Дмитрий Глуховский - Будущее
Райферт все висит, все смотрит на меня.
— Но вообще чаще всего соседи стучат, — делюсь я на прощание. — А от соседей не уйдешь. Так что по-дружески тебе советую, Райферт: пока мы вас не нашли, делайте аборт.
Глава VI
Встреча
Перед тем как выпустить на арену с разъяренными из-за моего опоздания львами, меня еще выдерживают в тесной клетушке адски медленного лифта. Духотища. От пота мысли склеиваются.
Ничего, говорю я себе, что меня засекли в купальнях. Я в овердрафте, но это ненадолго. Простые правила — для простых людей, так сказал мне господин Шрейер. Одно нарушение кодекса вполне может искупить другое. Минус на минус дает плюс. Все, что от меня требуется, — выполнить его поручение. Открутить головы паре мерзавцев. И моя кредитная история сразу резко выправится. Героям во все времена списывали мелкие злоупотребления вроде грабежей и изнасилований, а я всего-то попытался человека спасти. Мне, конечно, урок: нечего было соваться. Заниматься надо тем, что получается лучше всего. Откручивать головы. И не разбрасываться. Рокамора и его баба… У меня уже руки чешутся.
И изнутри все зудит. Будто на свидание собрался.
Я не видел Пятьсот Третьего с самого интерната, а ведь многое из того, что я делал с тех пор, я делал из памяти о нем. Бокс. Вольная борьба. Железо. И кое-какие внутренние упражнения.
Я не должен его бояться! С того момента, как мы виделись в последний раз, я подрос и озверел. И все же меня потряхивает: подумать о Пятьсот Третьем — как шокером в харю.
Даже приступ проходит быстрее. Ненависть — отличный антидот к страху. Дзынь! Приехали.
Снаружи — ресепшен какой-то занюханной фирмешки. Потолок — от силы два двадцать, пригнуться хочется. Неприятно яркие светильники, напоминающие мне о моей интернатской палате. Стойка секретарши с пафосным и незапоминающимся логотипом: гербы, вензеля, золото — и все напечатано на дешевой наклейке. Журнальный столик с пыльной композитной икебаной, и вокруг него — продавленные утлые диваны для посетителей.
Аншлаг. Ни единого свободного места. На диванчиках, плотно сбившись, сидят ожидающие. Можно было бы порадоваться за фирму — каким ажиотажем пользуются ее неизвестные услуги! — если бы секретарша не лежала под журнальным столиком с какой-то тряпкой во рту. И если бы гости не были похожи друг на друга, как близнецы-братья. Друг на друга и на Аполлона Бельведерского.
Черные балахоны, капюшоны накинуты. На ногах — тяжелые бутсы. Руки — исцарапанные, некоторые — в перчатках.
Мне навстречу — девять пар глаз. Взгляды — холодные, колюще-режущие. Двое поднимаются пружинно, руки в карманах. Видимо, в лицо тут меня не знает никто… Кроме одного. Который из них?
Двое начинают заходить с боков. Прежде чем случился конфуз, произношу:
— Забудь о смерти.
Они застывают, выжидая.
Сую руку в мешок, достаю свою маску, натягиваю. Я не из их команды; а может, они все из разных команд и собраны здесь только для этой единственной операции. В маске они узнают меня. Но будут ли они мне подчиняться?
— Забудь о смерти, — сливаются в один девять голосов.
Мурашки по коже. И ощущение, что я — важная деталь, которой этому механизму — безотказному, слаженному, смазанному — не хватало. Теперь я со смачным щелчком встал на свое место, и машина заработала, ожила. Может, я зря думал, что Базиль невосполним. Я — отрубленная голова, которую лишь только поднесли к чужому телу, как она тут же приросла к плечам. Мы все — части большого целого, части некого бесконечно мудрого и бесконечно могучего сверхорганизма. И мы все — заменимы. В этом наша сила.
— Доложите, — строго приказываю я, оглядывая свое новое звено.
Если я по адресу, если это — та самая операция, то они ждут командира. Тогда они четко отрапортуют, а не поднимут меня на смех.
А еще это значит, один из них — мой враг. Орган, пораженный раком. Но кто? Без биопсии не определить.
В курсе ли вообще Пятьсот Третий, чьим заместителем его назначили на этот рейд? Ждал ли он нашего свидания так же, как ждал его я? Поставили ли ему то же условие: или я, или он? Или для него мое появление тут стало сюрпризом?
А может, он не опознал меня за те полминуты, пока я возился с маской?
Я буду помнить его всю жизнь, но и у него забыть меня вряд ли получится. Я изменился с тех пор, но есть у каждого из нас люди, которых узнаешь и через сто лет, и в любом гриме.
— Прибыли полчаса часа назад, — рокочет какой-то здоровяк. — Рокамора на этом ярусе, в полукилометре отсюда. Без вас не начинали. У нас там наблюдение. Камеры. Эти ничего не подозревают.
Не Пятьсот Третий. Не его рост, не его интонации. Не его аура.
Киваю. По крайней мере я знаю теперь наверняка, куда и зачем приехал.
— По двое.
— По двое! — ревет здоровяк.
У нас в звене я повторяю команды Эла — потому что я его правая рука. Но Пятьсот Третий, хоть и обещан мне в замы на этот рейд, молчит — вместо него выступает этот громила. Надо бы познакомиться с ними, но времени нет.
Остальные мигом строятся короткой колонной. Я ждал, что Пятьсот Третий выдаст себя своей леностью, нарочитой вальяжностью — каково ему подчиняться мне? — но никто из звена не выделяется ничем.
— Бегом.
— Бегом!
Распахивается дверь, и мы врываемся на склад, полный затянутых чехлами неведомых товаров. Коммуникатор подстегивает, задавая направление. Еще дверь — удар! — и мы уже в какой-то конторе. С визгом отскакивают девушки в деловых костюмах. Привстает со своего места охранник в форме — шагающий справа от меня громила накладывает ему на лицо свою пятерню в перчатке и швыряет обратно в кресло. Упираемся в директорский кабинет. Вперед, уверенно говорит коммуникатор. Вламываемся, без преамбул выкидываем хозяина — жирного парня с перхотью на плечах — в коридор, за его спиной — портьера. За ней комната отдыха и досуга: раскладной диван, календарь с трехмерными сиськами, стенной шкаф.
— Шкаф.
Его разбирают на части за полторы секунды; позади вешалок с посыпанными перхотью костюмами — дверка. Снова коридорчик, необитаемый и темный, продуваемый вялыми протухшими сквозняками, потолок два метра, Даниэль тут застрял бы. Где-то вдалеке мерцает светодиод — единственный на десятки метров.
Бежим по коридору — синхронно бухая бутсами, адовой многоножкой, — пока коммуникатор не приказывает остановиться у кучи хлама. Двери, двери, двери — и все разные: маленькие, большие, металлические, пластиковые, оклеенные чьими-то лицами и политическими стикерами.
Остов велотренажера, сломанные стулья, женский манекен в шляпке. Коммуникатор считает, что мы на месте.
— Тут.
Дверь, обтянутая драным кожзамом. Кнопка звонка, пустая вешалка, зеркало в резной раме. Один из наших заклеивает глазок на двери черной лентой. Изнутри доносится приглушенный бубнеж. Заранее испытываю к хозяевам этого куба классовую ненависть.
— Штурм, — шепчу я.
Шокеры на изготовку. Включить фонари. Оглядываюсь на своих. Ищу под маской зеленые глаза. Не вижу: в прорезях одни тени, одна пустота. И под моей собственной маской — пустота тоже.
Высаживаем дверь, вихрем — внутрь!
— Забудь о смерти!
— Забудь о смерти!!!
Это не куб, а настоящая квартира. Мы в холле, из которого ведут в разные комнаты еще несколько дверей. На половину помещения — проекция новостного выпуска: глазами корреспондента — пустыня, мертвая растрескавшаяся земля, свора грязных оборванцев на допотопных колесных колымагах. Какие-то красные флаги…
— Эти люди доведены до отчаяния! — говорит репортер.
Его никто не слушает: в холле пусто. Звено рассыпается по остальным комнатам. Я остаюсь у входа.
— Нашел!
— Есть!
— Давайте их сюда! — кричу им.
Из сортира выволакивают мужика со спущенными штанами; из спальни — заспанную девушку в пижаме; действительно, заметен живот — в глаза не бросается, но профессионалу видно. Ставят обоих на колени посреди прихожей.
Рокамора не похож на террориста и не похож на свои фото. Говорят, он ловко пользуется силиконовыми накладками и гримом: за четверть часа может соорудить себе новое лицо. Поэтому все системы распознавания на нем срезаются. Шатен, совсем молодой парень, волнистые волосы зачесаны назад, переносица тонкая, крупный, но не тяжелый подбородок. Черт знает, его ли сейчас на нем нос и его ли губы; однако в его чертах — привлекательных, волевых — мне видится что-то неуловимо знакомое. Он словно похож на кого-то, кого я знаю, — но не могу понять, на кого, да и сходство это ускользающее.
У его девчонки — светло-русые волосы, обрезанные по плечи, косая челка, матовая кожа. Совсем худая, и пижама в обтяжку. Глаза светло-светло-карие, тонкие брови вразлет, тушь течет. Первое, что приходит на ум: хрупкость. К такой, наверное, притронуться страшно — как бы не сломать. И она тоже кажется мне — странно, остро, неожиданно — знакомой. Наверное, просто дежа-вю. Плевать.
