Константин Щемелинин - "Я"
Вскоре Хала вновь показала свой неукротимый нрав: как-то раз меня хотели съесть два хищника. Они были похожи на хищных динозавров, ходили на задних лапах и хвосте, а ростом животные были немного выше меня. В тот момент я был один, вот почему звери и решились атаковать меня.
Итак, была схватка, и в ней я отстоял свою жизнь. Я старался действовать спокойно и продуманно, держа агрессоров на расстоянии, не давая им возможности окружить меня и выискивая возможность для решительного удара в голову ударными буграми. Раз за разом мои кулаки вылетали навстречу оскаленным пастям, и раз за разом, не достигнув цели, возвращались обратно. Я очень напряженно думал на протяжении всей этой схватки — хищники хитрили, делая обманные движения и маскируя направление истинной атаки; они вертелись вокруг меня, стараясь прыгнуть на меня сзади, поэтому мне приходилось постоянно обдумывать свои действия хотя бы на несколько шагов вперед — это напоминало мне шахматы, только гораздо более рискованные, напряженные и в режиме острого недостатка времени. Бой был затяжным и упорным — они нанесли мне несколько глубоких, до кости, ран на руках, а одному из них я разорвал щеку своим кулаком, но самое интересное заключалось не в этом: уже на следующий день на мне нигде не было даже следа от вчерашнего; раны, даже глубокие и рваные, зажили без шрамов. Те двое моих спутников шутили надо мной, говоря, что голова за ночь не отрастет и нужно быть осторожнее.
Береги себя сам[1] — твоя жизнь находится именно в твоих руках; и даже если в жизни это не совсем так (в мире есть место случайности), то, все равно, следует надеяться только на себя самого — и так будет правильно!
Несмотря на то, что я ни разу за все время схватки не нанес удара в кость — это не моя вина, а результат ловкости моих противников, которые, уходя от моих кулаков, сами стремились поймать мои руки на отходе и откусить их, — и вот тут-то я, в свою очередь, спасал их и, как следствие, себя самого. В целом после боя у меня остался очень неприятный осадок: только после того, как хищники оставили меня в покое, пришел страх и полное понимание того, чего я смог избежать.
В тот день я впервые прочувствовал, каково это быть объектом нападения, каково быть не разумным существом, а всего лишь желанным обедом для пары каких-то не особо привлекательных зверюг. В дальнейшем я многократно участвовал в такого рода схватках и как хищник, и как жертва, но первая, такая по-настоящему серьезная, типично халанская схватка, запомнилась мне надолго. Хала требует не только силы и быстроты, но и умения правильно применять их: умения думать, умения постоянно менять свой стиль ведения боя, приспосабливаясь к непрерывно подстраивающемуся под твои приемы противнику, умения разнообразно защищаться и не менее разнообразно нападать, никогда не терять головы, быть всегда спокойным и собранным — это Хала, и цена всему этому умению — жизнь как продолжение существования в бесконечно прекрасном мире этой планеты. В последующем, уже в мире Земли, мне очень пригодился этот опыт бесчисленных поединков и схваток под пока еще чужим для меня солнцем Халы: я успешно применял его и во время войны, и во время своей спортивной карьеры, но об этом чуть позже, а пока…
А пока мы все гуляли по планете, гуляли по лесам, степям, пустыням и горам. В горах, куда мы забрались, был снег, но мне, к моему удивлению, было совсем не холодно. «Отец» объяснил мне, что теплокровные халанские организмы, такие как мы, могут жить при температуре градусов в 150, а выдержать на короткое время температуру внешней среды градусов до 100 по абсолютной шкале. Это было поразительно, но, тем не менее, так оно и было, а ведь на Земле обычные температуры в естественной природе находятся в районе 300 градусов, а минимально возможные температуры в естественной природе находятся где-то на уровне 200 градусов, и там мало кто живет в такой мороз! Все дело в очень быстром обмене веществ на Хале по сравнению с Землей, который позволяет выдерживать как жуткий холод, так и испепеляющий зной в 400 и даже 500 градусов по абсолютной шкале (но на короткое время!).
Мы спустились с заоблачных высот и пошли дымящейся горе. Это был действующий вулкан — он был расположен гораздо ниже своих давно потухших собратьев — меньше, чем в километре над уровнем моря. Кратер вулкана представлял собой километровую воронку, залитую озером кипящей лавы; в центре этого огненного озера непрерывно плескался фонтан расплавленной магмы — он непрерывно выбрасывал наружу многие тонны жидкости, клубы газов и пепла. Мы стояли на вершине кругового гребня, а под ногами у нас плескалось море огня. Воздух был насыщен пылью, едкими газами, свистом, шипеньем и бульканьем; воздух был очень горяч — его температура была порядка 600-700 градусов по абсолютной шкале — мы обливались потом и старались не разговаривать, дыша исключительно носом, а не ртом.
Вулкан жил, он постоянно пополнял озеро остывающей лавы новыми, свежими и горячими порциями подземных масс; они расходились широкими кругами от центра озера, сначала огненно-желто-красного цвета вблизи центра извержения, а уже потом, остывая, покрывались черным панцирем застывающего камня, плавающего на еще горячей магме. Это было исключительно красивое зрелище: круговые волны лавы одна за другой зарождались у фонтана извергающегося вулкана, неторопливо проходили по озеру, волнуя его поверхность, и накатывались на наш гребень, — и самое красивое в этой картине было то, как волновались уже остывшие и почерневшие плиты камня и как неугасимым огнем светились из-под них прожилки огненно-красной магмы.
Тот горячий гребень, на котором мы стояли, был образован именно этой застывшей магмой во время прошлого извержения. Он постоянно утолщался от прилипающей к нему и застывающей на нем лавы, но приток глубинных масс был примерно постоянен, поэтому объем всего озера также был стабилен, а значит его площадь неуклонно уменьшалась, а его уровень — столь же неуклонно повышался. Так будет до тех пор, пока подземный огонь не достигнет края гребня и не перельется вниз, сжигая все на своем пути, нагромождая валы горячего камня, и опустошение придет на эту землю. А может быть, что вулкан истощит свою силу раньше, и то озеро лавы, которое сейчас колышется и дышит у наших ног постепенно застынет и затвердеет.
Мои спутники обещали показать мне кое-что интересное, поэтому мы попрощались с вулканом, спустились с гор, пересекли полосу лесостепи и вышли к морю. Берег был обрывистый и скалистый, волны накатывались одна за другой и разбивались о камни. Мы устроились на высоком утесе, нависающем над морем. Запах моря — запах выброшенных на берег и гниющих водорослей — пропитывал всю округу. Небо в тот день было мрачное, затянутое низкими тучами; солнца не было видно совсем. Серое море плескалось и шумело у наших ног, а чайки кричали жалобно и тоскливо. Надвигался шторм — ветер крепчал, сбивая с верхушек волн белые барашки, а невдалеке в море, то появляясь, то исчезая, двигались два плавника.
Это была пара огромных рыб: самец ухаживал за самкой: у них была пора размножения. Эти гигантские хищные рыбы принадлежали к виду самых крупных хищников в Галактике. Самих рыб глазами я видеть не мог, но с помощью своих нечеловеческих способностей я видел все. Она была огромна — 42 метра в длину и больше 250 тонн весом; самец был поменьше, но 200 тонн в теле — это тоже не мало. Самочка — монстр, способный без остатка сожрать двадцатиметрового кита массой тонн в 50, и тем не менее, сейчас о ней не хотелось говорить как о кровожадном хищнике — пришла пора любви. У этих рыб пары образуются на всю жизнь, и так, вместе, бок о бок, они и бороздят бескрайний океан долгие годы своей жизни; также вместе они заходят в устья рек и ищут какое-нибудь крупное животное, которое зашло бы в воду покупаться, и если найдут, то горе ему! Эти и им подобные рыбы единственные из хищников Халы, которые способны успешно охотиться на любых взрослых травоядных гигантов, даже на исполинов в 100 тонн весом. Но сейчас им ничего не надо — рыбы кружат, всплывают, и снова ныряют, касаясь друг друга, а мы сидим наверху скалы и смотрим на эти гигантов. Серое небо, темное море, бледные чайки да два стального цвета плавника над водой — от всего этого становится как-то грустно, но все-таки светло на душе.
Ветер усиливался, волны зашумели сильнее, рыбы ушли на глубину и отправились в открытое море, а мы все сидели. Волны успокаивали душу, казалось само сердце билось в их ритме, в ритме волн. Печали ушли, а надежда осталась. Уходить не хотелось, но когда начался шторм, и свирепый ветер стал бросать нам в лица соленые брызги, мы ушли.
А через несколько дней меня укусила ядовитая змея, и я умер. Я наступил на нее, спрятавшуюся среди листьев, наступил по глупости и неосторожности, причем наступил ей на хвост. Змея не собиралась нападать на такую крупную добычу вроде меня, ведь она сама была длиной меньше, чем я; но в ее понимании я напал на нее, и боль у нее в хвосте наглядно свидетельствовала об этом, поэтому нет ничего удивительного в том, что, «спасая свою жизнь», она укусила меня. Мои товарищи пытались спасти меня, сначала сделав прижигание, а потом попытавшись высосать отравленную кровь из ранки, но яд был силен, и оцепенение уже начало растекаться по телу приятной истомой. Я не боялся этой смерти, ведь я знал, что я человек, а здесь у меня просто прогулка в другом биологическом воплощении. Я не отождествлял себя с тем халанином, который сейчас умирал, лежа возле сине-белого куста под деревом с гладкой глянцевитой корой и мутнеющим взором смотрел на зеленый шатер из листьев с редкими огоньками белых и красных цветов. Это он умирал — не я.
