Песах Амнуэль - Конечная остановка
— Это было в прошлом году, — сказала Ира, и слова пунктиром пронзили ровный звук затихавшего мотора.
— Что? — не понял я. В ту же секунду понял, но слово было сказано.
Ира тоже смотрела вслед машине, а может, в ту точку пространства, куда только что смотрел я. Хотела увидеть то, что я видел? «Почему ты выбрала меня?» — спросил я её как-то, вскоре после свадьбы, в прошлой жизни. Мы лежали в постели, прижавшись друг к другу, настал момент истины, хотелось всё знать, даже то, что знать было невозможно. «Потому что мы с тобой смотрим в одном направлении», — ответила она, не задумавшись ни на секунду, и я поразился точности её ответа. Потом много лет — до самой моей смерти — мы смотрели в одном направлении, в одном направлении думали…
— Я должна тебе сказать…
Голос сухой, как пересыпающийся на пляже горячий песок.
Ира заговорила быстро, бессвязно, без выражения, будто робот, в программе которого записаны без толку и смысла слова, слова, слова…
— Год назад я ходила к Шихлинскому… да, который… и он сказал окончательно: детей не будет… не хотела тебе… ничего не могла… видеть, слышать… сказала потом… через неделю, кажется… когда всё… не успокоилось, а случилось… тогда поехала не домой, а к Лёве… не знаю почему… думала, наверно, он твой друг, пусть сначала ему, потом легче будет сказать тебе… а может, скажет он… глупо, да… не соображала… он был дома, я не звонила… удивился… я даже не помню, что сказала… сказала ли вообще… а может, когда он увидел меня одну, без тебя… мы всегда были вдвоём… или ты один… а тут… я не знаю, как… по-моему… не помню… мы вообще не разговаривали… а потом… нет, даже потом… я боялась сказать, он тоже… раз уж так получилось… долго бродила по улицам, думала, что одна… а оказалось, мы вдвоём с ним бродили, даже не видели друг друга… как-то так… проводил до дома… и я, ты помнишь, нет, не помнишь, конечно… я сказала, что болит голова, а ты весь вечер что-то писал…
Ира всхлипнула и тихо заплакала, будто ребёнок, сломавший любимую мамину вазу.
— А потом? — спросил я, подождав, пока она успокоится. — Вы больше не…
— Да, — сказала Ира, переместив меня в другой мир, где я ни за что не хотел бы оказаться и где никогда не был в прошлой жизни. Не могло такого быть. Я знал Иру. Свою. Ту. Не эту. Но ведь это — она. Моя. Та самая. Только память ещё…
— Несколько раз, — сказала она. — Как наваждение. Я не хотела, но почему-то приходила… он даже не звал меня… сама… не знаю, что это… с тобой ходила редко, ты помнишь… извини, не помнишь, конечно… ты чаще ходил к нему один… я днём, когда у него не было лекций… ты вечером…
Вот почему Лёва смотрел на меня таким отчаянным взглядом.
— Я не хочу здесь быть! — Ира прошептала эти слова, но они прозвучали так громко, будто она их выкрикнула во весь голос. Мне показалось, что от её крика звёзды вздрогнули, и какая-то из них упала, сверкнув над крышами. — Я не хочу себя такую! Возьми меня отсюда!
У меня зуб на зуб не попадал, а потом я начал дрожать всем телом, будто на улице стоял адский холод. Мне не хотелось жить — не здесь, а вообще. Я не хотел, чтобы существовал мир, где моя Ира… В сознании промелькнула и спряталась мысль, что сейчас, возможно, решается не только моя судьба, мысль была фразой из графоманского романа, к реальности она не могла иметь никакого отношения. В реальности была только Ира, стоявшая передо мной со стиснутыми ладонями. В реальности были только её взгляд и её память, принадлежавшая не ей, но и ей тоже. В реальности был мой друг, меня предавший, моя работа, которая не имела — я это знал — никакого смысла. В реальности были небо и звёзды над головой, смотревшие на меня с насмешкой. Я видел, как они издевательски усмехались, и слышал слова, звучавшие, конечно, в моём мозгу и нигде больше, но от этого не становившиеся менее значимыми: «Бабочка взмахнёт крылышком, и Вселенная, вздрогнув, закончит, наконец, цикл эволюции».
«Я не хочу здесь быть!»
Значит — нигде. Потому что во множестве эмуляций есть такие, где случилось худшее, чего я представить не мог. И такие, где худшее ещё не случилось, и нам с Ирой пришлось бы пережить беды не в навязанной памяти, а в реальности. И ещё есть эмуляции, где всё с нами хорошо, но количество несчастий в мире зашкаливает за верхние пределы человеческих возможностей. И великое множество эмуляций, где всё замечательно и с нами, и с миром, золотой век, но как их найти среди бесчисленного количества миров, если по законам вероятности оказаться в худшем мире куда легче, чем в лучшем?
«Я не хочу здесь быть!»
Ира прижалась ко мне всем телом, её тоже бил озноб, в этом мире было холодно, как не бывает в лютую антарктическую зиму.
Я должен был взмахнуть крыльями и вызвать ураган. Ураган пронесётся по всем эмуляциям, и они обрушатся, как обрушивается непрочное строение. Вселенский квантовый компьютер завершит, наконец, своё вычисление, и Вселенная схлопнется, мир провалится в точку, в сингулярность, и всё начнётся сначала, и когда-нибудь через миллиарды лет кто-то, похожий на меня, и кто-то, похожий на Иру, родится на планете, похожей на Землю, в стране, похожей на Советский Союз… Это будем не мы, потому что ничто не повторяется, хотя должно повториться в программах конечных автоматов.
Взмахнуть крыльями… Что-то я должен был сделать. Сейчас, пока во льду не застыли мысли.
Разве от мыслей зависит выбор? Любое решение принимается там, где нет сознания, а только инстинкты и квантовые законы, позволяющие миру существовать в почти бесконечном числе разных вариантов?
Бабочка взмахивает крылышками, и наступает утро, встаёт солнце…
…мы смотрим друг на друга, и нет больше ничего…
…мимо проезжает машина… «даяцу»… разве их уже выпускают? Где-то я видел этот автомобиль… не вспомнить…
Машина медленно сворачивает к хлебозаводу…
Дежа вю.
Я перепугался — как никогда в жизни. Это был ужас, который плохие романисты называют смертельным. Ужас перед небытием, потому что, если исчезнут эмуляции, исчезнет всё. Вселенная перестанет быть. Сожмётся в кокон. В точку. В сингулярность.
И произойдёт новый Большой взрыв.
Сейчас.
Я прижал к себе Иру, я целовал её заплаканные глаза, я целовал её ледяные губы, я гладил её растрепавшиеся волосы, я принял в себя все её памяти, смешал со своими, и в том, что получилось, попытался разглядеть мир, где нам было хорошо. Лучший из миров.
«Я люблю тебя».
Это сказал я? Ира? Мы вместе?
Слова не прозвучали, они были всегда.
— Что? — переспросил я, не расслышав последних слов Яшара. Что-то промелькнуло в памяти, будто бабочка взмахнула крылом…
— Я говорю: надо пересчитать спектры «Ариэля» для стандартного диапазона, иначе нельзя сравнивать интенсивности.
— Конечно, — я пожал плечами. — Только и без пересчёта видно, что точки лягут ниже кривой. Нет там скрытой массы.
— Может, и нет, — задумчиво произнёс Яшар. — В этом конкретном скоплении. Но в восьми других есть, и небольшая корреляция реально существует.
— Существует, — согласился я. — Чем больше число галактик в скоплении, тем больше расхождение в величине масс.
— И если продолжить кривую… — Яшар не стал заканчивать предложение.
— Тогда в масштабе Вселенной величина невидимой массы достигнет примерно двадцати процентов.
— Маломассивные звёзды, скорее всего, — заключил Яшар. — Или нейтронные, но менее вероятно. Пожалуй, это можно опубликовать в «Астрономическом циркуляре». На большую статью не тянет, слишком мало точек, и вывод плохо аргументирован.
— Сейчас напишу страничку, — согласился я.
Не успел. За машинку сел Абдул перепечатывать квартальный отчёт. Писать от руки не хотелось, всё равно потом печатать и править. Я сел за свой стол, положил перед собой графики и не то чтобы задумался… Странное возникло ощущение — будто я здесь и не здесь. Закрыл глаза, и показалось… Пожалуй, я слишком мнителен — просто круги на оранжевом фоне, но в кругах почему-то…
Женщина? Лицо… Руки… Незнакомая. Видел, наверно, в каком-нибудь журнале. В «Огоньке», может быть? Пришло на память имя: Лиля. Я не знал женщины с таким именем.
Стук клавиш стих, Абдул вынул из каретки отпечатанный лист и кивнул мне: иди, мол, машинка свободна.
На столе шефа зазвонил телефон.
— Тебя, — сказал Яшар, подняв трубку. — Жена.
— Миша, — Ира говорила тихо, и я плотнее прижал трубку к уху, — у нас собрание переводчиков, я задержусь. Ты заскочишь за хлебом по дороге домой?
— Конечно, — сказал я. — Круглый брать или кирпич?
— Какой захочешь. Лишь бы свежий.
— Ирочка, — я так и не понял, почему задаю этот вопрос, — ты не знаешь, кто такая Лиля? Вспомнилось имя, вроде знакомое…
— Нет у нас таких знакомых, — уверенно сказала Ира. — А почему ты спрашиваешь?
