University. Повести - Алексей Александрович Федотов
– Что вы имеете в виду под расстоянием между мужчиной и женщиной?
– Если они вместе как пара, то близкие отношения между ними естественны. Но здесь важно не потерять благоговения друг перед другом, понимания того, что тот кто рядом – это тайна, что физиология – только малая часть отношений… Но есть ситуации, когда объективно приходится ждать – например, кто-то в другом браке, или на войне, длительной заграничной командировке – вариантов много… И те, кто ждут – если они уверены, что им есть, чего ждать и оно того стоит – они меняются, становятся глубже, значимей… Огонь страсти беспощадно сжигает, но он, если не выпускать его из определенных границ, может и озарить всю жизнь…
– И потом все получится?
– Это зависит от того, что вы вкладываете в термин «все». Будущее неизвестно, и в этом его ценность.
– Вы прямо поэт, Карл Владимирович, – улыбнулась Анастасия Ивановна старому профессору. – Не боитесь, что наши эффективные менеджеры обвинят вас в ненаучности?
– Я и раньше этого не боялся, а теперь тем более! – гордо ответил Барт.
– А почему теперь тем более?
– Дело в том, что Семен Горбуньков поделился со мной своим девизом, который помогает ученому чувствовать себя уверенно перед лицом любой критики.
– И что это за девиз?
– Мой вклад в развитие науки
Оспорить могут только суки, – гордо произнес профессор.
– Фи, Карл Владимирович, такие высокие материи были, а теперь такие слова при даме… – скривилась Анастасия Ивановна.
– Очень даже все прилично! – ничуть не смутился Барт.
– И чем эта чушь помогает?
– Рассуждайте диалектически: неужели суки – это именно те, чье мнение о значимости вашей научной деятельности может вас тронуть?
– Это скорее софистика, чем диалектика, причем низкопробная!
– Семен говорит, что ему помогает.
– Для него ведь нет авторитетов, а для вас?
– Не подумал об этом, да, тогда это не работает.
– Не хватало еще, чтобы вы у Горбунькова учились, да еще чему! – махнула рукой Анастасия Ивановна, а потом засмеялась: – И откуда в вас столько эклектики?
– Я же человек, а не робот, – серьезно ответил Барт.
Ученый совет
Между тем Карлу Владимировичу нужно было идти на ученый совет университета, заявленный на сегодняшний вечер. Неподалеку от зала заседаний демонстративно курсировал Горбуньков, достаточно громко напевая: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых». Когда проходивший мимо него проректор по науке Цирков сделал ему замечание, университетский поэт тут же громогласно возгласил:
«Изыди прочь, чудак навозный, –
Тебе поэт ответит грозно».
Когда проректор решил пройти дальше, не реагируя, Семен Семенович крикнул ему вслед:
«Ч с м порой весьма похожи:
Зависит схожесть их от рожи».
– Может в милицию его сдадим? – спросил Цирков у вр.и.о. ректора.
– Зачем? – беззаботно пожала та плечами. – Чужих сегодня нет, а наши на него не обращают внимания. Не надо создавать дурачку ореол мученика.
Она оказалась права: еще до начала заседания, поняв, что его пикет никого не трогает, Горбуньков ушел, провозгласив на прощанье:
«Кто наш прекрасный вуз разрушит,
Тот будет хуже гадких хрюшей».
И с чувством выполненного долга ушел.
– Вы слышали про очередного узника совести, брошенного в темницу за его откровенные стихи? – подошла к Бубновой тридцатилетняя доцент, известная своими либеральными взглядами и скандальностью настолько, что даже вр.и.о. ректора предпочитала с ней не связываться и на всякий случай включила ее в состав ученого совета.
– Какого именно? – осторожно поинтересовалась Оксана Александровна.
– Да, Вы правы, их миллионы! – патетически воскликнула экзальтированная дамочка. И тут же добавила: – Того, кто сочинил эти бессмертные строки:
Езжай, мой сын, езжай отсель –
Здесь мерзкий бобер портит ель,
Потом в доске бывает щель,
Корабель садится на мель;
Испортить все – боберов цель,
У них сознанье, как кисель,
Снесет боберов скверну сель,
Ну а пока – беги отсель!
– Это точно не Горбуньков сочинил? – скептически спросил совершенно нетактично вмешавшийся в разговор Цирков, и доцент удостоила его исполненным презрения взглядом:
– Горбуньков – пьяница и деградал. А эти стихи – вершина современной поэзии. Известнейший литературный критик академик N писал о них, что подобного не смогли бы сочинить ни Шекспир, ни Пушкин, даже если бы постарались. Эти статьи в Scopus постоянно цитируются!
– Это не тот академик, которому автор спонсировал трехгодичную стажировку в Европе и подарил квартиру? – уточнил проректор, начинавший понимать о ком именно идет речь.
– Уж не намекаете ли вы, что его отклик имеет какую-то связь с презренными материальными благами? – взгляд дамочки стал столь презрительным, что если бы на месте Циркова был кто-то с меньшей выдержкой, то ему стало бы совсем не по себе. Но проректору все было нипочем:
– Так этот автор, насколько мне известно, не за поэзию пострадал. Там нарушения были вполне серьезные и вполне материальные.
– Это повод, ничтожный повод! – возмущенно ответила доцент. – У нас ведь как бы свобода слова, вот и надо за что-то зацепиться.
– А чем эти стихи так крамольны? – поинтересовалась Бубнова.
– Как Вы не понимаете: это же так ясно. Бобр – имеется в виду символ одной политической партии…
– Если я правильно помню, то там не бобр, а намного более весомый зверь символ, – ехидно уточнил Цирков.
– Так в этом и есть вся тонкость издевательства: они претендуют на что-то большое, а сами достойны ничтожно малого.
– А Вы точно уверены, что осуждение в данном случае было связано именно с поэтической деятельностью? – заинтересованно подняла брови вр.и.о. ректора.
– На девятьсот процентов!
– Тогда мы в большей безопасности, чем Горбуньков, – шепнул проректор Бубновой, а та засмеялась, махнув рукой доценту, что нужно занимать места – совет уже должен был начаться.
… Между тем Карл Владимирович зашел в зал, сел рядом с профессором Петровым. Первым по повестке дня
