Александр Полосин - Армагеддон был вчера
– Но ведь мы… ещё увидимся? – с затаённой надеждой спросила она. Спросила и сама себя возненавидела за эту слабость.
– Даже раньше, чем ты думаешь, – с загадочной улыбкой пообещал он. – Даже раньше…
* * *Прохожие в парке с удивлением разглядывали стройного загорелого мужчину, прогуливающегося по берегу пруда. Лето только началось, ещё солнца толком никто не видел, а он уже покрыт стойким бронзовым загаром, какой невозможно получить в тёплых краях – так прожарить кожу способно разве что сибирское или уральское солнце. И то желаемый результат получишь разве что к концу лета. Или же надо несколько лет торчать где-нибудь на палубе парусника, подставляя лицо ветру, солнцу и солёным брызгам, способным продубить шкуру настолько глубоко, чтобы загар въелся, стал родным цветом кожи.
В дорогом светло-сером костюме, в распахнутой до середины груди шёлковой рубашке, мужчина неторопливо вышагивал к дальнему концу пруда. Туда, где стоял невзрачный пивной павильончик, и где на обшарпанных лавочках кормили горластых уток доморощенные эстеты – любители разливного пива. Тонкая сигарилла торчала из уголка рта, в руках у мужчины была только гибкая ивовая вица, которой, словно стеком, он время от времени легонько похлопывал по ноге. А то и небрежно сбивал ярко-жёлтые цветки мать-и-мачехи.
Яркое послеполудённое солнце выжигало сырь из застоявшегося воздуха. От пруда веяло живительной прохладой. Стройные белостанные берёзки слабо покачивали пушистыми кронами, тихим шелестом даря покой и усладу израненной душе. Где-то вдалеке горланили детишки, с юной непосредственностью радуясь зелёной траве, сонному гомону птиц, яркому солнцу и бесконечной синеве июньского неба.
На самой дальней скамейке грустно восседал, обхватив пивную кружку ладонями, несчастный профессор. Дойдя до него, мужчина укоризненно постучал своим импровизированным стеком по пустым кружкам, что стояли на краю лавки.
– Негоже напиваться в такое время дня. Какой пример вы подаёте детям, Алексей Ильич? А ещё профессор, доктор наук!
– А? – вяло переспросил профессор. Поднял голову и мутным взглядом уставился на подошедшего. – Вы это мне?
– Бутусов Алексей Ильич? – строго спросил мужчина.
Профессор поспешно отставил кружку, вскочил, повинуясь властному голосу.
– Да, это я. А откуда вы… Женька!? Женька, ты? Ты вернулся, дружище! – голос у него дрогнул, на глазах проступили слёзы. Казалось, ещё миг, и он разрыдается от счастья.
Тот придирчиво оглядел его с ног до головы, рявкнул с напускной строгостью:
– И где ты только берёшь эти одинаково безвкусные плащи? В который раз уже выкидываю, а он всё равно в нём. Ну что ты будешь делать с человеком? А ну снимай!
Профессор растерялся, послушно скинул плащ, протянул Женьке, растерянно заглядывая в глаза. Тот выхватил плащ, брезгливо вывернул пустые карманы, хмыкнул и, небрежно скомкав, сунул в урну.
– Вот так-то лучше, – довольно отметил он. – Присаживайтесь.
Алексей Ильич послушно сел. В голове всё ещё плыло от выпитого, он обалдело помотал головой. Не помогло. Женька сел рядом, вальяжно закинул ногу на ногу.
– Ну, – панибратски хлопнул он профессора по плечу. – Рассказывайте, батенька, как же вы докатились до такой жизни?
– Я? – удивлённо вытаращился тот. – Я должен рассказывать!? Да ты… – он поперхнулся, закашлялся, Женька с готовностью бухнул его по спине. – Да это же ты должен мне отчитаться, забыл? Ты хоть понимаешь – что я пережил за нынешний день?
– Ну-у, – благодушно протянул Женька. – Я, пожалуй, пережил немного побольше, как ты считаешь? Тридцать лет всё-таки.
– Да-да, – поспешно согласился профессор. Умоляюще поморгал длинными ресницами. – Ну не томи уже – рассказывай!
Женька задумчиво прилепил сигариллу к нижней губе, помедлил. Наконец, эффектно щёлкнул зажигалкой, медленно выпустил дым.
– Что ж, – сказал он просто, – спешу тебя поздравить: ты – гений! Профессор поймал его за руку.
– Получилось? Эксперимент прошёл удачно? Собеседник кивнул.
– Не просто удачно – блестяще!
– Боже мой, боже мой! – потрясённо прошептал Алексей Ильич. Закрыл глаза ладонью и откинулся на спинку скамейки. Даже не заметил, как упала шляпа. – Я не могу поверить!
– Лучше поверь, – посоветовал приятель, – а то свихнёшься ещё. Профессор впился в него горящим глазами.
– Рассказывай, – потребовал он осипшим голосом. – Рассказывай всё поминутно. Не упускай не единой подробности. Погоди, – он вскочил. – Пива хочешь?
– Да как-то после вина… А впрочем, неси.
– Я сейчас. Сию секунду, – он умчался, прихватив с собой пустые кружки. Женька закинул руки за голову, сцепил пальцы на затылке и задумчиво уставился на пушистое облачко, что неуловимо быстро превращалось то в Винни-Пуха, то в какого-то жуткого дракона, а то в гигантскую бегущую собаку или мрачный рыцарский замок. Сколько перемен, сколько ипостасей в простом, казалось бы, облачке? А ведь и облако вроде одно и то же.
А сколько у него, Женьки, было жизней, сколько ипостасей, одному ему только известно. Боже, как же он устал! Устал бежать по кругу, не видать которому ни конца, ни края. А сколько ещё бежать?
Алексей, наконец, вернулся, бережно неся перед собой четыре кружки. Пышная шапка пены подрагивала при каждом шаге, белые хлопья сползали по стенкам кружек, падали на землю с тяжёлыми влажными шлепками. Из карманов пиджака торчала завёрнутая в газету таранька.
– Вот, – шумно отдуваясь, поставил он пиво на лавку.
Женька взял ближайшую кружку, шумно втянул облачко пены, причмокнул с наслаждением.
– Славное пиво здесь варят. Пока свежее, конечно.
– Угу, – поддержал Алексей Ильич, зарывшись носом в свою кружку. Некоторое время молча драли тараньку, запивали душистым пивом.
Профессор оживился, глаза заблестели. И вообще, он как-то суетливо дёргался, вскакивал без видимой причины, не замечая, что расплёскивает пиво.
– Ну рассказывай уже, не томи! – взмолился он наконец. Женька довольно вытер губы тыльной стороной ладони, закурил.
– Ты не сильно обидишься, если я тебе скажу, что для меня это уже не первое возвращение?
– Как это? – вытаращил глаза профессор.
– А вот так, – отозвался Женька. – Не первое, и даже не второе. А… Чёрт, слушай я уже и сам забыл – какое именно... То ли пятое, то ли восьмое. Вообще всё в башке перемешалось.
У Алексея отвисла челюсть.
– Но как же…
– Да, Лёха. Именно так. Я подумал: а не попробовать ли мне прожить несколько жизней? Вкусить, так сказать, всего, да побольше. Жадность к жизни, понимаешь? Нет, по глазам вижу – не понимаешь. А ведь и ты со мной вместе все эти жизни проживал. Только, понятно, не помнишь ни черта. Для тебя теперешняя твоя жизнь – норма. Большего ты и не видал. А вот я видал, что и ты повидал тоже. Вот, блин, тавтология – видал, что повидал… Свихнуться впору. Ну, это не важно. Важно то, что во всех моих реинкарнациях ты был всё таким же чокнутым профессором. И всегда добивался своего. А именно – этих самых перемещений. С той лишь разницей, что ты не знал о том, что для меня это уже привычное дело. Я, если честно, попросту спекулировал твоей доверчивостью, и ничего тебе не говорил – для тебя всё было как будто в первый раз. Я бы и сейчас тебе не признался, да пожалел бедолагу, – он вздохнул. – Да и сам подустал что-то.
Профессор потрясённо отхлебнул из своей кружки, даже не ощущая вкуса.
– Это… просто подло! – беззвучно прошептал он. – Ты меня использовал!
– Да брось ты! Это сейчас тебе кажется подло. Да, использовал, ну и что? В конце концов, это же я всякий раз посылал тебе конверт с решением теоремы этого… как там его?... а, Вестенхауза…
– Ты!? – Алексей подпрыгнул. Женька удивлённо покосился на него.
– Конечно я, а кто ж ещё? Или я у тебя не один такой?
– Но ты-то где её взял?!
– Да ты же мне её и дал!
– Но как же… – Лёха осёкся. Заполненные пивом мозги напрочь отказывались осмыслить, переварить темпоральный парадокс. Словно бежишь по Кольцу Мёбиуса – в видимую бесконечность, и не находишь точку, откуда однажды стартовал так опрометчиво.
– Ты играл моей жизнью!
– Бред собачий! – отрезал Женька. – Это ты однажды решил поиграть с моей. Благо я тебя вовремя раскусил, демиурга хренова. Для тебя и одна жизнь– невероятно много. А вот проживёшь, как я – хотя бы раз пяток… или сколько там?... и поймёшь меня. Поймёшь и простишь.
– И… и как ты жил?
Женька улыбнулся счастливо.
– Интересно. Не поверишь – столько профессий приобрёл! Первую жизнь я прожил как учёный-океанограф. Это была моя несбывшаяся мечта, поэтому решил начать именно с неё. Сразу после школьного выпускного подал документы в Туапсе, в океанографический техникум. Потом армия, Афган, будь он неладен, институт, аспирантура, практика на «Калипсо» со знаменитым Кусто, докторская степень в двадцать девять лет… Ну и так далее... Вообще, ту жизнь я прожил просто обалдённо: интересные люди, постоянно в путешествиях, постоянно на море, красота! А ты, конечно, всё это время занимался своими темпоральными исследованиями. Это всегда было твоей навязчивой идеей. Ха-ха! Видел бы ты свою рожу, когда я в очередной раз соглашался поучаствовать в твоём сумасшедшем эксперименте! А впрочем, она у тебя всегда такая была. Каждый раз, когда я снова и снова к тебе приходил. Как только ни приходилось изворачиваться, чтобы ты ничего не заподозрил. И каждый раз ты принимал меня за неудачника, которому ну вот прямо необходимо прожить жизню ещё разок!
