Андрей Столяров - Изгнание беса (сборник)
Он окажется не одинок в этом признании. Выражение «что-то в ней было» станет с данной минуты отличительной чертой Жанны. Эту фразу произнесет почти каждый, кого коснется блеск ее глаз. И, наверное, если попытаться определить то особое впечатление, которое Жанна производила на окружающих, впечатление неуловимое, не связанное ни с внешностью, ни с манерой держаться, то скорее всего, лучшего выражения не придумаешь. Это не тот чисто харизматический ореол, что вне всяких сомнений появится у нее через какое-то время. Харизма действует на толпу, но не на отдельного человека. Нет, здесь мы имеем дело с чем-то принципиально иным. Лариса Гарденина, например, говорит о «субъективизации объективного», о том случае, когда пра-язык, наличествующий в архетипе, превращается в собственно речь и потому воспринимается как Откровение. А Борис Аверин, традиционно оспаривая ее, называет это «искренностью легендарных святителей», «редким даром обращаться непосредственно к сердцу». Трудность тут, по-видимому, не в точности определений. Трудность в том, что определить неопределимое невозможно. Нам еще придется сказать об этом в связи с последующими событиями. А пока ограничимся только констатацией факта. Этим странным умением Жанны расположить человека к себе. И не просто расположить, а вызвать в нем подлинное доверие.
Однако все это прозвучит в лекциях и статьях значительно позже. А пока Жанна вынуждена заниматься исключительно рутинной работой. Происходит выдвижение кандидатов в парламент города, и ей поручают собрать определенное количество подписей. Это совсем не так просто, как может показаться с первого взгляда. Времена, когда Москву сотрясали многотысячные демонстрации, действительно миновали. Интерес к политике поутих, люди озабочены совсем другими проблемами. Теперь явка на выступление кандидата хотя бы ста человек считается колоссальной удачей. А для получения требуемых законом подписей, прилагаются уже не только усилия, но и разнообразные хитрости. Например, нанимаются «рекруты» из подростков, и за каждую подпись, их родственников и приятелей, выплачиваются ощутимые деньги. Правда, круг друзей у каждого такого «рекрута» исчерпывается довольно быстро. Энтузиазм пропадает, отсюда – необходимость все время обновлять штат помощников. В этом смысле ситуация для Жанны очень благоприятная. Но конечно, имеется здесь и некая оборотная сторона, потому что у нее, как у приезжей, ни родственников, ни друзей в столице нет. Даже таким сравнительно легким способом не может она проявить себя наравне с другими участниками этих гонок. Тем более что конкуренция на данном поприще довольно жестокая, и никто не намерен ей помогать ни делом, ни хотя бы дружеским отношением. Остается единственная, но чрезвычайно муторная возможность: методично, дом за домом, обходить выделенный ей участок, звонить во все квартиры подряд и надеяться только на то, что люди еще не окончательно очерствели.
Занятие это и в самом деле довольно муторное. Мало того, что ей как новенькой выделяют самые дальние и географически неудобные новостройки, только чтобы добраться туда, она тратит больше часа на метро и автобусе, но и новостройки эти, оказывается, еще полностью не заселены. Не подключены лифты во многих домах, территории, где нужно ходить, совершенно не благоустроены. Ни один фонарь не освещает по вечерам пустоты между кварталами. Блестит вода в рытвинах, свистит ветер в жилах невидимых проводов, деревянными голосами перекликаются брошенные подсобки. К тому же промозглая осень в этом году гораздо быстрей, чем обычно, сменяется такой же промозглой зимой. Уже не дряблая морось течет у нее по лицу и шее, – мокрые снежные хлопья сползают за шиворот и стягивают в мурашки кожу. Плащ, который она недавно купила, отсыревает, кроссовки пропитываются водой и начинают противно хлюпать. С трудом выкраивает она деньги на самые дешевые сапоги, но негнущаяся подошва визжит и оскальзывается на глине. Шлепать через пустыри даже в сухую погоду не слишком приятно. А теперь – это занятие, чуть ли не рискованное для жизни. С тоской вспоминает Жанна спокойное, как теперь кажется, время, когда она торговала у Гоги. Зачем она оттуда ушла? Что ей еще было нужно? Помаргивают огни на той стороне пустыря, висит стрела крана, тускло подсвеченная прожектором. Стрела эта действует на нее особенно угнетающе. Небеса пусты и равнодушны к маленькому человеку. И когда Жанна после десяти часов блужданий по подъездам и лестницам, по обломкам бетона и рытвинам, через которые надо перебираться, ознобленная до костей, возвращается к себе в клетушку, которую она ныне снимает: восемь метров, тахта с одеялом, столик, два шатких стула, – она валится на бугорчатые пружины и, наверное, с полчаса лежит, не в силах пошевелиться. Никогда в жизни не боялась она чисто физических трудностей: ходила с классом в походы, переплывала реку, довольно широкую в районе города, с утра до вечера могла играть в теннис на корте, выгороженном во дворе перед школой. Сил тогда хватало на все. Никакая усталость, казалось, была ей неведома. Но это бесконечное странствие – через снег, от одного дома к другому – вероятно, могло бы вымотать и более закаленного человека. Тупо смотрит она в потолок, обметанный сиреневыми тенями, с тоской чувствует боль, которая чуть ли не навсегда поселилась в мышцах, боится пошевелиться, чтобы не прокатилась по телу волна озноба. Ей неохота ни есть, ни пить, ни двигаться вообще. Легкие хрипы дыхания хорошо слышны в комнате. Жанна дремлет, и времени для нее не существует.
Однако физическая усталость – еще не самое страшное для этой девушки. Именно к физическим неудобствам Жанна относится с поразительным равнодушием. Ни убогая обстановка ее жилья, где другой человек не выдержал бы, наверное, и недели, ни отчаянное безденежье, ни мокрый ветер на пустырях не гнетут ее так, как всеобщее и беспредельное равнодушие, с которым она столкнулась. День за днем, с десяти утра и до девяти вечера поднимается она по лестницам и звонит в квартиры. Череда самых разных людей проходит перед ней, как в паноптикуме: мужчины в пузырящихся тренировочных брюках, женщины с патлами, крашенными и очень непривлекательными, иногда дети, взирающие с недоумением: что за тетка звонит в нашу квартиру? Изредка эти люди веселы, вынося к дверям часть домашнего оживление, чаще – хмуры и дряблы, точно сделаны из мусорных тряпок. Их усталость от жизни чувствуется почти сразу же. И как бы ни разнились они внешне между собой, у них всех есть одно общее качество: никто не желает слушать девушку, возникшую из темноты на пороге. Агитаторы, слоняющиеся по квартирам, давно надоели. Звонок в дверь в неурочное время вызывает оторопь и раздражения. Мало когда удается Жанне объяснить суть дела, обычно – дверь с треском захлопывается уже на первой фразе. Несколько раз ее пытаются затащить в какие-то подозрительные компании, предлагают и выпить, и закусить, и даже остаться на ночь. Впрочем, есть в ней что-то, мешающее фамильярности. А однажды типичный шизоид с глазами-ходиками больше часа назойливо излагает ей рациональное, по его мнению, устройство общества. Неделю потом синеют на запястьях у Жанны следы его жесткой хватки. И только редко, пренебрежимо редко выслушивают ее до конца (правда, все равно с плохо скрываемым нетерпением), и на листке ее в графах, слепо отксеренных с оригинала, появляется в результате вожделенная подпись.
Жанна не может осуждать этих людей. В течение трудной жизни своей они уже дважды расставались с иллюзиями. Сначала с иллюзией коммунизма, которая выдохлась и оставила после себя лишь спертую атмосферу, а потом с иллюзией демократии, обернувшейся произволом и чудовищной нищетой. Дважды сладкоголосые певцы будущего обещали им скорое благоденствие, и дважды, оказывались они в итоге с развеянными надеждами. Теперь они уже просто не в состоянии никому не поверить. Один депутат, другой – какая разница? Нет никакого смысла менять шило на мыло. И сама внешность Жанны, по-видимому, не вызывает симпатий: в бесформенном дешевом плаще, пахнущем мокрой тканью, в сапогах, заляпанных доверху подсыхающей грязью. Волосы вздыблены, как перья у птицы, голос невнятен, потому что губы онемели от холода. Уже через несколько дней Жанна догадывается об этом. На последние деньги она покупает себе новый плащ: кожаный, с лацканами и пуговицами на погончиках; даже, можно сказать, с некоторыми потугами на элегантность, а перед тем, как звонить в квартиру, причесывается и массирует губы. Сапоги она обтирает тряпкой, которую теперь всегда носит с собой. И она уже ни о чем не просит, просьбы всем надоели, она – требует с сознанием своей правоты. Хотите, чтобы у вас что-нибудь изменилось? Тогда – подпишите! А не выполнит своих обещаний, мы ему голову отвернем!.. Глаза у нее не светятся, будто у хищника, и на лице возникает тугой белый оскал.
