Лики звезд - Виталий Николаевич Вавикин
– Она не хочет никого видеть, – говорит он после долгого тяжелого взгляда.
– Я знаю.
– Тебя послушать, так ты все знаешь, только толку от этого никакого.
– Это хорошо, – Молли улыбается. Надеется, что искренне.
– Что хорошего?
– Кто-то должен заботиться о ней.
– Вчера приходил Кауфман.
– И что?
– Молли велела его выгнать.
– И ты выгнал?
– Ты даже не представляешь, с каким удовольствием.
– Умный мальчик, – Молли проходит мимо него.
– Почему ты думаешь, что она не выгонит тебя? – спрашивает уже в спину Хак.
– Я не думаю, – она оборачивается. – Я знаю.
Но она не знает. Не знает, как поступит Кэрролл, но знает, как нужно разговаривать с Хаком.
– Не провожай меня. Я знаю, куда идти, – она останавливается возле закрытой двери. Стучит. – Кэрролл?
– Уходи.
– Нет.
– Я сказала, уходи!
– А я сказала, нет!
И уже более спокойно:
– Нам нужно поговорить.
– О чем?
В открывшейся двери появляется голова Кэрролл. Молли смотрит на нее, пытаясь вспомнить, красилась ли так вызывающе в своей прошлой жизни. Кажется, нет. Хотя всего, наверное, не упомнишь.
– Я могу войти?
– Нет.
– Значит, могу, – Молли бесцеремонно толкает дверь. Перешагивает через порог.
– Какого черта?! – орет Кэрролл.
– Заткнись.
В повисшей тишине Молли идет вдоль выстроившихся в ряд гипсовых статуй. Череда лиц, поз, жестов. Воспоминания оживают. Фигуры идеальны. Лица безупречны. Пропорции одна к одной. Выдержаны даже морщины. Мимические и рожденные временем. Но фантазии мертвы. Кэрролл не придумывает дивные миры и чарующие дали. Она вообще ничего не придумывает. Она вспоминает все, что смогла запомнить, и создает, дополняя холод камня и гипса чувствами и переживаниями. Оживляет эту застывшую безмятежность.
– Почему ты начала с Гликена? – спрашивает Молли.
– Почему бы и нет?
– Не знаю… – Молли смотрит на застывшую на диване пару. – Удачно получилось.
– Правдиво.
– Безлико и бесполо.
– Здесь есть лица.
– Но в глаза бросается лишь одно – у другого, кажется, есть только рот.
– Именно, – Кэрролл улыбается. – Здесь и ты есть.
– Я знаю, – Молли идет вдоль ряда воспоминаний. Гликен, Хак, Кауфман, Дорин. – Зачем же так вульгарно, Кэрролл?
– Правда всегда вульгарна.
– А то, что все будут смотреть на это, тебя не волнует?
– Ну, я же живу с этим. – Она смотрит на Молли. Вернее, смотрит на Кузу. – У меня сигареты кончились.
– Бери все, – Молли отдает початую пачку. Смотрит на Кауфмана. Смотрит на Кэрролл. Смотрит на Кузу.
– Тебе прикурить?
– Если не сложно.
Перед глазами плывут старые рисунки, которые она нашла в патио. Почему они напоминают ей эти скульптуры? Чем? Молли вглядывается в глаза Кауфмана. Кажется, еще немного, и они моргнут, выдавливая на щеки слезы. Куда он смотрит? О чем он думает?
– Завораживает, правда?
– Немного. – Молли заставляет себя отвернуться, идти дальше.
Перед глазами все еще мелькают глаза Кауфмана. Такие же, как те, что рисовала Куза. Слишком живые. Слишком настоящие в этом мире теней и масок. Дорин. Имя как-то само слетает с губ. Хватит ли жизни, чтобы Кэрролл смогла передать все, что было между ними? Черт! Хватит ли вечности, чтобы Молли смогла забыть все это?!
– Ты не думала о его жене? – спрашивает она Кэрролл.
– Нет, – она выдыхает дым. Улыбается. – Если я не думаю даже о себе, какого черта я должна думать о бабе, которую совсем не знаю?!
– Он уйдет.
– Кто?
– Дорин. Обидится и уйдет.
– Не уйдет.
– Все уйдут. – Молли смотрит на сигарету в своей руке, которой так ни разу и не затянулась. – Все закончится сразу, как только мир увидит эти статуи.
– Ты просто завидуешь.
– Они линчуют тебя.
– Посмотрим.
– Им не нужна правда, Кэрролл. Они не хотят этой правды.
– Они? – Кэрролл смеется. – С каких это пор ты стала не одной из них?!
– Поверь мне.
– Нет.
– Откажись! Разбей все это. Создай другое. Создай то, что не причинит тебе вреда.
– Ты просто боишься, что кто-то превзойдет тебя.
– Я просто боюсь того, что случится с тобой после, когда все надежды превратятся в прах.
– Ты не запугаешь меня. Не сейчас.
– Да не хочу я тебя пугать!
– Вспомни, ты же сама говорила, что я должна быть более искренней.
– Это не я говорила. Это Гликен говорил.
– Какая разница?!
– Да что он понимает?
– А Кауфман? Он тоже ничего не понимает? Я видела статую, которую он хранит в своей галерее. Твою статую, Куза! Статую безликой женщины с мужскими гениталиями! Знаешь, что он говорит о ней?
– Знаю.
– Тогда признайся, что ты просто боишься меня. Боишься поражения.
– Ты ничего не знаешь.
– Я знаю достаточно.
– Но не понимаешь! – Молли сдерживает себя, чтобы не разбить скульптуры. Сдерживает, потому что знает, что они не разобьются. Знает, потому что когда-то сама создала их. Когда-то так же смотрела на Кузу. Смотрела и думала, что Куза завидует. Господи! Ничего не меняется. Совсем ничего! – Прошу тебя, просто поверь мне.
– Нет.
– Твой отец умрет, – выкладывает свой последний козырь Молли.
– Не умрет.
Они смотрят друг другу в глаза. Она ли это? Кэрролл ли? Неужели ей действительно плевать на всех, кроме этих чертовых скульптур? И может ли Молли ненавидеть ее за это? Ненавидеть себя?
– Ну и черт с тобой! – теряет она терпение.
– Пришлешь мне еще сигарет? – спрашивает ее Кэрролл.
– Сигарет? – Молли вглядывается ей в глаза. Вглядывается в свои глаза. Нет, она не сможет ничего изменить. Не сможет никого убедить. Себя уж точно. – Да сколько угодно!
– Вот это уже что-то! – слышит Молли за своей спиной. Хлопает дверью. Идет по коридору.
Хак и Гликен сидят в креслах друг напротив друга.
– Мы уходим! – говорит, не останавливаясь, Молли.
– Уходим? – Гликен семенит следом за ней. – А как же я? Ты поговорила с ней обо мне?
– Нет.
– Но ты обещала!
– А мне плевать!
Глава тридцать седьмая
Гликен ноет всю дорогу. Где же тот высший, который рвал старые книги в отцовской библиотеке?!
– Иди домой! – говорит Молли.
– Нет.
– Отстань от меня! – она закрывает дверь. Откупоривает бутылку вина.
Гликен вертится рядом, как глупый пудель. Плевать. Теперь уже неважно. Дорога подходит к концу. Тошно смотреть на собственные глупость и тщеславие, но если ничего нельзя изменить, то пусть будет так!
– Да что с тобой? – трясет ее за плечи Гликен. – Разве ты не понимаешь, что мне больно?
– Нет. Это мне больно, – Молли смотрит в его зеленые глаза. – Знаешь, каково это? Знать, что случится, и быть не способной что-либо изменить? Любить людей, которых мне нельзя любить. Смотреть, как они проходят мимо, и молчать. Молчать потому, что им не нужна Куза. Не нужно это тело! И никакие слова не смогут убедить их в обратном. Жизнь идет где-то рядом. Кажется, вытяни руку – и вот она, но сон кончается. Люди приходят и говорят мне то, что я не хочу слушать. Говорят даже не мне, а этому телу. Телу, принадлежащему Кузе! А я – Молли. Понимаешь?! Молли Эш Кэрролл!
Усталость заставляет ее сесть на стул. Гликен молчит.
– Очень одиноко, – шепчет Молли. – Не могу больше спать одна. Вообще больше не могу спать. Лежу
