Александр Зиновьев - Записки ночного сторожа
Я расплатился с таксистом и проводил глазами машину, которая взяла обратный курс на пока еще не рухнувший столичный город, оставив меня, с двадцатью переписанными заново страницами сценария в кармане, перед домом кинорежиссера, моего работодателя. В полночной тишине я вдыхал Ирландию и выдыхал сырость из отвалов души.
Потом я постучался.
Дверь почти сразу распахнулась. Возникший на пороге Джон Хэмптон[35] сунул мне стаканчик хереса и увлек меня в дом.
– Ей-богу, дружище, ты меня заинтриговал. Скидывай пальто. Давай сюда сценарий. Успел закончить? Поверю на слово. Нет, серьезно, я сгораю от любопытства. Молодец, что позвонил из Дублина. Дома никого. Клара с детьми в Париже. Мы с тобой в охотку почитаем, доведем до ума эпизоды, приговорим бутылочку, часа в два отправимся на боковую – а там… Это еще что?
Дверь оставалась открытой. Джон шагнул вперед, склонил голову, закрыл глаза и прислушался.
Над лугами шуршал ветер. От этого казалось, будто на гигантском ложе облаков кто-то откидывает простыни.
Я тоже прислушался.
Из-за темных полей прилетел слабый-слабый стон, тихий всхлип.
Не открывая глаз, Джон прошептал:
– Известно тебе, приятель, что это такое?
– Что?
– Потом скажу. За мной!
Он захлопнул дверь, развернулся и зашагал по коридору – гордый владелец пустых владений, в домашнем халате, спортивных брюках и начищенных полуботинках; непослушные волосы выдавали в нем пловца, который стремится по волнам, а то и против течения, но с завидным постоянством ныряет в чужие постели.
В библиотеке, остановившись перед камином, он полыхнул проблеском смеха, как лучом маяка, сверкнул белозубой улыбкой и сунул мне второй стаканчик хереса в обмен на сценарий, который ему пришлось вырвать у меня из рук.
– Посмотрим, что ты родил, мой гений, мое левое полушарие, моя правая рука. Садись. Пей. Внимай.
Широко расставив ноги на каменных плитах, он грел зад, просматривал рукопись и краем глаза следил, как стремительно убывал херес у меня в стакане, и сами собой зажмуривались глаза, когда очередная страница, выпущенная из его пальцев, кружилась в воздухе, перед тем как опуститься на ковер. Отправив в полет последний лист, Джон раскурил тонкую сигару и уставился в потолок, вытягивая из меня душу.
– Сукин ты сын, – в конце концов изрек он, выпуская дым. – Здорово. Черт тебя подери, парень. Это просто здорово!
У меня внутри все оборвалось. Слишком уж неожиданно такая похвала ударила под вздох.
– Разумеется, надо слегка подсократить!
Теперь все стало на свои места.
– Разумеется, – поддакнул я.
Внаклонку, как матерый самец шимпанзе, Джон стал собирать с пола страницы. Потом он отвернулся, и я решил, что рукопись вот-вот полетит в огонь. Но он крепко сжимал сценарий в руках, глядя на языки пламени.
– Когда выкроим время, – негромко произнес он, – ты должен научить меня писать сценарии.
Теперь он сидел в кресле, мирясь с неизбежным и не скрывая восхищения.
– Когда выкроим время, – хохотнул я, – вы должны научить меня снимать кино.
– «Зверь» будет нашей общей картиной, сынок. Мы – одна команда.
Он встал и подошел ко мне чокнуться:
– Мы – самая классная команда! – Тут он сменил пластинку. – Как жена, как дети?
– Ждут меня на Сицилии, где тепло.
– Дай срок, отправим тебя к ним, на солнышко, уже недолго осталось! Мне…
Склонив голову набок, он застыл в театральной позе и прислушался.
– Эй, что там такое?.. – прошептал он.
Я повернулся к дверям и выждал.
За стенами огромного старого особняка нитью протянулся едва уловимый звук, словно кто-то сколупнул ногтем краску или скользнул вниз по стволу сухого дерева. Потом до нашего слуха донесся тишайший выдох-стон, а за ним нечто, похожее на плач.
Все так же театрально Джон подался вперед, снова замер, как памятник в живой картине, разинул рот, будто готовясь заглотить эти звуки, и вытаращил глаза, которые от напускной тревоги стали размером с куриное яйцо.
– Сказать тебе, дружище, кто это был? Банши!
– Что-о-о? – вырвалось у меня.
– Банши! – с нажимом повторил он. – Это дух в обличье старухи, что выходит на дорогу, когда кому-то суждено через час умереть. Вот кто сюда пожаловал! – Он шагнул к окну, поднял штору и выглянул на улицу. – Шшш! А вдруг она явилась за нами?
– Чепуха, Джон! – Я негромко посмеялся.
– Нет, приятель, не скажи. – Он неотрывно смотрел в темноту, смакуя эту мелодраму. – Как-никак, я живу в здешних местах десять лет. Сюда пришла смерть. Банши все чует! Так о чем у нас был разговор?
Он запросто перешел к житейским делам, вернулся к камину и заморгал над моим сценарием, как над хитрой головоломкой.
– Ты заметил, Дуг, что «Зверь» – это вылитый я? Герой покоряет океаны, напропалую покоряет женщин – и так по всему свету, нигде не задерживаясь. Наверно, потому меня и зацепил этот сценарий. Тебе интересно знать, сколько у меня было женщин? Сотни! Ведь я…
Он умолк, снова отдавшись во власть сочиненных мною строчек. Его лицо просияло.
– Блеск!
Я робко выжидал.
– Нет, я о другом. – Отшвырнув сценарий, он схватил с каминной полки свежий номер лондонской «Таймс». – Я вот об этом! Блистательная рецензия на твой последний сборник рассказов!
– Неужели? – Меня так и подбросило.
– Спокойно, дружище. Я сам прочту тебе эту умопомрачительную рецензию. Ты будешь в восторге. Это потрясающе!
Мое сердце дало течь и затонуло. Я догадывался, что меня ждет очередной розыгрыш или – еще того хуже – замаскированная под розыгрыш правда.
– Итак, слушай!
Джон развернул газету и, как ветхозаветный Ахав, начал вещать.
– Возможно, рассказы Дугласа Роджерса стали высочайшим достижением американской литературы… – Джон выдержал паузу и невинно подмигнул. – Согласись, пока неплохо!
– Дальше, – взмолился я и забросил в себя содержимое стакана. Так бросают жребий судьбы в бездну полного краха воли.
– …но у нас, в Лондоне, – с выражением читал Джон, – от беллетриста ожидают большего. Копируя образы Киплинга, стиль Моэма и сарказм Ивлина Во, Роджерс барахтается в Атлантике, на полпути к нам. Его произведения лишены самобытности, это не более чем фальшивые перепевы классики. Дуглас Роджерс, плывите домой!
Я вскочил и заметался по комнате, а Джон лениво бросил газету в камин, где она затрепетала умирающей птицей и пала добычей ревущих искр и пламени.
Потеряв голову, я чуть не кинулся в огонь за этой проклятой рецензией, но с некоторым облегчением заметил, что она приказала долго жить.
Джон, не спускавший с меня глаз, был довольнехонек. У меня пылали щеки, скрежетали зубы. Рука, приросшая к каминной полке, похолодела и сжалась в гранитный кулак.
Из глаз брызнули слезы, потому что окостеневший язык не слушался.
– В чем дело, дружок? – Джон сверлил меня взглядом, как обезьяна, в чью клетку швырнули подыхающего сородича. – С головой плохо?
– Джон, это уж слишком! – Я взорвался. – Неужели нельзя обойтись без этого?
Я пнул носком ботинка тлеющее полено, которое перевернулось и выпустило целый хоровод искр.
– Помилуй, Дуг, у меня и в мыслях не было…
– Так я и поверил! – Я весь кипел, уставившись на него воспаленными глазами. – У кого здесь с головой плохо?
– Да все нормально, Дуг. Рецензия была отличная, хвалебная. Я только ввернул пару строчек, чтобы тебя подколоть!
– Но теперь мне этого не узнать! – вскричал я. – Вот, смотрите!
Для верности я еще раз пнул угли.
– Завтра же купишь этот номер в Дублине. Прочтешь сам. Критики от тебя без ума, Дуг. Поверь, я просто хотел, чтобы ты не задавался. Но шутки в сторону. Главное, сынок, – ты нынче написал лучшие эпизоды для своего грандиозного сценария. – Джон приобнял меня за плечи.
В этом был он весь: сначала двинет тебя ниже пояса, а потом расточает дикий мед бочками.
– Знаешь, Дуг, в чем твоя беда? – Он сунул еще один стакан хереса в мою дрожащую руку. – Хочешь, скажу?
– Хочу, – выдохнул я, как ребенок, который забыл обиду и готов опять смеяться. – Говорите.
– Беда вот в чем, Дуг… – Джон изобразил лучезарную улыбку, глядя мне прямо в глаза, как Свенгали[36]. – Ты ко мне относишься гораздо хуже, чем я к тебе!
– Зачем так, Джон…
– Серьезно, дружище. Поверь, я за тебя любому шею сверну. Ты – величайший из ныне живущих писателей, я тебя полюбил всем сердцем и душой. Вот я и подумал, сынок, что мне простительно будет слегка тебя разыграть. Теперь вижу, как я ошибался…
– Нет-нет, Джон, – возразил я, ненавидя себя самого: ко всему прочему, я еще должен оправдываться! – Пустяки.
– Ты уж прости меня, дружок, прости великодушно…
– Да ладно! – хмыкнул я. – Несмотря ни на что, я к вам очень тепло отношусь. Мне…
– Ну, уважил! Итак… – резко повернувшись, Джон потер ладони и начал тасовать страницы, как завзятый шулер, – в течение ближайшего часа будем кромсать твой прекрасный, гениальный сценарий, а потом…
