Павел Виноградов - Жестокий маскарад (сборник)
Но для хозяйки квартиры всё равно это была не Москва, а «деревня Дегунино». Хозяйка помнила настоящую Москву, ту, которой никогда больше не будет. Не хуже помнила она Петербург, Париж, Цюрих, Харбин и ещё десятки городов. Правда, по ней предположить такое было трудновато. Высокая старуха с явно намеченными чёрными усиками сидела в глубоком плетёном кресле, не отрывая взгляда от вязания. Осколок прошлого, растерявший почти все связи с жизнью, живущий одними воспоминаниями. Сидящий напротив усатый мужчина средних лет в модном костюме из мелкого вельвета знал, насколько обманчиво такое впечатление.
— Циркуляр Совета Артели расплывчат, Павел Павлович, — заметила старуха, ни на секунду не прекращая своё кропотливое занятие. Собеседника она называла настоящим именем, а не артельным псевдонимом «Учитель», причём выговаривала имя полностью, не сокращая до «Пал Палыча». Да и он не звал собеседницу «Белоснежкой» — хотя бы из-за вопиющей нелепости этой клички в приложении к несколько мужеподобной пожилой даме.
— Главное мне велено передать на словах, Мария Николаевна, что я и сделал, — отвечал мужчина, блестя очками в золотой оправе. — Артель не может не вмешаться — противник уже проявляет интерес к этому делу.
— А вы способны поручиться, что это не его операция? Уж слишком невероятные обстоятельства — этот чёрт, которых и в Японии-то уже не осталось, убивает здесь, в Совдепии, в Москве…
— Ниндзя в Японии есть до сих пор, и немало, — почтительно возразил Пал Палыч. — Корни истории мы проследили, она правдоподобна. И рука Клаба не просматривается. Хотя их агентура проявила активность вокруг этих убийств, очевидно, что противник тоже понятия не имеет, в чём там дело.
Он погрузил серебряную ложечку в хрустальную розетку с вишнёвым вареньем, отправил его в рот, отпил чаю, осторожно поставил на круглый столик чашку из императорского фарфора и обвёл взглядом комнату. Тесная «двушка» в недавно сданном панельном доме сама производила впечатление осколка прошлого. Плавные линии мебели являли «модерн», причём, не современные подделки. Причудливый столик явно проектировал сам Васнецов, а пианино было настоящим «Циммерманом». Тяжёлые бархатные шторы надёжно прикрывали от вовсю разгулявшегося на улице июльского солнца. На стенах висели пожелтевшие фото и картины. Палыч, большой любитель живописи, был уверен, что углядел подлинного Сомова, а вот насчёт Борисова-Мусатова засомневался. Между картинами в поэтическом беспорядке висели старая гитара, казачья шашка в серебряном окладе, деревянная кобура маузера с именной пластинкой. В углу перед божничкой теплилась негасимая лампада. И множество книг — в старинном шкафу, в этажерке и секретере. Палыч знал, что на некоторых обложках фамилия, вернее, псевдоним хозяйки.
Она неожиданно отложила вязание и впервые подняла взгляд. Палыча пронзил молодой блеск тёмных глаз — почти прекрасных. В покрытой синими венами старческой руке неизвестно откуда возник длинный мундштук старой слоновой кости. Из золотого портсигара на столике дама извлекла папиросу и привычным движением вставила в мундштук. Палыч галантно поднёс огонёк зажигалки.
— Павлик, — произнесла старуха, окутываясь едким дымом «Беломора», и собеседник ни на секунду не усомнился в её праве именовать его именно так — согласился бы и на «дитя моё», — вы очень молоды и, несмотря на то, что состоите в Совете, а я нет, многого в нашем деле ещё не понимаете.
Палыч знал, что Мария Николаевна не раз была членом Совета Артели, куда его самого включили совсем недавно. Однако, согласно старой традиции, Старший наставник Обители не мог оставаться членом Совета. А хозяйка и была Старшим наставником московской женской Обители во имя Святого Великомученика и Победоносца Георгия — одного из трёх центров, в которых проходили обучение будущие артельные. И ещё она возглавляла московский сектор Артели. Потому Совет и приказал ей разобраться в загадочном деле, которое раскручивалось уже несколько месяцев.
— Я в Артели с двадцатых, с эмиграции, — продолжала почтенная дама, — и давно привыкла считать, что, если где-то случается нечто из ряда вон выходящее — хоть в Москве, хоть в Париже, хоть в Гонолулу — ищите там след или Артели, или Клаба.
Оба они знали, что тайная история человечества — история тысячелетней Большой игры, ведущейся мощными организациями. Последние триста лет играют Клаб, представляющий европейскую цивилизацию, и Артель, защищающая мир Евразии. Войны, революции и прочие социальные катаклизмы — вершина айсберга Игры. Основная её часть происходит в обманчивом и потаённом мире секретных операций.
— Когда все умрут, тогда только кончится Большая игра, — задумчиво произнёс Палыч девиз, взятый из одного английского романа. Старуха энергически закивала.
— Именно так. И ради преобладания в Игре мы порой пускаемся на такие авантюры, о которых добропорядочным гражданам знать не следует. Про Клаб уж не говорю — это записные безбожники, но даже и мы, Артель, умудряемся проделывать множество гнусностей.
Палыч грустно потупился. Споры о моральной допустимости тех или иных действий всегда велись в руководстве Артели, состоявшей по большей части из православных. Но к общему мнению так и не пришли, и потому в каждом конкретном случае руководствовались, прежде всего, целесообразностью.
Старуха выпустила клуб дыма.
— Поглядите, Павлик, на нынешнюю ситуацию. Вы не находите, что она чересчур искусственна, нарочита, что нам её навязывают?..
Палыч пожал плечами.
— Бывали и более странные происшествия. Или… — глаза под толстыми стёклами стали жёсткими, — вы думаете, что этого ниндзя нам подложили соработники?
Пожилая дама сухо рассмеялась.
— В верхушке Артели всегда имели место нестроения и несогласия, уж я-то помню…
Подумав, Палыч решительно помотал головой.
— Нет, в противном случае я бы хоть что-то знал. Нам следует исходить из того, что мы видим, Мария Николаевна: некое очень опасное лицо или группа лиц объявили войну функционерам КГБ.
— А это не могут быть их внутренние интриги? — спросила старуха, задумчиво попыхивая папиросой.
Она имела основания спросить об этом. Весь последний год «Правда» обильно публиковала на первой полосе некрологи по почившим государственным и партийным деятелям. Но тех, кто внезапно покинул этот мир, не удостоившись прощания в главной газете страны, было гораздо больше. Поговаривали, что новый хозяин Кремля попросту расчищает себе поле для планируемых реформ, изводя всякие человеческие сорняки на партийной ниве. Возможностей таких у генерального с его чекистским прошлым было предостаточно.
Но Пал Палыч жестом отмёл это предположение.
— Мы проверяли. Да, они убрали кое-кого из наиболее одиозных типов, но не в этом случае. КГБ уже ведёт расследование, нам надо только подключить к нему наших людей. Ну а если всё-таки всплывёт, что происходящее имеет отношение к Игре, мы успеем скорректировать наши действия. Кто из соработников займётся этим?
Мария Николаевна аккуратно загасила окурок в монументальной пепельнице и вновь взялась за вязание.
— Людьми у меня сейчас небогато, — проговорила она, — уж очень много сил отнимают афганская кампания и польская смута. Барышень старших уровней в Обители много, но они недостаточно подготовлены. Привлеку одного чекиста-отставника. В Игру он посвящён частично, но весьма опытен именно в такого рода делах.
— Как его зовут? — поинтересовался Палыч.
— Логинов. Илья Данилович, — ответила старуха.
— Свяжите меня с ним, я его проконсультирую в японских реалиях.
Всё было сказано, но Пал Палыч уходить не спешил. Было видно, что он не решается что-то сказать. Для посланца Совета это было, вообще говоря, удивительно. Почувствовав смятение визави, Мария Николаевна отложила вязание и посмотрела ему в лицо.
— Я догадываюсь, о чём вы хотите попросить, Павлик, — ласково сказала она.
— Романс, — нерешительно проговорил он, — в вашем исполнении.
— Не вы первый, — рассмеялась она. — Вот уж никогда не предполагала, что именно с этой безделицей войду в историю.
Гибким, как у девы, движением она поднялась с кресла и подошла к пианино. Комнату заполнили томительные аккорды из канувшей в лету жизни.
— Не смотрите вы так, сквозь прищуренный глаз, джентльмены, бароны и леди[4], — пела величественная дама, и перед Палычем кружились картины, которых он никогда не видел: скачущий в последнюю отчаянную атаку эскадрон, слезами размытый вид исчезающего на горизонте берега, мертвенный в сизом табачном дыму свет лампионов в гнусном баре чужой страны…
* * *Илья Данилович вошёл в Контору со служебного входа. Для него этот огромный дом был не символом всесокрушающей государственной машины, а рабочим местом. Даже сменив три года назад лубянский кабинет на кафедру в Университете дружбы народов, чтобы преподавать основы марксизма-ленинизма студентам из развивающихся стран, доцент Логинов воспринимал Контору как родное гнездо. Офицеров КГБ в отставке не бывает…
