Макс Фрай - О любви и смерти (сборник)
Ладно, идем.
Из подъезда нового шестиэтажного дома с большими балконами, где один квадратный метр стоит как вся бабки Вандина развалюха, вышла рыжая фифа в дурацком желтом пальто и короткой, не по возрасту, юбке. Это какой же надо быть дурной козой, чтобы после тридцати лет показывать ноги. Кому интересно, какие ноги бывают у старух? И рюкзак еще нацепила, как школьница. Смотреть смешно.
– Какая красивая тетя! Как принцесса! – восхищенно воскликнула Кристина.
Есть у нее такая подлая манера: хвалить посторонних женщин, специально, чтобы матери было обидно. Особенно тех, что помоложе и покрасивей, но, в общем, любая старая кошелка сойдет – если вырядилась, как на дискотеку.
Мстительно сказала:
– Ты такой никогда не будешь. У тебя ноги короткие. И разнесет тебя с возрастом, как всю папину родню. Ты в них пошла, ничего не поделаешь.
Дочь снова скривилась. Могла бы, конечно, и зареветь, но и так неплохо. Нора почувствовала, что отомщена.
– Борщ, – торжественно сказала она, добивая поверженного противника. – Сейчас придем, переоденешься, вымоешь руки, и сразу чистить картошку. И лук. Ясно тебе?
Кристина насупилась, но вместо того, чтобы замедлить шаг и хоть немного оттянуть неприятный момент, пошла еще быстрей. Нора едва за ней поспевала, то и дело поскальзываясь на подтаявшем льду; впрочем, мучиться пришлось недолго. Уже пришли.
Одно хорошо, когда забираешь дочь из школы: не надо искать в сумке ключи. Кристина любит открывать двери сама. И запирать тоже любит. Такая вот ключница растет. Маленькая аккуратная дотошная старушка. Как у меня могла родиться такая дочь?
«Нет, погоди, не так, – сказала себе Нора. – Ставим вопрос иначе: откуда у меня вообще взялась дочь? У меня же не…»
– Почему мы не заходим? – спросила сероглазая девочка в белой шапке. – Мама, я же открыла! Мамочка! Ты почему стоишь?
«Потому что я шагу не могу сделать, – подумала Нора. – Потому что у меня кружится голова. Потому что меня тошнит, не то от давешнего кофе на голодный желудок, не то от страха, так сразу и не разберешь. Потому что…»
– Капуста! – сказала она вслух. – У нас дома нет капусты, детка. Совершено забыла. А какой без капусты борщ. Сейчас схожу. А ты переодевайся и начинай чистить картошку.
Вырвала наконец руку из цепкой ледяной лапки и внезапно поняла, что боится повернуться спиной к девочке в белой шапке, к этому странному чужому – боже, ну, конечно, чужому! – ребенку, к дверному проему, за которым вместо тепла и уюта обжитого жилища клубится какая-то дымная сладкая мгла. Боится так, словно этот старый одноэтажный дом может прыгнуть на нее сзади, навалиться тяжелым деревянным телом, проглотить, не прожевывая, и тогда уж все, ты его навсегда.
Девочка шагнула к Норе, хотела что-то сказать, но та не стала слушать. Отступала, пятясь назад, с каждым шагом все громче выкрикивая: «Капуста!» «Нам нужна капуста!» «Я куплю капусту и сразу вернусь!»
И только когда больно стукнулась локтем об край распахнутой садовой калитки, решилась развернуться. Пулей вылетела на улицу и бегом помчалась прочь. Каким-то чудом не упала, хотя ноги в пижонских серебряных ботинках то и дело разъезжались на мокром, ноздреватом, но местами все еще скользком льду.
Опомнилась только в фермерской зеленной лавке, куда обычно не заходила, потому что вдвое дороже, чем на центральном рынке – это даже как-то не смешно. Но сейчас, конечно, не до принципов. Капуста есть? Есть. Беру. И да, буду потом таскаться с нею весь день. С капустой спокойнее.
С капустой было настолько спокойнее, что у Норы хватило выдержки поздороваться с продавцом, расплатиться, взять сдачу, аккуратно сложить в кошелек. И только потом, оказавшись на улице с тяжелым бумажным пакетом, спросила себя: «Что это было вообще? Кем я была? Зачем?»
Поняла, что совсем не готова узнать ответы на все эти вопросы, и поспешно, пока жизнь снова не передумала быть ее жизнью, пошла по улице вниз, к мосту, то и дело всхлипывая от страха и облегчения, с каждым шагом все крепче прижимая к груди круглый капустный кочан.
Прокрастинатор
Открываю глаза и сразу понимаю, что, во-первых, сегодня у меня будет нормальное человеческое утро. А во-вторых, мне совершенно не хочется работать.
В последнее время и то, и другое случается все чаще. Похоже, я по-настоящему устал.
Ладно, ничего. Зато утро такое хорошее.
Утра вроде сегодняшнего прекрасны, в частности, тем, что можно босиком идти в кухню, открывая по дороге одно окно за другим, чтобы впустить в дом морозный воздух и горячий солнечный свет, возиться с печью, греть воду, заваривать чай. Я не люблю есть, но пить черный чай, крепкий, горячий и сладкий – большое удовольствие. Глупо было бы себе в нем отказывать. Тем более, что браться за работу надо только через час. Или даже через полтора. Как пойдет. В шею меня никто не гонит, по утрам особенно приятно это осознавать.
Я наливаю чай в кружку. Никогда не разбавляю его кипятком. Это, на мой взгляд, варварство. Следует сразу заваривать чай нужной тебе крепости и не давать ему настаиваться слишком долго, пяти минут обычно более чем достаточно, потом чай начинает горчить.
Сажусь на стул у окна. За окном лежит снег. За моим окном всегда лежит снег, от времени года это не зависит. Наверное, штука в том, что снег мне нравится. Как будто вокруг облака.
Впрочем, сегодня снег лежит везде в городе. Ночью выпал, а растаять еще не успел. Люблю такие совпадения.
На моем кухонном столе стоит ваза с конфетами. Черный шоколад, пралине. Я не люблю есть, но на конфеты моя неприязнь не распространяется. Конфеты к чаю нужны непременно, без них нет праздничного настроения, а по утрам оно на вес золота. Я довольно серьезно отношусь к началу каждого своего дня.
Сделав первый глоток, я привычно думаю, что для совершенного удовольствия мне сейчас не хватает только хорошей книжки. Но книг в доме, где я иногда просыпаюсь по утрам, нет. Не знаю, почему. Теоретически, это легко исправить. Но руки не доходят. Просто не успеваю. Слишком много работы.
Ох уж эта работа. Лучше и не вспоминать.
Поскольку книжек нет, и взяться им прямо сейчас неоткуда, я включаю компьютер. В отличие от книг, он в этом доме есть. Что, собственно, неплохо, хотя, будем честны, несколько уменьшает мои шансы начать работу вовремя.
Ай, плевать.
…Сразу захожу в фейсбук. Он меня раздражает, но я все равно захожу туда каждое утро – в те дни, когда у меня есть утро. На самом деле, только из-за Тани. Чтобы ее читать. А иногда я пишу – тоже, собственно, только для Тани. Рассказываю ей то немногое, что могу рассказать. Всякие пустяки.
И сейчас я пишу: «Утро удалось. Снег за окном, чай на столе, и даже конфеты есть. Как в такой непростой ситуации заставить себя взяться за работу – вот вопрос».
«Карамба! – сразу же комментирует Таня. – Какие люди!»
Надо же. Обычно в это время Таню в сети не застанешь. Но сегодня мне повезло. Ну или наоборот, не повезло, учитывая, как трудно будет теперь заставить себя прервать переписку и заняться делом.
«Сто лет тебя тут не было», – пишет Таня.
Да прямо уж – сто лет. Если верить встроенному в компьютер календарю, с нашей последней встречи в комментариях даже недели не прошло.
Впрочем, по Таниным меркам, неделя – это, наверное, очень много. У людей быстрое время, особенно у занятых.
Мне нравится Таня. И дело, конечно, не в ее записях. Пишет она примерно такую же ерунду, как я. То немногое, что считает возможным рассказать. Таня служит в полиции, но если бы я этого не знал, ни за что бы не догадался: о работе в ее записях нет ни слова. Только о нашей переменчивой погоде, проделках кота Допельгангера и забавных разговорах, случайно подслушанных на улице. Еще Таня методично исследует городские кофейные автоматы и оценивает результаты их деятельности по двенадцатибалльной шкале, от «Адское смертоносное хрючево» до «Не так плохо, как хотелось бы» – это уже наивысшая похвала, удостоившихся ее кофейных автоматов в городе пока нашлось только два, в фойе больницы Скорой Помощи и в одном автосервисе на окраине. Первый я кстати проверил, действительно вполне ничего. До второго пока не добрался, но планирую буквально в ближайшие дни.
Но кофейные автоматы – это, конечно, неважно. Важно, что Таня мне нравится.
Мы не то чтобы по-настоящему знакомы, но я несколько раз ее видел. Во время работы, издалека. Таня маленькая, легкая, улыбчивая и вечно растрепанная, словно в ее волосах живет ветер. Хотя, собственно, почему «словно»? Может быть и живет. Ветры – странный народ, все со своим причудами, чего угодно можно от них ожидать.
