Ольга Голосова - Преобразователь
— Что делать? — спрашивал меня отведавший крови вожак. Его глазки хищно посверкивали багровыми искрами, а острые зубки скалились в улыбке.
И я послал их грабить мясные ларьки. Благо, крики были услышаны и сюда бежали торговцы и менты. Так что моим соплеменникам будет чем заняться, пока рынок стоит на ушах.
Я подхватил почти впавшего в коматоз неудавшегося мученика и поволок его к метро.
Я впихнул его в щель турникета, затем прошел сам и поволок парня вниз по ступенькам. Протащив его сначала по эскалатору, а потом по платформе, затолкал в подошедший поезд и, прислонив к дверям, наконец-то перевел дух. Не могу сказать, чтобы меня как-то особо трясло, — по ночам в закрытых клубах я и не так метелился по молодости, но меня поразили два момента. Первый: почему остановилось время и мир потерял цвет? Второй: появление крыс. Возможность уйти в них навсегда смущала меня.
— Ну что, отец Федор, почем опиум для народа?
Я посмотрел на спасенного мной парня и опять подивился разнообразию разрушений на его лице. Впрочем, пострадал он не слишком серьезно — походит месячишко с палитрой на морде и забудет. Я вспомнил, как орал человек, пожираемый крысами, и поежился. Пожалуй, ничего пацан не забудет.
— Т-ты… в-вы… к-кто? — разбитые губы парня опухли, а от выброса адреналина в кровь он заикался.
— Доброжелатель, — я улыбнулся и утер тыльной стороной ладони пот, заливавший мне лицо. Нормальный человеческий пот. От соленой влаги немедленно защипали содранные костяшки пальцев, и я с сожалением заметил, что с моей правой руки содрана кожа. Проклятие! Так можно и столбняк подхватить: кругом ведь сплошная антисанитария! Мне стало жаль моей красивой загорелой руки, и я озабоченно подул на щипавшие ранки.
— Что вы сделали с ними? — голос его срывался на фальцет, и я незаметно пихнул его в бок.
— С кем, мой юный друг? И вообще, не подобает служителю истины так нервничать по пустякам. Подумайте о вечности.
Юноша вдруг зарделся и опустил голову.
— Я не священнослужитель, я студент Духовной семинарии. Правда, меня скоро могут в дьяконы рукоположить, — отчего-то добавил он и снова покраснел.
— Ну, прости, друг.
Я снова оглядел свою руку, обнаружил грязь на чистеньких джинсах, и внезапная усталость охватила меня. Какого черта я все время попадаю в какие-то истории? Прямо уже Ноздрев какой-то. И чего я туда поперся, и зачем я в это вляпался? Или как в том анекдоте? «Хоть какое-то развлечение», — подумал узник, когда к нему пришел палач. К тому же во всем есть свои плюсы. Надо затащить экспонат к Анне: пусть приведет себя в порядок, а я отмажусь от секса и задушевных разговоров. А потом вытолкаю его восвояси, учиню допрос и… Ладно. Поживем — увидим.
— Поедем в одно местечко, — обратился я к семинаристу, пытающемуся осторожно ощупать физиономию. — И перестань елозить — тоже мне Хома Брут.
Про себя я отметил, что, кажется, этот сезон в моей жизни протекает под эгидой русской классики. То Грибоедов, то Гоголь… Дальше, вероятно, начнется Достоевский.
— Поехали в одно местечко, там умоешься, переоденешься и поедешь по своим делам. Нечего форму дискредитировать — я кивнул на его перепачканную рясу.
— Мне нельзя, мне ко всенощной в монастырь надо, — пробормотала жертва межконфессиональной розни в одностороннем порядке.
— Во сколько всенощная?
— В шесть.
— Поздравляю: ты не успеешь.
Я достал телефон, к счастью не пострадавший:
— Время — семнадцать ноль-ноль. А с такой рожей, эншульдигунг зи мир битте[19], вам на всенощную лучше не ходить. Вас там не поймут.
— А как же исповедь? — спросил он у меня.
Я подумал.
— Придется в другой раз.
— А завтра праздник, все причащаться будут…
— Я не богослов, мой смелый друг, но мне кажется, что участие всех еще не повод для участия в празднике лично тебя. Кстати, ничего, если мы на «ты»?
— Ой, я забыл вас поблагодарить… — он посмотрел на меня, как красавица на рыцаря. — Вы спасли… спасли мне жизнь.
— О, какие пустяки, не стоит благодарности. Подумаешь, повздорили с неверными по поводу одного местечка из Блаженного Августина[20]…
Он вдруг рассмеялся.
— А как же кузина-белошвейка?
— Тс-с, мы к ней и едем.
— А…
— Все будет тихо и благоговейно. Она мне как сестра.
О… Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется.
Почему-то своей полудетской физиономией с не отмытой безжалостным временем невинностью на лице юноша напоминал мне новорожденного. И вообще, люди любят тех, кому причинили добро. Или я опять перепутал цитаты?
Квартира Анны ничуть не изменилась, как и сама Анна. Под тихий скулеж жертвы межконфессионального конфликта, которую, кстати, звали не Федором, а Петром, я настырно звонил в дверь минуты три, пока не услышал лязг и скрип отпираемой двери.
— Ты? — в ее голосе не было ни особого удивления, ни особой радости. Только усталость. — Проходи, — но, заметив за моей широкоплечей фигурой чудо в подряснике, она на секунду потеряла дар речи. Однако оперативненько взяла себя в руки и, не скрывая изумления, поинтересовалась:
— А это еще кто?
— Мой друг, Д′Эрбле[21]. Готовится стать аббатом.
Петр запунцовел, а Анна, скептически хмыкнув, оглядела его округлую фигуру, отчего синюшно-багровая физиономия моего свежеобретенного друга приняла апоплексический оттенок.
— Берегись инсульта, — я пнул юношу, и он, переступив через порог, застенчиво огляделся.
На этот раз Анна была облачена в длинное синее платье-рубаху с вышивкой вокруг выреза и по краям широких рукавов. Эта тряпка необычайно шла ей, подчеркивая восточную красоту.
Звякнув браслетами, она запустила пальцы с длинными ногтями себе в шевелюру и яростно почесала голову.
— Нашлялся? — спросила она, моментально напомнив сварливую жену из сказок «Тысячи и одной ночи». — А другу кто рожу набил? Тоже ты? А то в прошлый раз тут полотенчико…
— Нет, злые черкесы, — перебил ее я. — Или кабардино-балкарцы. А может, даже и «друг степей калмык». Короче, басурмане. Кофе дашь? И ему компресс на морду?
— И коньяку, и какаву с чаем. И на морду примочку.
Она зевнула как кошка и тряхнула волосами.
— Проходите уж, чего торчать как гвоздь из ж…?
Я переобулся в тапочки и пошел на кухню. Семинарист Петр снял стоптанные черные ботиночки и прямо в носках нерешительно двинулся следом, явно не зная, куда себя деть.
— А ты — в ванну, — она подхватила Петюню за рукав и потащила в направлении санузла. Издалека я услышал его жалобные стенания и выкинул их обоих из головы.
Кухня Анны разительно отличалась от Машиной и размерами, и вещами, и запахами. Но было между ними и что-то неуловимо общее: приюты одиноких женщин столь же похожи друг на друга, сколь и обители одиноких холостяков.
— Выбросила бы ты эту дрянь! — преувеличенно громко сказал я и с ненавистью оглядел потертую клеенку на столе.
— Тебя не спросила. Тоже мне, эстет из Бобруйска, — послышалось из-за моей спины. Оказывается, Анна уже успела умыть жертву, и теперь капала из темной бутылочки на кусок марлички неприятную жижицу.
— На, приложи к морде, — она сунула фигуранту компресс, и тот, кротко кивнув, осторожно прижал его к лицу.
— Ой, щиплет, — прошептал он, робея Анны.
— Чем больше слез — тем больше облегченья, в слезах и заключается леченье, — процитировал я советского классика.
Анна посмотрела на меня, как на душевнобольного, а потом схватила за руку и прошипела в ухо:
— Где ты его взял? Ты что, окончательно рехнулся — тащить ко мне в дом наблюдателя?
— Чего-чего? Сама ты спятила! Какого еще наблюдателя? На рынке кавказцы били морду сопляку за то, что он в рясе. Я его спас от травматологии и челюстно-лицевой хирургии. У тебя что — мания преследования? Какого, к дьяволу, наблюдателя ты еще придумала? Из полиции нравов, что ли?
Анна посмотрела на меня, как на идиота:
— Ты еще поиздевайся!
Она раздраженно повернулась к семинаристу:
— Ну что, полегчало? И до чего только не додумаются твои воспитатели: пожертвовать рожей новицианта[22] во имя высшей цели — что ж, вполне в их духе!
Юноша нервно отнял от лица салфетку:
— Я н-не понимаю вас, — смущенно пробормотал он.
— Ну ладно, будем надеяться, на сегодня комедия уже закончена.
Анна отвернулась и, схватив со стола пульт, включила телевизор.
В очередной раз поразмыслив о том, что в последнее время мне все реже попадаются психически здоровые люди, я решил испить кофейку. Поставив чайник на плиту, я вспомнил, что неплохо бы позвонить Маше и сказать, что встреча затягивается на неопределенное время. Я удалился в ванную, расположенную в другом конце квартиры, и, присев на краешек чугунного монстра, включил воду и набрал «Машу-1».
