Роберт Силверберг - Замок лорда Валентина (сборник)

— Все хорошо, юноша. Мне просто… надо… отдышаться…

Высокомерно отказавшись от помощи молодого человека,

Элидат поднялся, отряхнул дублет и расправил плащ; на брючине, под коленом, зияла огромная дыра, сквозь которую виднелась ободранная до крови кожа. Сердце колотилось по-прежнему гулко; он чувствовал себя выставленным на всеобщее посмешище. Диввис и Миригант были совсем близко. Элидат хотел было рассыпаться в извинениях, но странное выражение лица незнакомца остановило его.

— Вас что-то беспокоит? — спросил Элидат.

— Вы случайно не Элидат Морволский?

— Он самый.

Юноша рассмеялся.

— Так я и подумал, разглядев вас поближе. Вы-то мне и нужны! Мне сказали, что вас можно найти во дворе Пинитора. У меня для вас сообщение.

В проходе появились Миригант и Диввис. Они остановились рядом с Элидатом. По их виду он представил себе, насколько ужасно выглядит сам — раскрасневшийся, потный, очумелый от сумасшедшего бега. Он попытался сгладить неприятное впечатление и, указав на молодого человека, пояснил:

— Я так торопился, что налетел на гонца, у которого для меня кое-что есть. От кого сообщение, юноша?

— От лорда Валентина, господин.

У Элидата округлились глаза.

— Это что, шутка? Корональ совершает великую процессию, и сейчас он где-то к западу от Лабиринта.

— Так и есть. Я состоял при нем в Лабиринте, а когда он послал меня на Гору, то попросил первым делом разыскать вас и передать…

— Что именно?

Юноша неуверенно посмотрел на Диввиса и Мириганта.

— Я полагаю, что сообщение предназначено лично вам, мой лорд.

— Это лорды Миригант и Диввис, кровные родственники короналя. Можете говорить при них.

— Очень хорошо, господин. Лорд Валентин велел мне передать Элидату Морволскому — забыл сказать, мой лорд, что я — кандидат в рыцари Хиссун, сын Эльсиномы, — велел передать, что изменил первоначальные планы и собирается посетить с великой процессией Зимроэль, а перед возвращением нанесет визит своей матушке Хозяйке Острова Сна, и потому просит вас исполнять обязанности регента в течение всего срока его отсутствия. По его мнению, этот срок составит…

— Помилуй меня, Божество! — хрипло пробормотал Элидат.

— …Год или, возможно, полтора сверх запланированного.

Глава 11

Вторым признаком надвигающейся беды стали для Этована Элакки увядшие через пять дней после пурпурного дождя листья нийковых деревьев.

Пурпурный дождь сам по себе не предвещал чего-либо необычного. Он не такая уж редкость на восточном склоне ущелья Дюлорн, где на поверхность выходят пласты мягкого, легкого песка скувва, имеющего бледную красновато-голубую окраску. В определенное время года северный ветер, называемый «скребком», поднимал этот песок высоко в небо, где он на несколько дней зависал в облаках и придавал дождю красивый бледно-лиловый оттенок. Но дело в том, что земли Этована Элакки лежали на тысячу миль к западу от тех мест, на другом склоне ущелья, неподалеку от Фалкинкипа; насколько было известно, ветры с песком скувва так далеко на запад не залетали. Однако Этован Элакка знал, что ветры имеют обыкновение менять направление, и «скребок», по всей видимости, решил в нынешнем году нанести визит на противоположный склон ущелья. В любом случае пурпурный дождь беспокойства не вызывал: после него повсюду оставался лишь слой песка, но лишь до следующего, уже обычного дождя. Нет, первым знаком беды стал не сам пурпурный дождь, а увядание сенситивов в саду Этована Элакки, случившееся за два или три дня до этого.

Есть над чем призадуматься, но в общем-то ничего из ряда вон выходящего. Заставить сенситивы увянуть не так уж и сложно: небольшие растения с золотыми листочками и неприметными зелеными соцветиями — их родиной являются леса к западу от Мазадона — чувствительны к психологическим излучениям. Любой психический диссонанс поблизости — будь то гневные выкрики, рев дерущихся в лесу животных или даже, как утверждают, одно лишь приближение человека, совершившего серьезное преступление, — приводит к тому, что листочки сенситивов складываются, как ладони во время молитвы, и чернеют. Такая реакция на первый взгляд не имеет никаких биологических объяснений, но Этован Элакка не сомневался, что доскональное изучение необычных растений, которым он намерен когда-нибудь заняться, поможет ему раскрыть их тайну. А пока он просто выращивал сенситивы у себя в саду, потому что ему нравилось, как весело сверкают их золотистые листья. Поскольку во владениях Этована Элакки царили порядок и гармония, сенситивы чувствовали себя прекрасно и еще ни разу не случалось, чтобы они зачахли. До сих пор. Загадка. Кто мог переругиваться у границ его сада? Какое злобно рычащее животное в провинции, где встречалась только домашняя скотина, могло внести сумятицу в порядок, которым отличалось его поместье?

Для Этована Элакки, шестидесятилетнего земледельца-джентльмена, высокого и статного, с крупной седой головой, порядок составлял смысл бытия. Его отец был третьим сыном герцога Массисского, а оба брата последовательно занимали пост мэра Фалкинкипа. Но его самого государственная служба не привлекала: едва вступив в права наследства, он приобрел роскошный участок земли в спокойном холмистом зеленом районе на западном склоне ущелья и создал там Маджипур в миниатюре — маленький мирок, воспроизводивший красоту и спокойствие всей планеты, ее безмятежный и гармоничный дух.

Он выращивал обычные для этих мест культуры: нийк и глейн, хингамоты и стаджу. Стаджа была основой его хозяйства, поскольку спрос на сладкий воздушный хлеб из клубней стаджи никогда не падал, и хозяйства в районе ущелья должны были производить ее в достаточных количествах, чтобы обеспечить потребности примерно тридцати миллионов жителей Дюлорна, Фалкинкипа и Пидруида, а также еще нескольких миллионов, проживавших в окрестных городках. Чуть выше стаджи по склону располагалась плантация глейна — ряды густых, куполообразных кустов, между удлиненными серебристыми листьями которых гнездились крупные гроздья небольших, нежных, налитых соком голубых плодов. Стаджа и глейн всегда росли рядом: давно было известно, что корни глейна выделяют в почву азотосодержащую жидкость, которая после дождей опускается по склону и стимулирует рост клубней стаджи.

За глейном виднелась рощица хингамотов, где из почвы торчали мясистые, грибовидные желтые отростки, вздувшиеся от сахарного сока: они улавливали свет и таким образом поставляли энергию растениям, прятавшимся глубоко под землей. А вдоль границ всего поместья протянулся чудесный сад Этована Элакки. Сад состоял из деревьев нийк, посаженных, как принято, причудливыми геометрическими фигурами — по пять деревьев в каждой группе. Элакка любил прохаживаться среди них и ласково поглаживать ладонями тонкие черные стволы не толще человеческой руки и такие же гладкие, как самый изысканный атлас. Дерево нийк жило не больше десяти лет: первые три года оно росло поразительно быстро, вымахивая до сорокафунтовой высоты; на четвертый год на нем появлялись первые изумительные золотые цветы в форме чаши с кроваво-красной серединой, а затем оно начинало в изобилии приносить беловато-прозрачные серповидные плоды с резким запахом и плодоносило до тех пор, пока внезапно не умирало — за несколько часов изящное дерево превращалось в сухую палку, которую мог сломать и ребенок. Ядовитые в сыром виде, плоды нийка были тем не менее незаменимы для приготовления острого, пряного жаркого и каш, столь ценимых в кухне гэйрогов. По-настоящему хорошо нийк рос только в ущелье, и Этован Элакка со своим урожаем занимал прочное место на рынке.

Земледелие наполняло жизнь Этована Элакки ощущением полезности, но не в полной мере удовлетворяло его любовь к красоте. Вот почему он создал собственный ботанический сад, где устроил восхитительную живописную экспозицию, собрав со всех концов света всевозможные удивительные растения, какие только могли прижиться в теплом и влажном климате ущелья.

Были здесь алабандины с Зимроэля и Алханроэля всех естественных тонов и оттенков, а также большинство искусственно выведенных сортов. Были танигалы, твейлы, деревья из лесов Гихорна с цветами, которые лишь в полночь по пятницам являлись взору во всем своем ошеломляющем великолепии. Имелись также пиннины, андродрагмы, пузырчатые деревья и резиновый мох; халатинги, выращенные из добытых на Замковой горе черенков; караманги, муорны, сихорнские лианы, сефитонгалы, элдироны. Экспериментировал Элакка и со столь прихотливыми растениями, как огненные пальмы из Пидруида, которые иногда жили у него до пяти-шести сезонов, но в таком отдалении от моря никогда не цвели; или с игольчатыми деревьями с гор, которые быстро чахли в отсутствие необходимого им холода; или со странными, призрачными лунными кактусами из Велализиерской пустыни, которые он безуспешно пытался оградить от слишком частых дождей.