МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №3, 2016(18) - Татьяна Васильевна Адаменко
Что-то есть общее, да. Но исторические фальшивки создают люди, а в астрофизике видимость фальшивок создают неизвестные или плохо изученные природные факторы.
– Вы уверены, что природные?
Наверно, он говорил вслух. Надо следить за речью. Совсем расклеился.
Обсуждать безумную идею не хотелось, и Купревич только пожал плечами. Подделки в астрофизике. Тема для фантастического романа. Инопланетяне подделывают звезды, туманности, взрывы сверхновых. Зачем? А зачем подделывают исторические документы?
– Извините, – произнес Баснер, и в голосе его прозвучала неожиданная и после всего сказанного неуместная тоска. – Я слишком много говорю. Это от того, что…
Он не закончил фразу, отвернулся к окну и стал разглядывать проплывавшие внизу облака, банально похожие на арктические торосы. Купревичу показалось, что сосед испытывает те же эмоции, что и он сам: чувство потери, бессилия, тоски по утраченному. Он не мог объяснить это ощущение. Может, поникшие вдруг плечи, наклон головы, спина… Что может сказать о человеке спина?
«Я приписываю другому собственные переживания. У него-то все хорошо. Он просто летит в Израиль. В отпуск? В гости? По делам? Мало ли причин. В отличие от моей».
– Как медленно мы летим, – тихо произнес Баснер, продолжая глядеть в иллюминатор.
– Надеюсь, – сказал Купревич, – прилетим по расписанию.
– Вы летите…
Баснер опять не закончил фразу, незаданный вопрос повис в воздухе, Купревич мог не отвечать, отмахнуться, как от дыма погасшей сигареты.
– На похороны, – сказал он, подумав, что можно не задавать встречного вопроса: Баснер спросил, потому что сам хотел ответить, а его не спрашивали.
Сосед медленно повернулся и посмотрел – впервые за время разговора – Купревичу в глаза. Будто в зеркало. Одна и та же боль терзала обоих, оба это сразу поняли.
– Я тоже.
Помолчав, Баснер добавил:
– Простите, что я слишком много говорю. Это способ отвлечься.
Купревич кивнул. Сказанное не предполагало дальнейших вопросов. Горе – личное. Если человек хочет сказать – скажет. Нет – нет.
Купревич ничего не хотел говорить. Он и не смог бы сказать – его, впервые за последние сутки, начали душить слезы. Они были внутри, никто не должен был их видеть, но слезы разрывали мозг, почему-то скопились в голове, он не мог говорить, но молчать уже не мог тоже: достал из бокового кармана пиджака заграничный паспорт, извлек из-под обложки фотографию Ады и положил на подлокотник – между собой и Баснером. Вроде и не показывал специально, но давал понять…
Баснер неосторожным движением локтя едва не смахнул фотографию на пол. Успел подхватить в воздухе, протянул Купревичу и только тогда увидел.
– Боже мой, – сказал он и поднес фотографию к глазам. Рассматривал не просто внимательно, а с непонятным Купревичу поглощающим интересом. Он был знаком с Адой? Видел ее раньше? Вряд ли. Купревич знал всех ее знакомых, а может, ему это только казалось, он сам себе внушил, что знает об Аде все. На самом же деле… Год в Израиле, вдали. Мало ли с кем она могла познакомиться. Может, этот историк… Почему он плачет?
Баснер не стеснялся слез, фотографию он опустил на колени, продолжая держать обеими руками, и Купревичу пришлось приложить усилия, чтобы забрать снимок, не помяв. Спрятав фотографию в обложку паспорта, он молча смотрел на соседа, ожидая, когда тот возьмет себя в руки и объяснится.
Баснер затих, достал из брючного кармана помятый носовой платок и по-женски коснулся глаз. Вытер слезы, промокнул углы губ, посидел минуту, сжимая платок в руке и глядя невидящим взглядом в спинку впереди стоявшего кресла. Повернулся наконец к Купревичу и спросил неожиданно жестким, даже неприязненным голосом:
– Откуда у вас эта фотография?
Вопроса Купревич не ожидал. Он хотел спросить, где и когда Баснер видел Аду раньше, и оказался не готов к ответу. Спросил, как и собирался:
– Вы знали Аду?
Мужчины, подобные Баснеру, были не в ее вкусе.
– У меня такой фотографии нет. Где вы фотографировали? Когда?
Каждый задавал свои вопросы и ожидал ответа. Взгляд историка стал враждебным, Купревич непроизвольно представил Баснера рядом с Адой, просто рядом, ничего больше. Немыслимо. Этот костюм, мятый носовой платок, не глаженная рубашка… Весь год, что Ада выступала в Израиле, Купревич вел себя так, будто она рядом и, как обычно, следит за его одеждой, за тем, чтобы он вовремя ел и чистил туфли. Он делал это по привычке, в глубине души отдавая себе отчет, что привычки нужно менять, но не воспринимая подсознательную мысль как руководство к действию.
– Вы знали Аду?
– Откуда у вас фотография?
Так можно пререкаться до посадки в Тель-Авиве. А потом?
– Прошлым летом, – сказал Купревич, – мы отдыхали в Майами, она собиралась в Израиль, контракт уже подписала, хотя я был против, но Ада всегда поступала по-своему. Это последняя фотография. Последняя. Послед…
Зачем он это говорил? Почему объяснял человеку, который не мог ничего знать об Аде? Или мог?
– Вы с Адой? – чувствовалось, что Баснер едва сдерживает смех вперемежку с рыданиями. – Вы? С Адой?
– Черт возьми! – воскликнул Купревич. – О чем вы говорите? Что за странные вопросы! Ада – моя… была… моей женой.
Баснер неожиданно успокоился. Сел прямо. Ладони положил на подлокотники.
– Наверно, – сказал он, – мы говорим о разных женщинах. Очень похожих. Мы с Адой женаты двадцать лет. В Израиле она по контракту. Она актриса… была…
Он опять собрался пустить слезу? Этого Купревич не выдержал бы.
– Конечно, – продолжал Баснер, – тут какая-то путаница. Прошлое лето мы с Адой провели в Европе, объездили четыре страны, было… замечательно.
Голос предательски задрожал.
– Странное совпадение, – заметил Купревич, не понимая еще, в какой омут бросается с головой. – Ада. Довольно редкое имя. И актриса.
Неожиданно он вспомнил.
– Вы летите на похороны.
– Вы тоже.
Они посмотрели друг другу в глаза.
Совпадение, – подумал каждый. Редкое, редчайшее, странное совпадение.
– Похороны, – медленно произнес Купревич, чтобы отделить наконец друг от друга реальности каждого из них, – назначены на завтра.
Баснер кивнул и произнес фразу, заставившую обоих внутренне вздрогнуть:
– На кладбище Яркон в Тель-Авиве.
Такого совпадения просто не могло быть.
Сознание вытворяет порой странные вещи, особенно когда не хочет принять реальность. И мысли приходят странные, ненужные, только бы
