Пол Филиппо - Города
Его звали Шолл. Он бодрствовал уже три часа, но никого пока не видел. С крыши поезда город казался безлюдным.
К югу находилась глыба, некогда бывшая электростанцией Бэттерси. Если бы не руины, линия горизонта была бы очень красивой: непреходящее удивление. За промышленным парком, расположенным за руинами электростанции (там строения пострадали гораздо меньше) Шолл видел ряд домов, выглядевших почти так же, как перед войной. Расположенный на северном берегу госпиталь «Листер» казался неповрежденным, и крыши Пимлико также были целы. Только на улицах горели костры, и столбы ядовитого дыма поднимались над северной частью Лондона.
Река была засорена обломками. Помимо разрушенных барж, которые находились здесь от века, можно было увидеть фрагменты полицейских судов, палубы и бочонки с военных кораблей. Опрокинутые основания судов напоминали ржавые острова, и неспешное течение Темзы преодолевало эти препятствия.
Солнечный свет не желал отражаться в речной поверхности, и вода матово блестела, словно чернильная лужа, разлитая на окраине Лондона. Там, где опоры моста соприкасались с водой, они исчезали на грани света и тени.
Когда-то, в городе, напоминавшем пустыню, Шолл осматривался бы с ощущением страха и оставленности. Но он устал от этих чувств, равно как и от непреодолимого желания, следовавшего за ними. Он направился по крыше поезда к северу. Ему предстояло пройти по путям вдоль городских стен Лондона и попасть на вокзал «Виктория».
С расстояния в несколько миль, со стороны южного Кенсингтона, донеслись резкие, высокие звуки. Шолл схватился за ружье. На дальних улицах показалась стая — многие тысячи неясных фигур. Это были не птицы. Они двигались без птичьего изящества, спазматически, меняя скорость и направление резче, чем это делали бы птицы. Издавая трели и переговариваясь, они неровным курсом двигались к югу.
Шолл наблюдал за ними. Это животные, пожиратели падали. Их прозвали голубками, подумал Шолл с тяжелой иронией. Они способны покалечить человека, убить, но на Шолла, как он и ожидал, не обратили внимания. Стая пролетела над его головой, неся с собой ощущение тревоги. Непонятные существа.
Голубок — это пара человеческих рук с соединенными большими пальцами. Скрюченные ладони и пальцы махали, создавая какое-то нелепое движение. Шолл уже не смотрел на них. Он склонился над оградой и смотрел на лежащую под ним, под голубками поверхность Темзы, на воду, в которой ничего не отражалось.
Разумеется, город не опустел, и к полудню стали слышны звуки жизни и эпизодических столкновений.
Шолл стоял среди того, что осталось от Виктория-стрит, возле выведенного из строя автобуса, в котором он жил. Это был сравнительно новый двухэтажный автобус с зарешеченными окнами, защищенными к тому же беспорядочно расположенными полосами металла. Автобус был неумело обит листами железа. Номер автобуса — 98 — еще можно было разглядеть. На его боках сохранились клочки рекламной афиши. Внутри были запасы продуктов и топливо — его книги, то есть все основы для выживания.
Из Бромптона доносились одиночные выстрелы. Шолл как-то слышал, что к западу от Слоун-сквер собралась группа десантников, и эти звуки, по-видимому, подтверждали полученную им информацию. Он понятия не имел, за что они дерутся, равно как и сколько времени будут продолжаться столкновения.
Прошло несколько недель с тех пор, когда он услышал залпы введенной в город тяжелой артиллерии. Сопротивление трещало по швам. Сейчас Шолл был почти уверен в том, что услышанная им стрельба ведется с той стороны, на которой находился и он. В первые недели войны враги пользовались оружием, идентичным тому, что было в распоряжении обороняющейся армии. Несомненно (с горечью думал Шолл), это война хорошо подготовлена, подготовлена блестяще, за исключением двух нюансов.
Имаго [14] появились в самом сердце города из ниоткуда. Лондонцы, как некогда троянцы, проснулись и обнаружили, что город наводнен захватчиками. На улицы вышли войска. Боевые корабли обстреляли город изнутри и сровняли с землей Вестминстер и большую часть набережной.
Вторым фактором, сыгравшим в пользу имаго, была их склонность изменять своим привычкам. Они начали боевые действия с совершенно привычным оружием, но вскоре поняли — или вспомнили, — что этим их возможности не ограничиваются, что в их распоряжении есть и другие методы ведения войны. И их полководец научил имаго, как эти методы применять.
Стоя на улице к северу от вокзала Виктория, среди искореженных и почти разрушенных домов, Шолл уже видел людей. Он видел их в витринах оставленных магазинов, видел в дальних концах аллей.
Последние лондонцы. Миллионов уже нет. Кто-то погиб, кто-то пропал без вести, кто-то бежал. Некоторые из тех, кто остался, теперь опасны, как напуганные звери. Несколько раз Шолл едва не стал жертвой нападений — ведь по мере того, как проходили дни, все больше банд рыскало по городу и занималось грабежами. Нападали на таких же, как они, людей, прибегали к жалким попыткам насилия. Но эти мимолетные фигуры — не грабители. Шолл криком приветствовал человека, который ковырялся в банках с продуктами среди стеклянных и каменных развалин магазина «Европа». Человек преувеличенно опасливо махнул рукой в сторону Шолла, призывая к молчанию. Лица его не было видно. Шолл тряхнул головой.
Он стоял посреди улицы, где не должен был бы чувствовать себя в безопасности. Но это не бравада, а результат расчета. Враг будет продолжать боевые действия на окраинах, где еще держатся последние защитники, однако он едва ли заинтересован в преследовании последних испуганных обитателей Лондона. А Шолл мог сойти за одного из них. Кроме того, у него имелась и другая причина не бояться имаго, хотя сам он в эту причину не до конца верил.
Глядя на съежившегося, как напуганный зверек, шныряющего от одной кучи мусора к другой, человека, который всячески стремился не попасть в лучи света, Шолл принял решение.
Он двинулся вперед. Раздраженно поправил лямки тяжелого рюкзака, набитого книгами, консервными банками и прочим скарбом, который захватил из автобуса. К востоку по Виктория-стрит, мимо тех домов, которые еще стояли, обуглившихся автомобилей и хаоса войны, мимо непонятных монументов, которые захватчики все это время сооружали и забывали о них. Вверх, к Букингем-гейт, прямо, насколько это возможно, на север.
Наверное, в Лондоне еще оставались тысячи людей, но страх превратил большинство из них в загнанных зверьков, которые выбирались наружу по ночам и передвигались тихими перебежками. Шолл очень мало думал о них и не заботился. Были здесь и некоторые другие, больше похожие на него самого. Очень редко они встречались ему. Мужчины и женщины, спокойные посреди последствий войны; они бесстрашно стояли на крышах или шли, как будто всякие тревоги ниже их достоинства, вдоль парков, рек и темных витрин магазинов. Шолл не раз видел, как они погибали, и потому знал, что не каждый, кто сохранял невозмутимость, подобно ему, гарантирован от нападений врага.
И еще были солдаты. Командование рассыпалось почти немедленно после начала боевых действий, но некоторые части сохранились и продолжали сопротивление. В последние дни они могли быть не менее опасны, чем оккупанты. Кое-где они объединяли силы, кое-где дрались между собой. Между ними шли перестрелки за обладание наполовину разграбленным Сейнсбери или бензозаправкой Эссо. В любую минуту мог внезапно показаться их пыльный джип, ощетинившийся ружейными стволами, и солдаты, одетые в измятые комбинезоны цвета хаки, приступили бы к зачистке района, который они считали нужным «охранять».
Они целились в каждого, кто попадал в поле зрения, и приказывали ему присесть. Шолл предполагал, что их намерения оставались благородными или, во всяком случае, не недобрыми: они с безрассудным упрямством старались защитить Лондон. Они поливали пулями стаи прожорливых голубков, покрывая тротуары маленькими рукоптицами, а иногда даже спасали предполагаемую жертву. Бывало, что солдатам удавалось одолеть и более мощного врага. В первые недели боев они вывели из строя некоторые летательные аппараты. Несколько раз, по-видимому (наверняка утверждать сложно), им удалось убить кое-кого из предводителей имаго. Но логика поражения — а они были разгромлены — дробила их силы.
Солдаты заставляли себя жить в будущем, в том, что наступит после их победы. Каждую секунду они переживали как воспоминание, как нечто предварительное. Лондонцы же — люди-крысы, превратившиеся в паразитов, — напротив, жили исключительно в настоящем, которое внушало им страх. Шолл же не знал, в каком мгновении истории живет он сам — он и немногие ему подобные. Он чувствовал себя выпавшим из времени.
В некоторых частях Лондона солдаты, по-видимому, испытывали давление сил, толкавших их к вождизму, и относились к этому давлению с неуместным благодушием. Они выглядывали из своих укрепленных складских помещений или подвалов и весело приветствовали напуганных и изголодавшихся горожан, приглашая внутрь. Несколько ранее, хотя и не очень еще давно, Шолл провел какое-то время с армейским подразделением, разбившим свой лагерь на Рассел-сквер, в помещении, некогда служившем общежитием для иностранных студентов. Солдаты превратили его в казарму, расклеили на досках объявлений, поверх рекламных объявлений о лыжных турах и уроках итальянского языка, списки личного состава и расписания дежурств. Они высовывались с верхних этажей, приветствовали немногочисленных перепуганных местных жителей криками, а женщин — восхищенным свистом.
