Татьяна Мудрая - Ангелоиды сумерек
– По крайней мере, это довольно странное счастье.
– На свете вообще немало странного.
– К примеру, то, что мы с тобой можем учиться только на грани жизни и смерти. Левитировать – если нас сбросят с аэростата, например.
– Если выпить всё от дряхлого летуна, можно потом в него обращаться. Такое не оставляет в твоей душе страха, если птица крупная.
– Орел, кондор? Они всё-таки поменьше нас будут.
– Пабло, старшие сумры могут как-то сгущать своё тело, не увеличивая массы. Творить алмаз из графита.
Мы двигались по прежним улицам – чистым от народа и от мусора.
– Вот еще одно чудо этого мира, – сказал я. – Не механизмы же здешние поддерживают порядок и не силовики. Зараза ведь их косит наравне с прочими. Кстати, человечество уже выделило из себя золотой миллиард и вроде как не собирается на этом останавливаться?
Ответа не было по причине сугубой риторичности утверждения.
– Нет, Мари, я в самом деле не знаю, куда делась энтропия.
– Великая Мать соблюдает равновесие и живого, и мертвого. То, что умеет расти, дряхлеет медленней застывшего.
– То есть эти стены, башенки и даже мостовая немного живые? Только что не увеличиваются в размере. Типа живых консервов.
– Ты говоришь правильно, только грубо немножко.
По улицам ветерком сквозили колесные машинки. Одна затормозила рядом с прохожим, водитель отворил дверцу, и тот сел – очень спокойно.
– В госпиталь, – кивнула Мария. – Хоть какой-то шанс, по их мнению.
– Приближенный к нулю, – отозвался я. – Послушай, а эти, кто больше других продержался, – у них и шанец в сумры попасть тоже покрупней?
– Если и да, то ненамного. Они ни в чем не лучше погибших и не хуже. Только оптимизма у них прибавилось.
– Натуральным путём выживут только такие, как мы?
– В потенции, – Мари кивнула. – Воплощённые Сумрачники еще до Мора узнали друг друга и объединились ради своей защиты. Им же хотя бы свою бессмертность надо было скрывать.
Я мельком отметил еще один вариант самоназвания.
– Хм. Так что – мы ждем, пока природа решит за нас, или занимаемся выборочным спасением смертных? Методом простого тыка?
– Пабло, я не Википедия и не Книга Вампира. Только если бы Народ зациклился на альтруизме, погибло и рухнуло бы всё.
– Интересно, с чего тогда в этих смертных дурнях так взыграл оптимизм, – пробормотал я себе под нос. – И до какой степени.
– До такой, что некоторые ювелирные лавки открылись заново, – улыбнулась Мари. – Правда, под лозунгом торговли амулетами, но ведь амулеты должны быть красивы?
– Чтобы выдать себя перед церковниками за простую безделушку, – угадал я. – Амбивалентно, черт его дери. Так мы как раз туда идем?
– Именно.
На этих словах она толкнула ржавую створку ворот, еще со времен благоденствия перекрывших ведущую во двор арку, и мы вошли.
Вывеска над заведением принадлежала и в самом деле лавчонке, а не бывшему магазину: нарочито заржавелая и облупленная. Внутри, у небрежно застекленных прилавков, было на удивление много народу – человек десять, считая охранника и продавца. От Марии я понял, что здешние талисманы, по распространенному мнению, оберегают себя сами. Вору лучше с их силой не связываться.
– Мы к мастеру вот с этим, – проговорила моя подружка, достав из сумочки массивную брошь той же варварской работы, что и прочие изделия: черный кабошон внутри толстой платиновой спирали. Охранник, тощий и подвижный молодой человек? немного напомнивший мне меня самого, отворил низкую дверь, и мы оказались в мастерской.
Не знаю, почему меня так удивило, что здешние побрякушки изготовляет женщина – и очень привлекательная. Загорелое лицо в мелких веснушках выглядывало из широко лежащего на плечах платка, будто из рамы, глаза поверх снятых очковых «консервов» сияли как два полированных агата, нос и рот, закрытые до того плотной повязкой, были изящной формы. «По малахиту только что работала, у него пыль ядовитая», – тотчас передала мне Мария.
– Рада видеть вас обоих, – женщина слегка привстала и поклонилась. – Джентльмен хотел посмотреть заказ? Или надумал в подмастерья наняться? Ремесло у меня уникальное и, надо сказать, востребованное.
Что-то слишком часто меня зазывают в ученики, подумал я.
– Рады и мы, дама Асия, – поклонилась Мари. – С заказом мы не торопим, но зайти лишний раз полюбоваться всегда приятно.
– Это карбункул для будущей матери, помню, как же. Самый чудесный пироп, какой мне последнее время попадался, и вороненое серебро. Золото не так хорошо ценится и выглядит вульгарно: работать легко, яркость может забить красоту камня вместо того, чтобы подчеркнуть. И вообще серебро куда сильнее. Вы хотели такой амулет, чтобы можно было носить не снимая, – кольцо или браслет. Был выбран браслет в виде цельного обруча, чтобы не теснил руку. Однако полностью готов лишь камень.
– Но вы его не гранили, надеюсь? – спросила Мария.
– Нет, конечно. Идеальный кабошон, такие были в обычае веков семь назад, а ныне эта мода вернулась. Уловляет солнце и с ним играет, а не дробит огранкой в клочки. Олицетворяет кровь и огонь.
«Для Бет, что ли?» – спросил я Марию.
«Вот именно. Любит она такое. Иоганн в свое время подарил ей гранатовый ювелирный набор, содержащий чуть ли не пятьсот крупных камней, подобранных по оттенкам цвета».
«Ей? Я думал, Ульрике, что была его на шестьдесят лет моложе».
«Прими как сказку. Она – все его женщины сразу».
– А еще мы решили окружить пироп гранатами всех прочих цветов, кроме зеленого, чтобы магия камней не погасилась взаимно, – продолжала мастерица.
– Вот как? Я слыхал, что гранат славится своим многоцветьем. Почти вся радуга.
– Вообще вся, – ответила дама Асия. – Вот послушайте. Красные камни – царственный пироп, знак романтиков альмандин, отдающие розовым и фиолетовым розалит и очень редкий родолит – наделяют силой, помогают добиться любви, победить в бою и достигнуть вершин власти, защищают в путешествии.
Золотисто-желтые и оранжевые – яркий и переливчатый спессартин, скромный, с легкой крыжовенной зеленцой гроссуляр и похожий на него тсаворит, а также гессонит и румянцевит, что издали кажутся почти красными, природа предназначила людям упорным и трудолюбивым; они дарят стремление к переменам и помогают эти перемены осуществить, оживляют разум и ставят заслон унынию и скорби.
Зеленые камни, крупные кристаллы демантоида и мелкие щетки уваровитов, притягивают к владельцу достаток и способствуют началу нового дела. Приносят в семью умиротворение и лад.
Родолит и спессартин могут изменять свой цвет в разное время суток. Это гранаты-оборотни.
Но самые мистические гранаты – редчайший серо-голубой шорломит и черный, почти непрозрачный меланит. Мрачные талисманы колдунов и провидцев, они развивают интуицию и проясняют будущее, связывая владельца с миром усопших. И хотя вы, Мари, отказались от такого камня, я рискнула приготовить маленький, не иссиня-серый, но бледно-голубой лейкогроссуляр. Этот гранат с трудным названием хорош для родильниц – само имя его напоминает о молоке.
– Так, значит, гранаты в самом деле бывают голубыми? – спросил я. – Классики не врали?
– Природные – это как на них посмотреть. Но не так давно люди выучились окрашивать искусственные гранаты оксидом кобальта. Получаются красивые небесно-голубые камни.
«Но в таких не может быть памяти, – сказал я Марии. – Прав я?»
Женщины со значением переглянулись. Неужели обе они умели читать мысли? От Асии не шло никаких сумеречных эманаций. Хотя разве люди и сумры – не от одного корня?
– Не нужно ни показывать нам заготовки, ни смотреть вещицу, что я взяла как оправдание визита, – сказала Мари. – Дама Асия, принесите ту коробку с самыми разными гранатами, в которой я копалась. Лишь бы среди них не было примеси иных камней. И пусть Пабло закроет глаза и выберет среди них свой.
Снова меня взялись натаскивать, подумал я так скрытно, что женщины вроде как ничего не заподозрили. – И обучать. С чего я так поддаюсь девочке, если сама она… А уж лекция была – прямо поэма в прозе. Остряки эти геологи – такие названия придумывать. Лейкозокуляр какой-то…
В этот самый миг явился ларчик – именно такой, как я представил себе из той повестушки. С высокой, шатром, крышкой и россыпью блестяшек внутри.
Потом мне завязали глаза (сразу вспомнился Хельмутов платок из фуляра) и сунули правую руку внутрь.
Самоцветы не излучали, как книги. Это было скорее как оплотненная музыка, ее теплый аромат, может быть, дурман. Или калейдоскоп образов, который я ощущал под рукой – клубки нитей, цепочки искр, что разматывались и уносились вдаль по своим сложным траекториям.
Ощущал – но не проникал внутрь. Они таились от меня, эти камни.
Однако я всё сильней чувствовал, что под моими пальцами нечто переливается, как опал или александрит – изнутри наружу. Переполняет свой сосуд через край и выплескивается. И что уже есть центр этих движений – то, что не излучает, а впитывает.
