Олег Маловичко - Исход
В торговом центре было пусто. Тихо лилась из невидимых колонок приторная музыка, задачей которой было не раздражать. Флейта, поддерживаемая скрипками, выводила «I Can’t Get No Satisfaction», ставшую тягучей и сладкой, как карамель.
Пошла по второму этажу, где была женская одежда, заранее определив сумму, какую хотела потратить. Продавщицы угадывали ту, кто будет покупать, а не ограничится просмотром и примеркой, и суетливо бегали вокруг, докучая.
Платила картой и черкала на пакете адрес, чтобы позже курьеры доставили вещи домой. Купила плащ, две юбки, серый брючный костюм, несколько пар чулок, нижнее белье, две газовых, легче ветра, итальянских водолазки, а деньги оставались. Повсюду шли распродажи, и Мария в конце перестала мерить одежду, убивая покупками определенную ею сумму, а в динамиках по кругу звучала роллинговская песня, сожранная и перемолотая моллами.
Она не могла получить удовлетворения и ушла, купив на оставшиеся деньги глупый и дорогой французский парик, который тут же выбросила, не вынимая из пакета. Стороживший добычу бомж за ее спиной ринулся к урне и разочарованно отошел — в пакете не было еды.
Шла пешком. Любила Москву. Не город, где росла в восьмидесятых — расхлябанный, ленивый, ухарский, а новую его инкарнацию. Он соответствовал ей — такой же подтянутый, строго, но красиво и удобно одетый. Новые высотки с темными, отражающими солнце стеклами, подходили к ее очкам, строгие линии деловых центров гармонировали с классическим силуэтом ее брючных костюмов, черных или темно-серых.
Зазвонил телефон. Номер не был ей знаком.
— Не составите компанию за ужином? — спросил Имомали, торопливо пояснив: — Жена с дочкой в Лондоне, а я не люблю есть один.
На вытянутую руку к обочине принял старый, проеденный ржавчиной «Логан» с обмотанной крест-накрест полосками скотча фарой.
Водитель не спросил, сколько заплатит, сразу поехал. Это не было внове — ее подвозили и бесплатно, в надежде взять номер телефона, которым она щедро делилась, всякий раз новым. Не удивило и поведение водилы — первую минуту молчал, затем посмотрел тайком на ее ноги, ощупал взглядом грудь и, поймав взгляд, заискивающе улыбнулся. Как другу, будто нет мыслишек, как бы вставить. Она внутренне поежилась.
На что, интересно, рассчитывает, думала Маша, оценивая сомнительные прелести мужчины — лысину, вытеснившую со лба на затылок и к вискам темно-рыжие волосы, очки с толстыми стеклами, за которыми глаза кажутся удивленными, пояс сала вокруг талии, неожиданно сильные руки, обтянутые майкой до локтей.
Водитель, посопев, выдавил натужно:
— Хорошо хоть, по городу стало можно проехать, — имея в виду, что в Москве стало меньше машин.
— Что хорошего? Офисы позакрывали, народ перестал ездить. Сами еще работаете?
Водитель коротко кивнул, глядя на дорогу, и Маша заключила, что затронула неприятную тему. Но он посмотрел на нее с улыбкой, и теперь она поняла, что тут не так. Улыбкой владелец «Логана» прикрывал выражение глаз. Она уже где-то видела такое, где?
Он протянул руку к магнитоле и сделал громче. В выпуске новостей говорили о Лунатике.
— Вот творит, а? — Водитель покосился на нее, приглашая к разговору, и ей показалось странным восхищение в его голосе.
— А вы-то чего так радуетесь?
— Ну… как… — он нервно засмеялся, — он ведь этих, шлюх убивает, проституток всяких. Вам вот нечего бояться, приличная женщина. Хочешь жить — телом не торгуй, правильно?.. Это ж грех смертный. А во-вторых, как он ментов по носу щелкает, правда?..
Водитель, глядя вперед, несколько раз мелко кивнул, соглашаясь с собой и подбадривая себя. Психолог на радио высказал предположение, что последние несколько жертв не принадлежат перу — здесь ди-джей хохотнул, а психолог извинился — Лунатика, а убиты последователями, имитаторами, как во время волны недавних поджогов, когда почин одного ненормального подхватили десятки скрытых пироманов.
— Да щас! — зло огрызнулся водитель и щелкнул клавишей, переключая канал. — Поймать не могут, блеют тут…
— Вас послушать, он герой.
— Да уж, по крайней мере, не такой мудак, каким расписывают!..
— По-вашему, он правильно делает?
— А по-вашему нет? — Водитель сжал губы и несколько раз шумно вдохнул и выдохнул через нос. — Эти девки разносят болезни, а ментам по фиг, потому что и им отстегивают, а они ведь матери, они рожать должны, кого они родят? Чему детей научат? И если хоть одна блядь после Лунатика задумается и в Хохляндию к себе уедет — выходит, не такой он плохой, а? Не так уж и неправ? Может, он то делает, что надо?
После каждой фразы он оборачивался к ней, теперь не улыбаясь. Скорость машины стала выше, а Мария вспомнила, где видела такое выражение глаз — у мужа подруги, бившего жену и пристававшего, как потом выяснилось, к ее дочери от первого брака.
— Остановите машину.
Водитель выжал газ, и щелкнул клавишей центрального замка.
— Да куда ж вы так торопитесь, послушайте! — В его голосе появилась ирония, которую мог себе позволить только человек, уверенный в своем превосходстве. — Вам не кажется, что у Лунатика, может быть, обострена гражданская совесть? Он видит порок, и хочет убрать его с улиц, чтобы дети наши не видели, школьники, они же видят, копят с обедов на проститутку!.. Откройте газету, любую, объявления — везде проститутки! Сверху — интервью с патриархом, а внизу — девочки, круглосуточно, выезд и апартаменты! Это ж в каком мире мы живем?
Как нарочно выехали на участок, где светофоров еще долго не будет. Скорость выше восьмидесяти, а водитель все говорил, перескакивая с одной темы на другую, и Мария с ужасом поняла, что он озвучивает то, что не раз проговаривал наедине с собой:
— Они ж на улицах стоят, все видят, и никто ничего, будто так и надо, будто нормально! И уже обычные женщины проститутками становятся, всем олигарха подавай, да? — посмотрел на нее зло. — Тоже такая?
— Останови машину! — Мария вытащила пистолет и уставила в лицо водителя.
— Ну, стрельни, оба разобьемся!.. Давай, шалава!..
— Сбрось скорость, прими к обочине, я выйду!
Он посмотрел на нее и хотел сказать что-то грубое, что поставило бы ее на место, но победил себя. Или испугался ее глаз. «Логан» принял к обочине и остановился. Мария вышла, послав дверь назад толчком, но та не закрылась. Водитель наклонился через сиденье, чтобы закрыть, а Мария быстро пошла по улице и свернула в первый переулок; убедившись, что сквозной, пересекла его, держась ближе к стене и оглядываясь, не идет ли следом. Она не боялась, здесь было другое. Она могла убить его, но это было бы как раздавить голой ногой большую, мерно водящую мешком подбородка жабу — хоть ты и победишь, до конца жизни не отмоешься от воспоминания о неприятно чвякнувшей под ступней плоти. Уже от того, что ехали вместе, хотелось помыться и сделать душ горячим, и оттирать тело жесткой мочалкой, до красноты, до крови.
Я не буду никуда звонить. Никаким ментам. А как же другие де… Я не буду никуда звонить, точка! Забуду его и эти пятнадцать минут, потому что соприкоснулась со злом, и не надо его будить, оно не любит, когда его будят, и поворачивает к разбудившему свой лик.
Как бы плохо ты ни думала о мире, ты ему льстишь, повторяла Маша, успокаиваясь чужой формулировкой. Она вспомнила, где еще видела такие глаза.
Пятнадцать лет назад она с подругой ехала в Пицунду, в поезде; спонтанный, авантюрный шаг, но сдали сессию и радовались, дуры молодые, все было по плечу, весь мир; взяли плацкарту, но поезд был пуст и перешли в купе; выходили на маленьких станциях купить картошку в газете, или пирожки у бабок; все было хорошо, пока датый худой мужик лет сорока с расплывающимися, как старые чернила, тюремными мастями на пальцах не выгнал второго соседа и стал петь под гитару, разглядывая девчушек, которым едва исполнилось восемнадцать; пил коньяк и заставлял их пить; уходил в ресторан за догонкой; а они сидели, как кролики, боясь пошевелиться даже когда его не было; он все сильнее напивался, потом стал расстегивать ремень, путаясь, и наконец — хлясь! — открыл со смачным щелкающим звуком, который Мария помнит до сих пор; обе плакали и бесполезно скулили о каком-то «не надо», и тогда он ударил подругу Марии по щеке, и звук был как от ремня; и все происходило при закрытой, но не запертой двери; по проходу, шатаясь в такт ходу поезда, ходили люди, звенела ложками в стаканах проводница; за окном проносились поля и полустанки; и в глазах его было то же выражение, которое Мария видела сегодня у водителя, попутчика, лунатика; тот же взгляд на тебя, как на насекомое, как на вещь.
Смешно вспомнить, их спас немой — из тех, что ходят по вагонам с газетами, заходя на одной станции, сходя на другой. Он открыл дверь, оценил картину и протяжно замычал, замахав руками кому-то в проходе. Сбежались пассажиры, проводники, вызвали линейный наряд. Пьяный попутчик сразу стал мелким, угодливым и попытался обратить все в шутку, а молодой парень из соседнего купе, воодушевленный его беззащитностью, плачем девчонок и поддержкой толпы, дал ему в морду.
