Михаил Попов - Плерома
Сепаратно, ни в коем случае не сообщая об этом соседу, они совершали попытки зацепиться за столичный заказ, но всякий раз с убийственной вежливостью были препровождаемы в свое районное состояние. Вот эта ненужность нигде больше и примиряла их до некоторой степени друг с другом. Тот факт, что твой визави неудачлив так же, как ты, немного его очеловечивает.
Была и еще одна тайная нить, накрепко их связавшая — Гарринча. Они мельком поговорили о нем при первой и второй встречах, да, мол, способный был парень, но шальной. А то, что он до сих пор не воскрешен, объясняется тем, что не найдено тело. И он ушел в подтекст их вянущего общения. Каждый сам, своим иждивением повел тайную кампанию по разысканию следов третьего друга. Довольно регулярно то Крафт, то Бандалетов убывали в поисковые путешествия, руководимые слабой, но страстной надеждой напасть на какие-то материальные следы «радости народа». На эти порывы тратились все почасовые запасы. На Тихоне Савельевиче была немалая семья, поэтому он был в этом отношении менее свободен. Одинокий, несчастный Крафт так и носился от Бирюлево до Чусовой с неизменным неуспехом.
Для чего он им был нужен? Во-первых, они, конечно, его любили, каждый по-своему, но искренне. Во-вторых, они на него надеялись. В том смысле, что такой талант, и, главное, коренной москвич, несомненно, будет востребован в столице и в столичных делах. А где он, там и я, думал каждый. Почему они искали его по отдельности? Конечно, они понимали, кто бы ни нашел Гарринчу, со временем должен будет им поделиться с соседом. Вместе с тем, было понятно, что победитель в этой гонке может рассчитывать на особый статус при фигуре воскрешенного таланта. Именно ему достанется работа по «оживляжу», а, стало быть, и возможность чуть-чуть подпрограммировать его под свой угол зрения. Разумеется, они понимали, что возможности тут минимальные, особой отсебятины контрольная программа не позволит, но несколько важных зерен заронить есть возможность.
Люба стояла на опушке леса, покачиваясь, задрав голову вверх, приоткрыв рот от удивления. Нормальная реакция. Вадим же, в свою очередь, рассматривал ее редкий случай, когда у мужчины есть возможность так свободно, долго и вблизи изучать женщину, которой он интересуется.
Что видела девушка, описать очень трудно. Конечно, она догадывалась, что вид из окна это лишь крохотная часть зримого знания о постигшем планету чуде, но чтобы такое! Всякий взгляд, направленный в Плерому, жил неуловимо двойной жизнью, он в одно и то же время и погружался глубоко-глубоко в прозрачность, содержащуюся в этом пространстве над головой, и постепенно увязал в невидимом сопротивлении зрению, которое в этом пространстве так же имелось. Плерома была и белая, и прозрачная, в ней все было, и вместе с тем она готова была принять все. Удивительнее всего было то, что физические, зрительные ощущения переходили на умозрительный уровень, и уже само сознание судило о себе как о способном к бесконечному распространению, и о как мягко, но определенно приземленном. Вряд ли девушка Люба в таких выражениях формулировала свои ощущения для себя, но ее глаза и ее рот открывались все шире.
— В определенные моменты, Люба, у вас будет возникать ощущение, что ваши глаза как бы чуть-чуть сужены, как у корейца, или казаха. Это очень многими отмеченная особенность Плеромы, но ее не надо бояться, оно нисколько не опасно, и быстро проходит.
Говоря это, Вадим смотрел на девушку и двигал нижней челюстью. Люба оказалась все же намного меньше, чем он себе представлял. Скорее коренастенькая, чем изящная. Чуть вывернутые в стороны икры ног, отсюда легкая, милая косолапость. Плотная, не до конца вылепленная талия, довольно заметная, но совершенно девичья, не разваливающаяся на половины грудь. Сдобная шея в нескольких молочных складках. Темно-русые волосы, очень просто собранные в хвост. Лица Вадиму видеть было не нужно, он и так успел рассмотреть его как следует. Слегка полноватые щеки, мило пухлые губы, и веки как бы с остатками сна. Тихоня, готовая раскапризничаться. Переходя от растерянности к раздражению Вадим, не обнаруживал в себе какого-то единого отношения к погруженной в ошеломление девушке. Принцип нравиться — не нравиться не срабатывал пока. В его случае какая-то определенность была желательна.
— Смотрите, Люба, смотрите. Насматривайтесь. Знаете, с Плеромой, как со звездами. Первое впечатление — потрясает, а потом лишь время от времени обращаешь внимание.
Она опустила немного пьяную голову.
— Что?
— Пойдемте в лес. Пойдемте, Люба. Это все настоящие березы и елки. Там в глубине даже ежики всякие бегают, фыркают, зайцы. Все приспособились. Даже среднерусские деревья научились существовать постоянно в вечнозеленой фазе. Почему-то только дубы и медведи хуже восприняли новые условия. Дубы почти не плодоносят. А медведь без спячки вырождается. Ну, там что-то придумали. Так же, как для китов. Сначала они в огромном ко личестве выбрасывались на берег. Теперь не так. Вот смотрите, Люба на ветке это кто?
— Вы что, совсем уж думаете, я… Это белка.
Вадим глубоко вздохнул, покивал.
— Тогда продолжим. Так сказать, обязательную программу. Напоминаю, что все мое образование — это без отличия законченный политехникум и два года тундры на Кольском полуострове, где самым умным человеком был один такой прапорщик. Будете жить дальше, Люба, многое изучите, и не исключено, сами приблизитесь к пониманию сути этого поразительного явления. Так вот, вместе с приходом нового вида энергии, открылась перед человечеством удивительная возможность в биологическом смысле. Не сразу, не через год, не через два, но открылась возможность возвращать к жизни человеческие существа при наличии хотя бы одной полностью сохранившейся клетки. Даже не живой. Мы с вами умерли в самом конце восьмидесятых годов двадцатого века, а уже через десять лет — еще до Плеромы — начались опыты по так называемому клонированию. Это само по себе выглядит как фантастика. Клонировать, как я это понял, значит взять клетку человека и вырастить из нее точную копию этого человека.
— Зачем?
— Масса всего полезного. Склад запасных органов, ну и еще что-то — я не успел вникнуть.
— А если он не захочет?
— В смысле?
— Если этот выращенный не захочет отдавать свой органы?
— Да, Люба, правильно, да, это этика, но до этого не дошло. Ни одного клона толком сделать не успели, так иго и насчет его души никаких проблем не успело возникнуть. Я веду к тому, что и до появления Плеромы наука далеко продвинулась в этом направлении, и новые возможности легли на широкие разработки. И речь пошла уже не о клонах, а о воскресении. То есть благоустройство планеты и климата оказались второстепенными «дачами. Совсем даже второстепенными, в сравнении с этим новым открытием. Здесь, Люба, готовьтесь, начинается сплошная философия.
Люба вздохнула.
— Скажите, Вадим, а мои папа и мама тоже умирали? Их я боюсь спросить, когда они приходят, и они со мной разговаривают осторожненько, словно я сейчас рассыплюсь.
— Да. Насколько я знаю, да. Так получилось, что их вернули раньше, ну вы понимаете. С моей семьей то же самое. Моя мама умерла, когда была совсем молодая, а отец умер стариком. Это очень важный момент: жизнь и здоровье вернуть можно, а вот молодость нет. Знаете, есть такая старинная фраза — «даже боги не могут сделать бывшее не бывшим». Никакая энергия, никакая наука… Одним словом, радуйтесь, что… попали под автобус в двадцать с чем-то лет.
— Вы как-то нехорошо улыбнулись сейчас, Вадим.
— Да? Извините, это так, своя мысль. Но на самом деле я ведь прав. Вашу новую, очень длинную, необыкновенно интересную, с бездной невиданных возможностей жизнь, вы начнете полной сил и свежих чувств.
«Лектор» помолчал, последняя фраза получилась гладкой, словно из рекламного проспекта, хвост ее неприятно поблескивал.
— Я вот за себя рад. Само собой разумеется, что в этой жизни надо суметь освоиться. Собственно, эти наши беседы и призваны приготовить вас хотя бы в какой-то степени, облегчить…
— Я понимаю.
— Вот и отлично, Люба, вот и отлично. На чем мы остановились?
— На философии.
— Да, да. Сразу после появления Плеромы тысячи, миллионы умников кинулись объяснять, что это такое. Папа Римский, все другие религии, кричали, что это начало страшного суда. Были написаны миллионы книг, где авторы пытались объяснить, что такое есть Плерома вокруг планеты, наказание или спасение, надолго ли она, может, навсегда, и что делать, если именно навсегда. Точек зрения остались тысячи, но возобладала, в общем-то, одна. Она утверждала, что Плерома есть несомненное доказательство того, что терпит поражение старый взгляд на предназначение человечества. Главной фигурой которого был наш русский ученый Циолковский.
Люба неожиданно остановилась.
— Он же тут неподалеку совсем жил. В Калуге, — ей явно было приятно показать, что она тоже как-то информирована. Вадим жадно кивнул, ему, в свою очереди было приятно, что его монолог отчасти превращается в диалог.
