Эдуард Скобелев - Катастрофа
Признаюсь, было неприятно брать в рот мясо мурены, с которой Игнасио ножом спорол обуглившуюся кожу. Мясо напоминало по вкусу жареного угря, которого не всякий признает за лакомство, — такое же жирное и белое. Но после забродившего кокосового молока мурена показалась мне гораздо вкуснее.
— Отменная штука. С кукурузной лепешкой объедение!
Игнасио кивнул согласно.
— Рыба ловится все хуже и хуже. И в сезон таубуру, и в сезон лабуру. Ветры меняют направление, а люди все так же живут впроголодь.
— Природа сделала все, чтобы облегчить здесь жизнь человека, — добавил Око-Омо, — но трудности с каждым годом растут. В пище островитян недостает белков и микроэлементов. Высока детская смертность: умирает каждый пятый.
Я удивился и выразил сожаление. Правда, слишком поспешно, не прожевав пищу, и получилось как-то фальшиво. Люди заметили это.
— Брату Око-Омо можно верить на слово, — сказал один из меланезийцев. — Духи океана расположены к нему. Посетив другие земли, он вернулся домой. Немногие из тех, кто посещает чужие земли, возвращаются домой. Люди больны равнодушием.
— Это правда, — подтвердил Око-Омо. — На днях десяти выпускникам колледжа в Куале предложили продолжить образование в Австралии. Двоих не пустили родители, говоря: «Глупые дети, обучаясь за границей, становятся надменными и презирают свой народ и его обычаи».
Я слыхал об этой проблеме стран, пытающихся вырваться из тисков бедности. «Утечка мозгов» — это, пожалуй, пострашнее утечки капиталов.
— Просвещенный невежда — самый опасный из невежд, — сказал я. — Понятно, что люди связывают с теми, кто возвращается домой, надежды на более достойную жизнь. Но есть ли основания для надежды?
Око-Омо пожал плечами.
— Надежда — тень страдания. Разве надежде обязательны рациональные корни? И что можно изменить в судьбах островитян, если правящая партия, представляющая немногочисленных собственников, подкармливается из-за рубежа? Патриотическим силам здесь нет места… Финансовые накопления страны незначительны, перспектив на развитие промышленности все еще нет. Единственный банк в Куале — иностранный. Он берет высокие проценты — препятствует экономическому развитию под маской помощи. Формально продажа земли иностранцам запрещена, но всесильные обходят законы.
— Ну, если бы у оппозиции была конкретная программа, можно было бы привлечь общественное мнение.
— Общественное мнение? — переспросил Око-Омо. — Общественным мнением у нас признается правительственный клан и прихлебатели вокруг него. Такибае убежден, что народ и не должен выражать собственного мнения, поскольку он «темен и поддается агитации со стороны»…
В политическом плане я весьма терпим. Но все же предпочитаю определенность.
— Здесь возможен коммунизм?
— Не знаю, что здесь возможно. Но коммунизмом, как и повсюду, здесь называют все то, что не хочет принять подавления и ограбления народа…
Меланезийцы и Игнасио внимательно прислушивались к разговору.
— Власть, сосредоточенная в руках олигархической группки, — это противоречит здравому смыслу, — продолжал Око-Омо. — Возможность бесконтрольно повелевать судьбами других калечит души повелителей, плодя эгоизм, фанатизм, исключительность. Власть и богатство творят насилие, распространяя его на весь мир. Это противоречит законам природы — сосредоточение в немногих руках основных материальных богатств. Бесконтрольная власть и неограниченное богатство — вот чудовища, пожирающие человечество!
— Вы склоняетесь к анархизму?
— Анархизм — крайность той же буржуазности, — возразил Око-Омо. — Власть должна принадлежать сообществу, в котором бы каждый посильно участвовал в осуществлении власти. И собственность должна быть достоянием всех… Я за возвращение к общинному быту моего народа, только на новой промышленной и социальной основе.
— Вы повторяете коммунистические идеи.
— Плевать, как они называются! Это идеи жизни.
Око-Омо не скрывал раздражения. Я не хотел с ним ссориться. В конце концов, какое мне было дело до чужих убеждений, если они не застили света?
— Довольно политики! И пусть наш прекрасный обед завершится стихами Эготиаре!
— Удачный способ разрешить проблемы, — сказал Око-Омо. — Впрочем, если бы спорщики умели возвращаться к истокам, они всякий раз находили бы путь к согласию…
Вот срок пришел и мне:и я на берегупустынном, где песок,где ветер и прибой,и никого вокруг.И эха нет со мной…Слова я берегу, —в них бились жилки чувств,а ныне дом мой пусти отдан старику…Туман, вода, песоки чаек переклич…Кто бы подумать мог,что и они людьмикогда-то жили здесь,на этом берегу?..
…Фромм отправился в глубь острова. Его сопровождают Око-Омо и Диас, гитарист, пропойца и лучший знаток здешних троп. Как все одаренные люди, которые без сожаления зарыли свое дарование и ничего не хотят, этот Диас весьма популярен среди аборигенов. Я думаю, ищейки адмирала не выпускают его из поля зрения…
У меня появилась склонность к изречениям. Жаль, что не записываю и забываю их.
Если бы я занялся поэзией, а не живописью, я бы в короткий срок добился мировой славы…
Я первый сказал, что дельце об исчезновении трупа, если им заняться всерьез, разворошит гнездо пауков, которые опутали полмира. Во дворе полицейского управления найдена отрезанная голова жены Асирае, а в него самого стреляли ночью через окно. История приобретает слишком зловещий характер даже для здешних нравов. Правительство вынуждено будет занять какую-то позицию.
Поговаривают о забастовке портовых грузчиков и рабочих электростанции. Чепуха! Профсоюзы на острове все еще в зародышевом состоянии, и возглавляют их бывшие капралы, с помощью которых Такибае утвердил свою власть.
И все же не случайно адмирал дал интервью о разработках фосфатов на Муреруа. По соглашению, подписанному год назад, японцы завершили строительство причала для барж. Запасы гуано будут вывозиться баржами.
Накануне объявленных выборов Такибае расхваливает выгоды от соглашения: мол, за «бесплатные дары природы» японцы построят еще поселок и рыбоконсервную фабрику и будут закупать половину ее продукции в счет поставок жести. Добычей фосфатов якобы уже занято более двухсот рабочих-меланезийцев. Какой могучий стимул для процветания экономики!
Газета бьет в барабан — славит прозорливость адмирала. Но кому не ясно, что запасы гуано на Муреруа не такие мощные, как на Макатеа в Полинезии, и атолл превратится в безжизненную пустыню уже через два года? Да и консервная фабрика вылезет боком. К тому времени, когда ее построят, упадут уловы рыбы или возрастут мировые цены на железную руду и олово, и это сведет к минимуму доходность фабрики…
Чем больше размышляю о жизни, тем больше теряю веру в разум. На моих глазах разум все чаще прислуживает безумию. Разумен ли сам разум?
Меня бесит от нашего официального благочестия! Ханжество и лицемерие стали нормой отношений. По воскресеньям жители Куале, разодевшись в пух и прах, чинно направляются в церковь слушать проповеди о спасении души и вреде пьянства; возвращаясь домой, они надираются, как свиньи, и мажут грязью друг друга. Вот и сейчас я слышу дикие крики. Кажется, это драка…
Жизнь людей, не занятых повседневной, но благородной борьбой за выживание, потрясающе пуста и нелепа. Где искусство, где необъятный мир мысли?..
Гортензия все чаще покуривает «травку». Я нашел в ее спальне сигареты с марихуаной. Она сказала, что сигареты забыла у нее Шарлотта. Ложь!..
При гибели Римской империи не сыскалось и горстки порядочных людей, готовых жертвовать собой ради ее спасения. Я думаю, и среди нас не найдется уже таких, кто ценою жизни стал был добровольно защищать порядок, в который втиснуты наши судьбы.
Времена заката — во мраке ослепительнее блещут случайные огни. Нынешняя мода на мысль продиктована исключительно господством безмыслия. Это мода, которой нет дела до существа, до содержания, до надежды. Отсюда — пристрастие к болтовне. Мой отец, мой дед и прадед делали выписки из двух-трех книг и жили ими всю жизнь. Теперь же спрос на изречения — при умственном убожестве и социальной близорукости — равнозначен эпидемии.
Мудрость не поддается фразам. Фразы блефуют. Как всякий истинный закон, мудрость требует прозаических и подчас нудных описаний. Но кто станет вчитываться в неброские слова? Кому нужна мудрость посреди безумия? Да и возможна ли она? Все люди до сих пор обходятся в своих взаимоотношениях чувствами солидарности и ненависти, ожидания, выгоды и страха. Вот и весь прогресс.
Работается из рук вон плохо. Гогена, быть может, я бы и переплюнул, но у меня нет его веры в то, что моя работа действительно необходима. Интерес к искусству предполагает ощущение вечности жизни и ее ценностей, а этого как раз нет…
