае, так настоятельно, как человеку. Обычному человеку, поправил я себя.
Вот ходить по лесным зарослям с риском найти змею или колючку – этого бы лучше не надо.
«Они уйдут с твоей дороги. Зачем им это нужно – вредить или гибнуть?»
– Спасибо, – ответил я зачем-то вслух. Наверное, чтобы не разучиться говорить. Заранее, так сказать. – Только подошвы у меня пока нежные, и вообще приодеться бы стоило. Ночь в тропиках и даже субтропиках куда холоднее дня. Опять же приличие соблюсти.
«Листья рвутся. Сухая трава более долговечна. Ты сумеешь из нее выплетать?»
– Придется, наверное. Волокнистые стебли – лучше. Лён, крапива, джут, сизаль или моя любимая конопля.
«Какой ты ученый».
– Разминать можно камнями. Но нужно время – много времени.
«Оно всё твоё».
Наверное, со стороны это выглядело по-идиотски – монолог на поверхности диалога. Но тот или те, кто говорил, знали, что не очень уютно играть в молчанку в чужом месте.
«Это не чужое место. Это просто место, и всё».
– Ну ладно, ладно. С ним ещё надо познакомиться. Попробовать на вкус и цвет, так сказать. Измерить ногами.
«Пожалуй, тебе и в самом деле нужна обувь. И одежда попрочнее травяной, хотя бы пока ты не научишься. Надо отыскать зверя, которому пришла пора уходить за пределы. Он даст тебе свою шкуру, а ты ему – лёгкую смерть. Ты ведь это умеешь».
– Может быть, пока не надо? Башмаки бывают плетёные лаптем или из дерева: как это? Сабо, клумпы, патены, гэта. Подошвы сандалий проще выстрогать. Ремешки устроить из коры. Еще такая тапа бывает.
«Сколько слов ты знаешь, прямо на удивление. А дерево обдирать не так стыдно, как животное?»
– Слушай, если ты со мной общаешься, так хоть помоги.
Я немного подумал и добавил заветное слово моего детства:
– Пожалуйста.
«О-о. Тогда погуляй, осмотрись немного, прикинь, какая пища тебе по вкусу. Логово себе отрой, что ли. Немало волос было выдрано с корнем и упало».
Пока мы так мило беседовали, я вышел к опушке. Кустарник с гибкими ветвями и узколистый, возможно, ива или джут, перекрывал мне дорогу, и я, мысленно попросив прощения, срезал несколько прутьев своим первобытным рубилом. «Для пояса тоже», – прибавил я. Мои руки были заняты камнями и пером, и я надеялся хоть немного их разгрузить.
Чуть позже я осмелел и догадался сплести корзиночку с ручкой – однажды видел схему в дамском журнале. Модный аксессуар летнего сезона и так далее. Вещица получилась такой изящной, какой я не ожидал.
– Спасибо, – сказал я вслух.
Пути сквозь чащу нужны любому зверю, даже такому, что не выходит за ее пределы. Место здесь было обжитое, поначалу я даже слегка растерялся – какую тропу взять. Выбрал ту, где своды повыше: внутренний голос подсказывал мне, что опасных для меня хищников здесь не водится. Солнце, снаружи такое яростное, здесь еле пробивалось сквозь густую и яркую зелень, играючи пятнало листья, траву и меня. Лиана, слегка напомнившая мне мраморный плющ, затягивала мощные стволы понизу, на ней я увидел некрупные желтые костянки и попробовал. Вкус был не очень приятный – терпкий с легкой кислинкой. И старый. Это растение обвилось еще вокруг молодого ствола и стерегло его жизнь многие десятилетия, отпугивая муравьёв и древоточца.
«Для них хватает павшего. Где селятся, там и едят. А потом пустую оболочку занимают пчёлы».
– Мёд – это хорошо, – ответил я, вспомнив Хельмутово угощение и заодно его лексику. – Небось, дикий, горький и еле самим хозяевам хватает?
«Напротив. Пчёлам больше еды и потомства нужно знание о тех цветочных полянах, куда с трудом долетают их разведчицы».
