Татьяна Томах - Имя твоего волка

— Прости меня, — сказала Марго, возненавидев себя — за свои невозможные мысли, в которых его клыки смыкались на ее горле. И осторожно, очень осторожно, сдерживая дыхание и почти не шевелясь, — как будто она пыталась балансировать над пропастью, — попробовала вглядеться внутрь его глаз — сквозь кровь и серебро, глубже и глубже погружаясь в золотистый океан, плещущийся вокруг его зрачков.

Океан… который Марго никогда не видела, но иногда пыталась представить — бесконечность соленой холодной воды от одного края неба до другого — бесконечность, в которой даже самые громадные корабли кажутся не больше ореховых скорлупок… и тонут — так легко и бесследно… Ничего, кроме воды и неба, неба и воды… И совершенно нечего там делать, если, конечно, ты не рыба и не птица…

Марго было страшно, ей казалось, что она захлебнется — и утонет. Она вздохнула — глубоко и испуганно, закашлялась и зажмурила глаза, выпрыгивая на поверхность — в искрящуюся звездную черноту на обороте своих век.

— Я не могу, — жалобно сказала она.

— Марго, — старуха положила ладони на ее плечи и оперлась на них, придавливая девочку к земле. — Все, что я сделала, будет без толку, если ты не сможешь. Давай. Это не страшнее, чем просто войти в комнату. Открыть дверь — и войти. Я сто раз тебе говорила, что глаза — это дверь. Иногда она открыта, иногда ее надо приоткрыть, иногда она заперта — но тогда можно подобрать ключ или, на худой конец, выломать замок. Но это всегда дверь.

— Только не надо пытаться в нее войти, когда тебя не приглашают, — сердито ответила Марго, поводя плечами. — Это ты тоже говорила. Иначе в потемках можно переломать все кости. А иногда — свернуть шею. Так ты говорила, да?

— Это твой волк, — костлявые пальцы еще сильнее впились в ее плечи. — И я не смогу сделать это за тебя, понимаешь, девочка?

Старуха закашлялась и, тяжело опираясь на плечи Марго, присела рядом на ствол мертвого дерева. Потерла задрожавшей ладонью слезящиеся глаза.

— Я устала, — тихо пожаловалась она, так тихо — Марго подумала, что ослышалась. Она украдкой посмотрела на старуху — растерянно и изумленно.

Марго не знала, что делать, когда старуха говорила таким голосом. А в последнее время старуха иногда говорила таким голосом. И, что самое скверное, ее глаза действительно были усталыми. Смертельно усталыми. Как глаза больной птицы. «А я не могу ничего с этим сделать», — чуть не плача, в который раз подумала Марго, тщетно пытаясь поймать ускользающий и тускнеющий старухин взгляд. «Ничего не могу сделать, потому что она не пускает меня. Может… может, мне надо выломать замок?»

Первая и единственная попытка Марго проскользнуть внутрь старухиного взгляда, применив на практике старухины же уроки, закончилась весьма плачевно. Жесткой хваткой костлявых, но невероятно сильных рук, больно вонзившихся в плечи самоуверенной девчонки и безжалостно встряхнувших эту девчонку, как нашкодившего щенка. «Никогда, — рявкнула старуха в ее перепуганное лицо, обжигая Марго разъяренным огненным взглядом, только что вышвырнувшим нахальный взгляд Марго. — Никогда не лезь внутрь, когда тебя не зовут. Никогда! Поняла?». Марго поняла. И больше не пробовала.

«Что там — по настоящему?» — как-то спросила она у старухи. Та пожала плечами: «Когда как, девочка. У всех по-разному. И всегда по-разному. Иногда дом — знаешь, уютненькая комнатка с памятными безделушками и картинками на стенах, иногда — ободранные пустые стены и хлам по углам. Кучи мусора, в которых можно найти золотые самородки. Или окровавленное тряпье, которое пахнет страхом, болью и смертью. Или ничего не найти. А можно ступить на подгнивший пол, — и провалиться сквозь него в темный подвал. Каменный и душный, как пыточные камеры инквизиторов. А иногда это не дом, а целый лабиринт, в котором можно заблудиться. Иногда… — старуха усмехнулась, и Марго показалось, что усмешка задрожала на искривившихся старухиных губах. — Иногда это небо, в котором можно летать. А иногда — обрыв. Бездонная пропасть, в которую очень легко сорваться, Марго».

«Да, пропасть», — вздрогнув, Марго вспомнила прошлую ночь и огненную пропасть в черных глазах женщины с лицом луны. Пропасть, в которую она едва не сорвалась. «А иногда — луна. Иногда луна, да? — вдруг подумала она. — Луна, в которой можно разглядеть все, что угодно».

— Ты говорила, — негромко сказала Марго, осторожно глядя на старуху, за взглядом которой пряталась луна — насмешливая, изменчивая и сияющая. Луна в черной бездне неба, куда можно было упасть (или улететь?). А на краю этой бездны бесстрашно смеялась юная сильная женщина с волосами цвета ночи и лицом луны. — Ты говорила, — тихо сказала она этой женщине, — ты говорила, что нельзя пробовать войти, когда тебя не зовут.

— Говорила, — согласилась старуха.

И улыбка, тронувшая ее пересохшие губы, была улыбкой черноволосой женщины с огненными глазами.

— Только я еще не говорила тебе, девочка, что иногда это можно делать. Когда ты любишь. И когда тебя любят. И если ты не будешь об этом забывать — тогда там, за тем порогом, которого ты так сильно боишься, но всегда лезешь через него, не спросясь, тогда — там будет небо.

— …в котором можно летать? — почему-то охрипнув, продолжила Марго. — Или… океан?

— Может, океан, — старуха заинтересованно взглянула на нее. — Когда как.

— А если — океан? — глухо и испуганно спросила Марго, осторожно взглянув на волчонка возле своих ног, который, щекотно фыркая, обнюхивал ее босые ступни. Очень осторожно взглянула — избегая его любопытных и доверчивых глаз, в которых плескался золотистый океан.

— Тогда, может быть, ты научишься в нем плавать, а? — предложила старуха. — И нырять, и слушать, и видеть — так, как слышит и видит твой волк. Давай, девочка, — костлявые старухины пальцы легонько сжали напряженное запястье Марго. — Иди. Не бойся и не испугай его. Попробуй посмотреть на себя изнутри его зрачков. Понюхай воздух его ноздрями — знаешь, как восхитительно пахнет лес ноздрями волка? Как остр и горяч вкус пищи на его языке? Попробуй пошевелить его мускулистыми лапами — как будто они твои собственные. Давай, Марго…

Марго перевела дыхание, подчиняясь магии ее настойчивого голоса, и снова попробовала сосредоточиться. И прежде чем посмотреть в глаза волчонку, произнесла его имя про себя (два слога — пока только два слога) — и увидела, как дрогнули его острые серые уши. Подождала, пока он поднял голову, большелобую и остроухую. А потом посмотрела в его внимательные глаза — острые черные точки зрачков в темно-золотой глубине, как в живом бесконечном океане — и, почувствовав ледяные мурашки по спине, нерешительно шагнула туда, — и ей показалось, что ее затягивает вовнутрь, как в омут. Она снова начала захлебываться, когда золотая и любопытная бесконечность окружила ее со всех сторон. Опять стало страшно, захотелось закричать, беспорядочно замолотить руками — и вынырнуть на поверхность — в свое, знакомое, звездопадное небо. Но она вспомнила старухины слова и заставила себя успокоиться.

В золотистом океане не было враждебности — только любопытство, осторожное и доброжелательное любопытство юного зверька, который пока еще не ждет от мира ничего плохого. И Марго поняла, что ей больше не страшно. Разве что страшно испугать этого зверька или сделать ему больно — и заставить пожалеть о своей доброжелательности.

«Эй, — тихонько сказала она ему: — Меня зовут Марго. А тебе нравится имя, которым я тебя называю?» И ей показалось, что волчонок ткнулся влажным носом в раскрытую ладонь так, словно доверял ей свое дыхание, свое тепло, свою жизнь. И позволил ее взгляду войти внутрь своих глаз. Внутрь золотого океана с крапинками зрачков — черными прорезями в бесконечность. Марго нырнула, затаив дыхание и зажмурив глаза. А потом поняла, что может дышать. И смотреть. А внутри, в глубине, совсем не страшно — тепло и уютно, и золотистые волны покачивают и ласково поглаживают, и совершенно не собираются ее топить.

А когда Марго обернулась, вглядываясь назад, то не сразу поняла, что смотрит уже другими глазами. Золотистыми глазами своего волка.

Огонь костра вдруг заслонил собой полнеба. Его треск стал оглушительным, сияние — ослепительно. Испуганной Марго захотелось сейчас же вскочить и бежать в уютный сумрак ночного леса. Волчонок остановил движение Марго, уже торопливо дернувшее его задние лапы. Марго вспомнила — памятью волка — что раньше ему тоже хотелось сбежать. Но теперь огонь привычен. Не страшен, хотя и мешает смотреть, дышать, чуять.

«Прости, прости», — согласилась с ним Марго, потихоньку привыкая к ошеломившим ее звукам и запахам. Запахи обжигали ее ноздри и щекотали горло — дразнили, ласкали и поглаживали: можно было пробовать их на вкус — такими они были сочными и яркими; катать во рту, как леденец, облизывая неторопливо горечь и сладость. Сладкий запах перепуганного кролика, убегавшего от лисицы — вон за теми кустами, где-то перед сегодняшним закатом; запах, немного размытый вечерней росой, — интересно посмотреть, куда он ведет… Горький запах дыма — от костра; его тень — слабая струйка, приносимая иногда порывами ветра из-за холма, за которым начиналась деревня. Запах людей, острый, металлический, неприятный. Смутно неприятный, потому что волчонок не мог еще помнить запах капканов, ломающих лапы, и запах ружей, которые ранили неожиданно, резко, обжигающе — и иногда смертельно. Но память поколений, доставшая ему в наследство вместе с острым нюхом, серой жесткой шерстью и умением бесшумно двигаться — эта память пахла неприязнью. И девочка вместе с ним вдруг с изумлением ощутила эту неприязнь — к горьковатому дыму скрытой высоким холмом деревни.