Марина Дяченко - Пандем
– Я не могу математику решить, – сказала Зоя чужим, хрипловатым голосом. – Помоги мне. По-соседски. А?
* * *Два месяца Зоя Антонова носила платья, которые нравились Шурке, слушала музыку, которую любил Шурка, записывалась на игрища, в которых Шурка принимал участие, и решала задачи под Шуркиным руководством. В её собственном классе все до единого считали, что «эта Антонова давным-давно встречается с Тамиловым из десятого «М».
Миновали экзамены. Начались каникулы. Шурка собрался в лагерь, и Зоя собралась вместе с ним. Лагерь назывался «Островитянин», и Зое там не понравилось: жили в шалашах, пищу, хоть и синтезированную, разогревали на костре, целыми днями лазали по лесу, отыскивая какие-то тайники, поднимая сундуки с морского дна, стреляли из лука, строили плоты и долбили пироги – короче, предавались отдыху по-мальчишески, азартно и бестолково. Зое казалось, что она выросла из «Островитянина»; Зое хотелось кафе с полосатыми тентами, хотелось танцев и тихого парка с фонтанами вместо этого дурацкого леса.
«Поедешь домой?» – спросил однажды Пандем. (Специальной комнаты для разговоров с ним в лагере не было, поэтому Зоя общалась с Пандемом после отбоя, глядя на звёзды сквозь соломенный полог шалаша).
«Шурке нравится, – сказала Зоя. – Останусь».
И мужественно дотерпела до конца смены.
Ночью накануне отъезда устроили наконец-то танцы – не тихие и романтичные, как мечталось Зое, а по-дикарски шумные карнавальные пляски. Раскрасили лица глиной и зубной пастой. Кусочки мягкого синтезированного мяса нанизывали на прутики и жарили над кострами. Носились с факелами, купались в полной темноте, ныряли с лодок, распугивая рыб. Братались. Обменивались адресами. Клялись в вечной дружбе; в общей суматохе Зоя потеряла Шурку из виду, а потом долго не могла его найти.
Хороводы вокруг кострищ иссякали; кто-то спал прямо на пляже, завернувшись в одеяло, кто-то слушал музыку, глядя на звёзды, кто-то рассказывал байки и кто-то их слушал – но Шурки не было ни среди первых, ни среди вторых, ни среди третьих.
Ночью, одна, замёрзшая и слегка напуганная, Зоя пошла искать его в лес.
«Зоя, не ходи. Поздно».
– Ну и что?
«А то, что унизительно следить за человеком. Ходить за ним по пятам».
Зоя остановилась в темноте. Открыла рот – и закрыла снова.
– Ты хочешь сказать, что я ему навязываюсь?
«Я хочу сказать, что нехорошо подсматривать».
– Подсматривать – за чем?
«Если человек хочет быть один – не надо ему мешать. Возвращайся, Зоя. Он тоже скоро вернётся».
Она уже собралась идти к кострам – и вдруг замерла, прижав ладонь к гладкому стволу:
– Один? Или наедине с кем-то?
«Зоя… Если не хочешь выглядеть глупо – возвращайся».
– Он один – или с кем-то?!
«Я не могу тебе сказать».
– Вот оно что, – пробормотала она, чувствуя, как немеют щёки. – Вот оно что…
«Погоди!»
Она не слушала.
Корни подворачивались ей под ноги, ветки хлестали по лицу – но она продолжала искать.
И скоро нашла.
* * *– Как ты мог? Как ты… Я же умоляла тебя! Ты… Ты предатель! Ты меня ненавидишь! Ты её – любишь, а я для тебя ничто!
Море молчало.
– Проклинаю, – Зоя упала на мокрый песок. – Не хочу тебя больше ни видеть, ни слышать – никогда… Ты всё врал. Ты всё врал. Ты меня не любишь. Ты… ну давай, смейся надо мной. Унижай меня… Всё равно дальше некуда. Давай, унижай!
…Кажется, они её даже не заметили. Он постарался, не иначе. Они были так заняты собой, своими руками, губами, плечами, ушами, глазами, ногами…
Эту девку звали Вита. Тише воды, ниже травы. Полосатый купальник. Книжка под подушкой. Душевая кабинка три раза в день…
– Сука. И ты – сука. Дерьмо, дрянь, сопливый божок, кукловод, не мужик и не баба, паразит, полип…
Зоина жизнь, ещё вчера полная, яркая и если не счастливая, то хотя бы преисполненная надежды на счастье – Зоина жизнь лопнула, как воздушный шарик, оставив по себе жалкую тряпочку.
* * *– Пандем?
Молчание.
– Пандем?!
Молчание.
– Прости… Я не хотела… Прости, я не хотела тебя… Я…
Молчание.
– Пожалуйста… Не бросай меня… Я больше не буду… Я всё поняла… Прости… Прости… Прости…
«Не плачь, глупая девочка. Посмотри, солнце встаёт».
Глава девятая
– Па, ты слышал? Шурка женится! – Виталька стоял посреди комнаты, размахивая телефоном-наушником на цветной резинке.
– Оторвётся, – сказал Ким, наблюдая за полётом наушника.
– Не оторвётся, – беспечно возразил Виталька. – Так ты слышал про Шурку? Ему же семнадцати нет ещё!
– Ну и что, – сказал Ким. – Тётя Александра вышла замуж за дядю Алекса, когда ей было шестнадцать и она училась в школе. А ведь тогда ещё не было Пандема…
Виталька хмыкнул, как бы говоря: скажешь такое, Пандема не было… Ты бы ещё царя Гороха вспомнил…
– А чего же ты мне не сказал, – начал было Виталька, но запнулся. Рука, раскручивавшая наушник, вдруг опустилась и спряталась за спину, будто застеснявшись.
– Пандема ты слушаешь, – пробормотал Ким. – Родного отца – нет.
– Почему нет? Тоже слушаю, – сказал Виталька, думая о своём. – Это, получается, мне через шесть лет тоже можно жениться?
– Да ради бога, – сказал Ким. – А что, кто-то есть на примете?
Виталька фыркнул:
– Это я так спрашиваю, для формальности. Оно мне сто лет не надо, я в космос собираюсь… Так на свадьбу нас позовут?
Ким откинулся на спинку кресла, забросил руки за голову:
– Пандем! Нас позовут на свадьбу?
Тихий смешок внутри головы.
– Он не знает, – Ким развёл руками.
– Как не знает? – растерялся Виталька. – Как… не знает?
Миновала целая секунда, прежде чем выпученные Виталькины глаза вернулись на место, а буква «о» приоткрывшегося маленького рта сменилась возмущённым оскалом:
– Ты надо мной прикалываешься, да? Можно маленьких дурить, да?
С минуту они возились и боролись, причём Виталькины кулаки были твёрдые, как орехи; в дверном проёме стоял трёхлетний Ромка. Внимательно наблюдал.
* * *Виталька родился через месяц после памятной посиделки по-родственному. Это был очень спокойный, под стать Арине, ребёнок. Новорождённый, он спал по ночам, а если и начинал капризничать – Арина всегда знала, как и чем его успокоить. Ни намёка на нервотрёпку первых месяцев – Арина плавала в своём материнстве, как белый корабль в спокойном море, в то время как вокруг бушевали эйфория, паника, развал и созидание, эпидемия неудавшихся самоубийств, карнавалы и праздники, всё это было вокруг и по всей земле, но Ким с Ариной пребывали будто под наркозом.
Ким купал сына, переодевал, часами выгуливал, кругами бродя по парку; думал о Виталькиной будущей жизни, о том, какое место уготованное ему в новом, диковатом на первый взгляд мире… Парк (как и любая тенистая улица, или просто дворик со скамейками) в ту пору был полон гуляющими – не парочками, нет, и не компаниями. Все бродили поодиночке, погружённые в себя. Все беседовали на самую интересную для человека тему – они беседовали с Пандемом каждый о себе. Всем надо было о чём-то спросить или – гораздо чаще – рассказать. У всех – умных глупых, эгоистичных, самовлюблённых, душевно тупых, экзальтированных, честных, малодушных, жизнелюбивых, прочих – появился друг: даже у тех, у кого друзей с пелёнок не бывало. Друг, который знал и чувствовал потаённое, то, что другому человеку не откроешь; друг, который оправдывал слабости (не всегда, но в большинстве случаев – по Кимовой информации – случалось именно так). Оправдывал и давал надежду, и пробуждал желание стать лучше (не у всех, опять же, но у многих). Все вспоминали юность, детские мечты, всё, что не сбылось тогда – но имело шанс сбыться сейчас…
Прокатилась волна тихих разводов и новых громких свадеб.
Всюду открывались профессиональные училища, строительные техникумы, политехнические институты. Ким качал коляску со спящим сыном и говорил с Пандемом о временных парадоксах, о классификации звёзд…
А вот Ромка родился через семь лет – совсем в другую эпоху. И по характеру был другим ребёнком – нервным, крикливым, беспокойным. Ким знал, что Пандем уделяет младшему сыну много времени (хотя что это такое – время Пандема? Можно ли его измерить?). Ромка нуждался в том, чтобы его успокаивали – и Пандем возился с ним с первых дней, уговаривал по ночам, чтобы дать возможность Киму и Арине выспаться (оба они тогда работали, Арина в художественном лицее, а Ким в Институте биосинтеза). В результате Ромка получился куда больше Пандемовым сыном, нежели Виталька. Он часами играл в детской, совершенно один, игрушки говорили с ним разными голосами, а он говорил с игрушками. Он научился читать и говорить почти одновременно; в три года он умел каллиграфически писать, выражал самые сложные мысли и охотно оставался дома один – Пандем напоминал ему, когда и как разогреть еду, что надеть, какую книжку почитать и когда лечь в постель. Спокойный Виталька вырос подвижным и шумным мальчишкой – капризный в младенчестве Ромка оказался молчаливым созерцателем. Временами его всё понимающий, спокойный взгляд начинал беспокоить Кима, а холодность к родителям иногда обижала. Всякий раз, случись Киму об этом подумать, Ромка будто просыпался – улыбался и лез на колени; Ким знал, что это Пандем напомнил сыну о том, что у него есть родители, и всё равно в такие минуты бывал растроган и почти счастлив.
