Анатолий Величковский - Богатый
— Бывало выспишься хорошо, напьешься кофе, на душе хорошо, — сказала она. — Выходишь на улицу и сразу: в ушах исступленный рык машин, в нос бьет угаром бензина, настроение становится нервным, хочется куда-то спешить, хочется сразу чего-то нового, все постоянное раздражает. Ничто не нравится, словом, некий бес вселяется, — с этими словами она взглянула на мужа, застеснялась, вся ежась, и, делая на лице детскую гримаску, сказала: — Вы, быть может, смеяться будете над моим «открытием», но мне все равно! Мне кажется — нефть произошла из останков людей, миллионы лет живших до нашей эры. В ней сосредоточилась вся злость, вся та греховность, за которую Господь обрушил на них горы земли, — все с любопытством повернули головы. На столе шевелилась тень листьев, она ходила кружевом по лицам и одеждам. Бронислава не могла поэтому увидеть, как принимаются ее слова. Смеются ли над ними? На лице ее, залитом луной и потому как бы почти нереальном, написалась решительность ангела, освобождающего из темницы святого апостола. — Вот почему все сходят с ума, злятся и беснуются, надышавшись нефтяными парами, — сказала она и нежно поцеловала мужа. Никто не смеялся. Наоборот, ангел тишины пролетел над столом, слышно было только как Волчок чешет за ухом лапой.
Марк прервал молчанье:
— Отец Илларион, грех ли это — желать конца мира? — спросил он.
— Желать, быть может, и грех, но он предсказан всеми священными писаньями.
— Не только священными, — сказал дядя Петя. — Леонардо да Винчи тоже предсказывал. И даже жаждал конца света! Вы помните его басни?
Я наизусть не помню, но постараюсь передать своими словами. Он писал, что будут войны, что люди не будут знать меры своей злобе, что они уничтожат леса, будут наслаждаться муками животных. Что они дойдут до всего, что под землей и на земле. Что они поднимутся в небо, но что их тяжесть потянет их на землю. Он восклицает: «О, земля, почему ты не разверзнешь своих недр, чтобы поглотить существа столь бесчувственные и жестокие, дабы не являть больше небу этого ужаса».
— По-моему, он все же делал исключения, — сказал Игнат, — помните, он говорил, что есть люди ГЛАЗ и люди для поставления нужников.
— Да, конечно, помню, — согласился дядя Петя.
— И это было сказано больше пяти веков тому назад, — задумчиво промолвила Лукерья.
— Что, если бы Леонардо жил теперь, видел, как это существо вооружилось! — воскликнул Марк. — А ведь он фактически был и изобретателем. Хотел летать. Помогал техническому прогрессу.
— Вероятно, это он делал для себя и для людей ГЛАЗ, — высказал догадку дядя Петя.
— А может быть для того, чтобы скорее приблизить конец!? — спросил Игнат.
Молчавшая до сих пор Марта отозвалась:
— Хорошо, что в свое время никто не прочитал того, что он писал. Его сожгли бы вместе с его дневником!
— И нас тоже бы с удовольствием уничтожили, если бы могли, — вмешалась Мария. — Мы бельмо на глазу соседних фермеров. С их точки зрения, мы изуверы, дикари… Знаете, что произошло вчера? Когда мы в поле окапывали картофель, подошел какой то пожилой фермер. И давай нас чистить на все корки. Чего он только не орал! Что мы все идиоты, что нас надо посадить в сумасшедший дом… Ругательства и оскорбления так и сыпались из его огромного рта, похожего на помойную яму. Мы, наконец, не выдержали и отогнали его сапками. Удирая, он выкрикивал проклятья по твоему адресу, Марта.
— Я знаю сама, что меня не любят, не понимают. Им дико, что у меня нет ни трактора, ни автомобиля, но есть лошади, — с грустной улыбкой сказала Марта.
— Мы напоминаем гоголевского Хому Брута, — вставая из-за стола, проговорил Володя, — очертили себя закрещенным кругом от нечистой силы и молимся у гроба панночки. Она — это колдунья природа, а Вий, желающий ею обладать, это технический мир, со всеми своими нечистыми духами. Он ждет… Он ждет нашей слабости, он хочет поднять свои железные веки…
Волчок внезапно вскочил, зарычал и кинулся в темноту кустарника.
— Кто там? — встревоженно крикнул дядя Вася.
— Волчок, назад, — приказала Марта.
Собака вернулась сама не своя, с поднятой шерстью с поджатым хвостом. Всем стало почему-то не по себе. Непонятный, мистический страх охватил всех присутствующих. Марк взволновался больше всех. Он схватил руку дяди Васи, потом вдруг поцеловал его в лоб и сказал тихо:
— Спасибо, дядя Вася, за то, что вы сделали…
Дядя Вася тоже сильно растрогался. Начал всех обнимать и целовать: «Спокойной ночи, дети мои… Я пойду… У меня голова немного кружится». Марта взяла его под руку и медленно повела к замку.
Девушки шепотом сговорились спать вместе в одной комнате.
* * *Отец Илларион сторожил в эту ночь замок. Всю ночь Волчок вел себя ненормально. Часто взвывал, бегал, суетился, не находил себе места. Когда побледнели звезды, отец Илларион услышал музыку, или, вернее, пение неслыханной красоты. В чрезвычайном волнении он прошел в зал, сел за рояль. Музыка еще звучала в его ушах. Он надеялся тут же записать ее и начал, как в бреду, набрасывать на листе ноты. Через некоторое время он захотел проиграть то, что записал.
Ничего похожего на слышанное не получилось. Он с досадой перестал играть. И снова, где-то в глубине самого себя, услышал ту же чудесную мелодию. Запечатлеть ее простыми нотными знаками было невозможно. Эта музыка теряла свою нездешнюю гармонию, свой нездешней свет, как только он пытался ее закрепостить. Почему-то ему вспомнился светлячок, горящий волшебным светом в темные июльские ночи и превращавшийся в серого безобразного червячка, как только наступал день.
XIII
За темными холмами из огненной реки показалось солнце, и перед его лучами в смятении расступались облака. Ночной ливень сменился мелким дождиком. Замок и его окрестности виделись словно сквозь дрожащую, свисающую с неба паутину.
В дрожащей этой паутине бежало, семеня ножками, стадо белошерстых овец, а за стадом босыми ногами шагал дядя Петя с раскрытым над седой головой черным зонтиком.
Между длинными тенями построек и деревьев лучи солнца озаряли почти уходящий дождь. В просветах зонтик зеркально вспыхивал, серебрились спины овец и согнутые в бараний рог рога барана делались золотыми.
Марк запрягал Чубарого и Заседателя в фургон. Девушки стояли под навесом крыши. С крыши нехотя капало. Попадая в лужу, капли булькали и взбивали пузыри. Монотонность капанья и бульканья перебил топот копыт. Девушки повернули головы. В воротах конюшни возникла Марта верхом на Гракхе. Зацепив копытом порог, жеребец круто выгнул шею и, радостно пофыркивая, осмотрелся. Марта выпрямилась в седле.
Взглянув на небо, она сказала:
— Сейчас распогодится, я съезжу за письмами, потом заеду к вам на сенокос.
Дядя Петя закричал:
— Доброе утро, Марточка, дай мне пожать твою ручку.
Гракх зарысил, выделывая пируэты и напрашиваясь на галоп.
Любуясь наездницей и лошадью, дядя Петя делился впечатлениями:
— Ах! Как приятно вот так шлепать босиком по теплой земле, — говорил он громко, — грязь словно масляная краска, выдавливается между пальцами. Я нахожусь как бы в еще не просохшей картине. — Иллюстрируя его слова, словно горячий мед облил стену замка, брызнул по листве деревьев и начал разливаться пятнами по дороге. К разливающемуся лакомству приникли яркие лучи солнца. Запылали овцы, зонтик, удила и стремена превратились в ослепительные пучки лучей.
В пяти шагах от протянувшего руку пастуха Гракх выпучил глаза на зонтик, захрапел и попятился в ужасе.
Марта тронула его хлыстиком. Жеребец завертелся волчком. Марк крикнул: «Дядя Петя, закрой зонтик, он боится!» — Увидев косым глазом закрывающийся зонтик, жеребец еще пуще испугался. Раздувая ноздри, вздернув голову, он закусил удила, закинулся и потащил Марту огромными прыжками по двору. Встретив каменный забор, жеребец хватил через него таким высоким скачком, что Марта едва не вылетела из седла.
— Что я наделал! — подумал Марк. То, что он видел, ему казалось ужасным. Его невеста, стоя на стременах, висела на поводьях, а под ней бесился могучий ее Гракх. Словно с волны на волну бросаемый челн среди бурного моря, мчалась горячая лошадь по выгону.
Выскочив на фургон, Марк бездеятельно, беспомощно следил глазами за этим ужасом. Невозможность помочь гибнущей на глазах невесте мучила Марка одним из самых невыносимых чувств человеческих.
Чтобы лучше видеть, девушки взобрались на забор. Им казалось, что борьба подруги, такой же, как и они, девушки с бешеным жеребцом ставит весь женский род в зависимость от исхода этого состязания.
Отец Илларион хотел было выпустить коров из загона, но увлекся зрелищем и забыл свое дело. То, что представлялось его глазам, напоминало ему бурную потрясающую музыку.
