Марина Дяченко - Пандем
– Нет, – сказал Каманин. – Нет… Понимаете, Борис Григорьевич. Если бы Пандем был таким, как вы о нём думаете – вы давно были бы самым счастливым человеком на земле.
Сделалось тихо. Хозяин и гость смотрели друг на друга.
– То есть? – спросил наконец хозяин.
– Он может изменить наше сознание незаметно для нас, – сказал Каманин. – Постоянное счастье. Из ничего. Для всех. Спокойствие, свобода, никакого сожаления, никаких сомнений, никакого страха…
– Боже мой, – сказал Борис Григорьевич. Приподнялся было на скамейке и снова сел, рука привычно потянулась к груди, где давно уже не болело сердце. – Это… угроза?
– Нет, – тихо сказал Каманин. – Это довод.
…Было почти темно, когда они взялись разделывать щуку под большим фонарём на крыльце. Видно, что хирург, думал Борис Григорьевич, глядя на Каманинские руки.
Сбежались соседские коты. Пират побрёхивал на них без рвения. Коты не боялись.
Прогорали сосновые угли в яме.
– Он растерян, – говорил Каманин. – Ему трудно. Потому что лени, трусости, жадности много тысячелетий, а Пандем – молод. Он не всемогущ, но он растёт во всемогущество, чтобы никогда его не достигнуть. Знаете, как функция, которая стремится к бесконечности… А сейчас ему трудно, потому что первая эйфория прошла, остались миллионы людей, потерявших профессию, остались тысячи властолюбцев, у которых отобрали власть, а у кого-то – и смысл жизни… Толпы суицидников на крышах, хотят покончить с собой, а Пандем не даёт, и они его проклинают… Я говорил с одним таким. Вчера.
– А вы, значит, что-то вроде «Скорой помощи», – пробормотал Борис Григорьевич, складывая в кастрюльку щучьи печень и плавники.
– Да, я нашёл себе работу, – помолчав, сказал Каманин. – Не много-то славы… А на свете так много тупых сволочей, не ценящих ничего, кроме собственного брюха да полового органа… Пандем уговаривает, убеждает, подкупает, кого-то заставляет… И будет дальше убеждать, уговаривать, подкупать, кого-то заставлять… Хотя мог бы просто сказать: работайте, ребята, любите друг друга и будьте счастливы. И любили бы, и были бы счастливы… Понимаете, о чём я?
Каманин повернул голову, и при свете качающегося фонаря Борис Григорьевич увидел, как блестят у наго глаза.
Под забором коты молча дрались за рыбьи потроха.
– Неужели мы с вами не договоримся? – Каманин вытер мокрый лоб тыльной стороной ладони, но лаковое пятнышко щучьей крови всё равно осталось. – Неужели нам с вами не интересно увидеть звёзды… Счастливых людей, любящих свою работу… Мир, где люди живут как люди, а не как черви в грязи и кровище… Неужели ради этого мы не готовы жертвовать ничем, вообще ничем?
Борис Григорьевич взял кувшин с водой и долго, долго лил ему на руки.
Одиннадцатый год Пандема
Пролог
К своим пятнадцати годам Зоя Антонова была хорошо воспитана. Она не облизывала пальцы за столом, не перебивала старших и не разговаривала с Пандемом в общественных местах; последнее правило ещё не было внесено в учебники хорошего тона, но Зоина мама считала, что привселюдно говорить с Пандемом всё равно, что выходить на улицу в пижаме.
Пандему нравится, когда ты сосредоточена на общении с ним, говорила мама. Когда ты не отвлекаешься на болтовню с одноклассниками, не ешь, не играешь и не смотришь в окно. Поэтому не обращайся к нему посреди улицы – если, конечно, он сам к тебе не обратится.
Когда Зоя была помладше, у неё как-то не очень получалось следовать маминому совету. Ей то и дело хотелось о чём-нибудь спросить Пандема, или попросить, или посоветоваться; позавчера, в воскресенье, ей исполнилось пятнадцать, и, ложась после вечеринки спать, она пообещала себе начать новую, взрослую жизнь.
Сегодня с утра был вторник.
После завтрака Зоя закрыла за собой дверь маленькой комнатки, в которой раньше была папина фотолаборатория, а ещё раньше – кладовка. Теперь здесь стояло большое кресло, а напротив, на узкой подставке, плоский монитор от старого компьютера; Зоя заперлась изнутри, уселась в кресло и провела пальцем по монитору.
На экране вспыхнула ярка точка, быстро приблизилась, вырастая, и превратилась в улыбающееся лицо.
– Привет, Зоя, – сказал Пандем.
– Привет, – сказала Зоя шёпотом. – А… скажи пожалуйста, у нас сегодня будет контрольная?
Пандем улыбнулся шире. Он прекрасно знал, что Зоя не о том хотела спросить. Но молчал, давая ей возможность решиться.
– Нет. Контрольная будет или завтра, или в пятницу, Ирина Марковна ещё не решила.
– А, – сказала Зоя. – Вот оно что…
И замолчала.
Пандем глядел хорошо. Зое нравилось смотреть ему в глаза; она могла бы часами сидеть вот так без слов, но время-то шло к школе, а кроме того, сегодня у неё было дело, важное дело, и надо было решаться.
– Ну, вот так, короче, – сказала Зоя, предоставляя Пандему возможность самому сформулировать её просьбу.
Пандем вздохнул – совсем как Зоин папа, которому предстоит в чём-нибудь ей отказать:
– Как ты это себе представляешь? Я ведь не могу заставить его. Не могу внушить ему… сама понимаешь что. Я могу только посоветовать тебе, что надеть, о чём говорить…
– Это само собой, – сказал Зоя, и голос её дрогнул. – Понимаешь… Тебе ли не знать… Я очень люблю его. Это не шутки. Я очень-очень люблю его. Я хочу выйти за него замуж. Мне больше никто не нужен. Это вопрос жизни и смерти.
– Вопрос чего? – мягко переспросил Пандем.
Зоя махнула рукой:
– Ты понимаешь! Ты всё понимаешь, не притворяйся… Я сделаю его счастливым. Послушай, ты ведь сам говорил, что я подхожу ему по темпераменту… По всему. Пандем, я очень хочу, чтобы и он тоже… Чтобы он меня, ну… Если ты меня любишь – помоги мне! Чего тебе стоит!
– Зоинька, – медленно сказал Пандем. – Я помогу тебе ровно до той черты, где начнётся воля самого Шурки. Понимаешь?
– Хорошо, – отозвалась она, помолчав. – Так что, ты сказал, мне надеть?
* * *Шура Тамилов был старше Зои на полтора года и учился в недавно построенной математической школе. Педагогический лицей, где занималась Зоя, стоял напротив, и двор у «математиков» и «педагогов» был общий.
Когда Зоя вошла в ворота, Шурка – в шортах и белой тенниске – стоял под баскетбольным кольцом, вертел в руках мяч и – в этом не было никакого сомнения – разговаривал с Пандемом. Зоя замедлила шаг; волнение было, как стая горячих ледяных иголочек. Её мама не одобрила бы Шуркиного занятия, но Зое подумалось: может быть, именно сейчас Пандем говорит ему что-то важное для их с Зоей будущего…
– Привет, – сказала она, останавливаясь в двух шагах.
Шурка вздрогнул от неожиданности:
– Привет.
– Дай мне бросить по кольцу, – сказала Зоя.
– Возьми, – Шурка удивлённо протянул ей мяч.
Зоя поставила сумку и отошла на штрафную линию. «Пандем, помоги мне!»
Пандем помог. Мяч на секунду задержался в сетке и скользнул вниз.
– Молодец, – сказал Шурка. – Без Пандема?
Она замешкалась. Завертела головой, делая вид, что её окликнули; по счастью, мимо проходила парочка Шуркиных одноклассников, и взаимные приветствия очень удачно отвлекли Шурку от еле слышного Зоиного ответа.
– Ты сегодня идёшь играть в оборону Измаила? – спросила Зоя, когда мальчишки убрались по своим делам.
– А у кого? – Шурка заинтересовался.
– У Смирновых, в парке на озере, – Зоя снова почувствовала волну горячих колючек. – Я ещё не записалась. Но хотела бы. В прошлый раз я неплохо стреляла…
– Я сегодня не могу, – сказал Шурка. – Надо поработать, у нас этапный тест через неделю…
– Ты же не можешь весь день до вечера работать, – возразила Зоя.
– Почему? – удивился Шурка.
Он был на голову выше Зои, тонкий, как натянутая тетива, черноволосый, с чуть вытянутым смуглым лицом и яркими зелёными глазами. У Зои отнимались ноги, когда он смотрел вот так – приветливо, прямо. Хотелось плакать, смеяться, бежать куда-то и никогда не возвращаться назад, но сильнее хотелось обхватить этого гада за шею, за плечи, обнять крепко-крепко и не выпускать…
– Я не могу математику решить, – сказала Зоя чужим, хрипловатым голосом. – Помоги мне. По-соседски. А?
* * *Два месяца Зоя Антонова носила платья, которые нравились Шурке, слушала музыку, которую любил Шурка, записывалась на игрища, в которых Шурка принимал участие, и решала задачи под Шуркиным руководством. В её собственном классе все до единого считали, что «эта Антонова давным-давно встречается с Тамиловым из десятого «М».
Миновали экзамены. Начались каникулы. Шурка собрался в лагерь, и Зоя собралась вместе с ним. Лагерь назывался «Островитянин», и Зое там не понравилось: жили в шалашах, пищу, хоть и синтезированную, разогревали на костре, целыми днями лазали по лесу, отыскивая какие-то тайники, поднимая сундуки с морского дна, стреляли из лука, строили плоты и долбили пироги – короче, предавались отдыху по-мальчишески, азартно и бестолково. Зое казалось, что она выросла из «Островитянина»; Зое хотелось кафе с полосатыми тентами, хотелось танцев и тихого парка с фонтанами вместо этого дурацкого леса.
