Предлунные - Анна Каньтох
Вскоре из брюха машины вывалился окровавленный мужчина. Какое-то время он пытался ползти, а потом испустил дух.
После этого события Панталекис несколько дней не выглядывал наружу, но в конце концов скука победила страх.
Город выглядел еще более неухоженным, грязным и разрушенным, чем он помнил. В окнах почти не осталось стекол, ржавчина почти полностью сожрала металлические трубы, некоторые из которых полопались, и теперь из них текла окутанная паром вода. Панталекис взглянул вверх, на сеть воздушных мостов, соединявших самые высокие здания, и в ужасе обнаружил, что треть из них отсутствует, а остальные выглядят так, будто вот-вот обрушатся.
Единственное объяснение, которое пришло ему в голову – пока он крепко спал после обезболивающего, над городом пронесся некий ураган, торнадо или нечто в этом роде. А когда он перевел взгляд вниз, на находившуюся под окном площадь, то увидел человека, который стоял наклонившись, словно хотел проверить, хорошо ли зашнурованы его ботинки. Он не двигался с места, и Даниэль лишь через несколько мгновений понял, почему. Мужчина был мертв, а в вертикальном положении его удерживал металлический стержень, пробивший шею; другой его конец торчал в щели между каменными плитами.
Именно тогда у Даниэля пропало всяческое желание смотреть на улицу. Лишь иногда, когда он уже мог подняться, он стоял у окна с закрытыми глазами, наслаждаясь свежим ветром – Саримель жила достаточно высоко, чтобы сюда не доходили испарения умирающего города, наверняка зловонные.
День за днем он убеждал себя, что все будет хорошо, должно быть хорошо; в конце концов, он, Даниэль Панталекис, как-то выкручивался и из куда худших ситуаций, так что справится и на этот раз. Но с каждым днем ему все труднее становилось подавлять нарастающее ощущение кошмара.
Во-первых, в комнате похолодало, стены уже не пульсировали теплом, и Даниэль, весь дрожа, спал под несколькими одеялами. Во-вторых, он заметил, что его постель слегка пахнет гнилью, даже свежая смена, которую принесла Саримель – будто она держала белье в сыром подвале, вместо того чтобы сушить его в более подходящем месте. В-третьих, в традиционном бульоне ощущалась уже не только сладковатая якобы курятина, но и еще какой-то неприятный привкус, будто суп был готов вот-вот прокиснуть.
Раньше он этого не замечал – возможно, потому, что от обезболивающих таблеток притупились обоняние и вкусовые ощущения. Он утешал себя мыслью, что если до сих пор не заболел, то наверняка и дальше ничего с ним не случится – видимо, его организм как-то привык. Однако все это нисколько его не радовало, к тому же в углах золотой комнаты скопились слои пыли, а Саримель ходила в сером от грязи платье, и от нее часто пахло немытым телом.
Даниэль пытался хоть как-то ее понять. Поддерживать чистоту в разрушенном городе наверняка было непросто, но неужели эта женщина не могла хотя бы иногда принять ванну и постирать одежду? Наконец дошло до того, что когда Саримель склонялась над ним, чтобы поправить подушку, Даниэль с отвращением отворачивался и морщил нос.
«Главное – выздороветь, – убеждал он себя. – Когда смогу ходить, найду тех, кто лучше справляется в этих условиях. Наверняка ведь остались те, у кого еще есть горячая вода и доступ к свежей еде».
А потом однажды утром Саримель принесла ему яблоко – большое, красное, сочное. И на вкус оно было превосходным, особенно после не слишком свежего бульона. Даниэль вгрызался в него с наслаждением, не обращая внимания на стекающий по подбородку сок. Он съел почти три четверти – больше не смог, так как яблоко оказалось чересчур велико. Остаток он положил на край кровати, а потом задремал. Часов у него не было, но он мог бы поклясться, что спал не дольше трех-четырех часов.
Когда он проснулся и потянулся за яблоком, оно оказалось испорченным – не слегка побуревшим, чего он ожидал, но липким, расползающимся и изъеденным гнилью. Он с отвращением отшвырнул остатки яблока, и Саримель на него накричала, ругая за испачканный пол. А может, за то, что вместо того чтобы съесть все сразу, он потратил четверть впустую.
Около полудня к Саримель пришел мужчина, которого Даниэль про себя называл «парнем с мечом». Он часто ее навещал, но оружие имел при себе редко. На этот раз он не только был вооружен, но также подошел к Даниэлю и, смеясь, приставил острие к его горлу. Панталекис, искоса глядя на сверкающий клинок, старался не пошевелиться, почти уверенный, что мужчина шутит. Почти.
Саримель позвала гостя в соседнюю комнату. Какое-то время Даниэль прислушивался к доносившимся оттуда звукам – вполне недвусмысленным стонам, вызывавшим у него зависть и злость, поскольку он понимал, что самому ему еще долго придется ждать подобных удовольствий. Чтобы занять мысли чем-то другим, он начал обдумывать возможные способы связаться с Новыми Землями.
Потом вернулся любовник Саримель и еще раз повторил свою шутку, приставив к его горлу острие меча.
Ржавого меча.
Даниэль не сомневался, что раньше ржавчина отсутствовала, и меч был начищен до блеска. Металл заржавел всего за несколько часов.
Панталекис закричал, зовя Саримель. Прибежавшая женщина оттащила любовника от кровати, наверняка решив, что ее подопечный кричит из-за идиотской шутки. А Даниэль, у которого от тошнотворного подозрения обострился взгляд, сразу же заметил, что Саримель успела постареть с того дня, когда он с ней познакомился – так, как обычно стареют за год или за два. Все ее лицо покрылось мелкими морщинками, но при этом она держалась прямо, и походка ее была пружинистой, как у молодой женщины.
Он понял, что ему требуется зеркало.
Ему пришлось потратить немало времени, чтобы с помощью жестов объяснить, что ему нужно, но он наконец получил то, что хотел – и облегченно вздохнул, увидев, что собственное его лицо нисколько не изменилось. Он, правда, побледнел и исхудал, а под глазами проступили тени, но наверняка не постарел. Немного поводив пальцами по густым бровям, тонкому носу и выступающему подбородку, он удовлетворенно перевел взгляд на копну светлых волос, потускневших и давно немытых, но, слава богу, все еще густых.
Все так же с помощью жестов Панталекис попросил бумагу и что-нибудь для письма. В ответ он получил пачку пожелтевших листов и что-то похожее на угольный грифель. Жаловаться не стал.
Придвинувшись ближе к окну, за которым постепенно сгущались сумерки, он написал онемевшими от холода пальцами:
«Я оказался в мире, где все гниет, распадается, ржавеет и стремится к хаосу…»
Только теперь, когда он четко сформулировал эту мысль, ему стало по-настоящему страшно.
Интерлюдия
Ирель Сирье
Еще недавно Ирель Сирье была кукольницей.
Она создавала из металла, глины или
