Константин Уткин - Песий бунт
Собака с сожалением на морде отодвинулась назад, Собачница удовлетворенно усмехнулась.
– Ну что ж, мыслишь ты логично, так давай, ищи себе помощника…стоп.
Глаза ее заискрились.
– Есть помощник. Есть. Пошли-ка…
Собачница не зря усмехалась – Леонтович находился не в самом лучшем положении. Он сидел у стены, белизной равняясь с побелкой, и старался справиться с тиком на левой щеке. На коленях его лежала та самая страшная серая сука, которая привела его сюда и теперь по непонятным причинам не хотела расставаться. На мясистой морде застыло выражение предельного блаженства – дрожащая рука доктора скользила по лбу и обрезанным ушам. Когда же рука останавливалась, сука издавала низкий рык и встрепенувшийся доктор продолжал гладить с удвоенной энергией…
– Вот – простерла руку собачница – вот тебе помощник…
– Ты не умничай – начал было Умник, но в бедро его толкнула медвежья голова кавказца. – Я говорю – умная, хорошо придумала. Санитары в отключке, вот мы вдвоем…
Собачница только презрительно фыркнула. Мысли этого мужика были ей ясны, неясно было только одно – зачем выпускать из психушки существо, готовое уничтожать собак просто так, ради интереса?
Но спорить она не собиралась, только по – разбойничьи свистнула два раза – собаки выбежали из палат, покидая перепуганных и удивленных больных, влюбленная сука наконец-то оставила доктора, но не отходила от него не на шаг. Доктор с Умником положили стонущего Витька на носилки и пошли….
***.
Все таки – как портят нормальных людей книги, в какие бездны безумия они их могут увлечь!! Вот взять, к примеру, Собачницу – любая женщина сошла бы с ума при одной мысли о прогулке в ночной лес, да еще в компании с тремя обитателями психиатрической больницы. Эта же бодро шлепала больничными тапочками по ночным лужам, дымила хулигански закушенной в уголке рта сигаретой и не беспокоилась ни о чем. Витьку было просто наплевать на то, кто с ним что делает и куда его несут, а вот не двух его носильщиков следовало бы обратить внимание особо – на протяжении всего пути бедолага доктор и колотящийся в приступах страха и злобы Умник обменивались какими – то странными ужимками и гримасами и внимательно косились по сторонам, стараясь не обращать внимание на ровно двигающиеся рядом собачьи спины… но ничего примечательного с точки зрения побега найти не получилось – во все стороны шли довольно ровные улицы, на которых их, обессиленных нелегкой ношей, собаки настигли бы в два счета.
Процессия меж тем миновала цивилизованные участки города, где уходили в темное небо стены одиннадцатиэтажек, прошла кирпичные пятиэтажки, построенные руками пленных немцев, потом продрались сквозь кусты и покосившиеся заборы возле ветхих трехэтажных строений – и в измученные горячие лица носильщиков пахнуло сырым ветром безлюдных пространств.
– Оо – кокетливо объявила Собачница, которая дальше своего двора никогда не выходила – парк. Как это приятно.
Потом на по своему обыкновению закатила глаза и ответила невидимому собеседнику.
– Нет их, значит, тут? Очень приятно. Ну что ж, пошли.
Умник вздрогнул – впереди высилась сплошная черная стена без проблесков света, и к ней стоящая впереди безумная женщина протягивала руку. Вздрогнул и прошипел, обращаясь к доктору.
– Все, лепила, приехали…отсюда мы уже не уйдем…
– А куда нас денут?
Доктор потерял вместе с силами даже способность удивляться, испуг и осторожность тоже его покинули.
– На мясо – мрачно процедил Умник, который произошедшее с ними видел в исключительно черном свете. – куда нас еще?
– Поехали, рикши вы мои…
И рикши, ни слова ни говоря, тронулись. Как ни странно, дорога оказалась вполне приемлемой, только несколько раз Умник спотыкался об бугрившиеся на дороге корни и один раз треснулся лбом об нависший над дорогой полу поваленный ствол…
– Стой!! – приказала Собачница примерно через полчаса изнурительной, на последнем дыхании ходьбы. Приказала и добавила со странными интонациями.
– Вот. Привела. а они принесли. Что нам дальше делать?
И вот тут оба невольных гостя, Умник и Лепила, услышали прозвучавший в из головах тяжелое раскатистое рычание.
– На время отправь к алкоголикам. Прикажи развести костер. Свора греть их не будет. Проследите за моим хозяином… вроде он от дури избавился.
Оба невольника уставились друг на друга в полном онемении – а когда подошедшая Собачница слово в слово повторила то, что они и сами слышали в своих головах, то просто руками развели.
– Трам тарарам – пробормотала Собачница – а где же они тут алкашей содержат? Непонятно…
Но тем не менее она решительно шагнула в темноту и через короткое время лесную тишину взорвал профессиональный пятиэтажный мат. Суть живописных высказываний сводилась к следующему.
– Что за прекрасный, добрый и честный человек наступил в эту романтичную ночь мне на руку? Мне бы только посмотреть на его интеллектуальное лицо и сказать только несколько нежных слов о красоте его фигуры и моральных достоинствах…
Мужики застыли на месте, потом на время очнувшийся Витек простонал…
– Сильно… а где это мы?
Потом он опять провалился в беспамятство.
– Значит так – сказала Собачница командирским тоном – граждане ханурики… я вам привела еще трех человек. Дан приказ развести костер, спички тоже у них есть, и согреться. Завтра у вас будет много работы. Действуйте.
– Слышь, матрешка. – просипел другой, далеко не такой экспрессивный голос – зачем ты нам этих кекликов привела? Что, они такое же мясо, как и мы? На хрена нам костер? Вот баба бы нам не помешала… ну что, кеклики, давайте эту матрешку здесь на мху разложим.
Но из темноты раздалось такое внушительное рычание, что Кеклик, помолчав, произнес.
– Усе ясно. Если она так рычит, то как же она кусается? Давайте, мужики, огонь разводить…
Впервые зе несколько недель Умник смог расслабиться, впервые его отпустила постоянно давящая на сердце ненависть. Может, из-за костра, возле которого он сидел последний раз тридцать лет назад. Может, из-за неба, в котором играли тонкой огранкой звездочки. Но если бы остальные мужики оторвали бы взгляд от гипнотической пляски огня, то заметили бы, как часто смаргивает Умник что-то блестящее с век.
Остальные молча тянули к углям руки и думали о чем-то своем. Про то, во что они вляпались, никто предпочитал не говорить – все понимали, что ничего хорошего завтрашний день им не принесет. К тому же они прозябали здесь непонятно для какой цели уже несколько дней, пытались бежать несколько раз и каждый раз их легко ловили собаки и, оставив на руках несколько болезненных отверстий, приводили обратно.
Но Умник то этого не знал…
– Послушайте, мужики!! – вдруг обвел он людей глазами, в которых плескались все прежние чувства – какого черта мы здесь сидим и ждем, что нас на мясо для щенков пустят? Ноги надо делать. На нас же никто не смотрит, никто за нами не следит? Что ж мы здесь, как пионеры, блин, возле костра?
– Ну-ну, попробуй – мрачно предложил Кеклик – так его сразу прозвали за милую особенность. Всех мужчин – включая президента он за глаза называл кекликами. – мы здесь тоже не дураки сидим, тоже кой – чего пробовали. Вот, смотри.
Он закатал рукава и показал заживающие болячки.
– Видишь? Это …. Предупредительные укусы, так мне сказали.
– Кто сказал? – полюбопытствовал Умник, и Кеклик ответил.
– Да есть тут какой-то кеклик, приказания отдает. Никто его толком не видел, никто толком и не слышал.
– А как же приказания? – удивился Умник.
– А это очень просто. Сидишь ты и сидишь, и вдруг слышишь в голове голос – иди и делай то-то то-то. Не пойдешь, например, попрешь в отказ – приходят волкодавы и с ними уже не поспоришь.
– Откуда этот голос?
– Сие не ведомо никому – подал голос один из пойманных, испитой мужик с видом попа-расстриги – за грехи наши тяжкие божья кара на нас сошла в виде зверей апокалипсиса…. Пострадаем мы за грехи наших братьев и сестер, может, жизнь во всем мире легче станет…
– Ты что? – Взвился в темноте еще один, с чертами лица настолько невнятными, что и описать их невозможно – какой-то однообразно раздутый мешок – я ни за чьи грехи не хочу отвечать. Мне своих хватает… что то я буду еще за чьи-то грехи отвечать? Не буду я ни за чьи грехи…
– Ну, заладил – добродушно пробасил Расстрига. – а кто тебя будет спрашивать – хочешь ты или не хочешь? Возьмут за рога и заставят. Сколько ты лет прожил на белом свете?
– Ну, тридцать шесть – не очень уверенно ответил Опухший.
– И что за эти тридцать шесть лет ты сделал хорошего?
– А почему я должен делать что-то хорошее? Кто мне сделал что хорошее? Почему я должен делать что то хорошее?
Доводы Опухшего были несколько однообразны, но Расстригу это не смущало.
