Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том I (СИ)
Надо признать, что хэр Ройш-младший отмечал это исключительно из любви отмечать. Несмотря на то, что они с графом Набедренных перекидывались время от времени отдельными репликами, у того был в Академии собственный кружок иностранцев да маргиналов, а на приёмах он обычно оказывался в обществе людей вне своей возрастной категории. Следовательно, даже заметь хэр Ройш-младший его своевременно, он вряд ли подошёл бы.
— Одна печаль — больно дамский атрибут власти, — беспечно продолжал граф Набедренных. — Вступал в симфонию лишь тогда, когда куйские воеводы приводили пленных к Великой Столице, коей не полагалось марать рук железом. Думаете, генерал Скворцов — почётный хранитель карающего орудия в ситуации отсутствия подлинной духовной власти?
— Думаю, граф, он теперь почётный хранитель отсутствия подлинной власти мирской, — мрачно отозвался хэр Ройш-младший.
— Мирская власть есть поле вечной битвы, — промурлыкал граф Набедренных, после чего вспомнил, где находится, и добавил с презрительной озадаченностью: — Не при европейских гостях будет сказано.
Европейские гости слетались в Петерберг, как мухи: что может манить сильнее закрытого города? Для мух же со статусом на балах и приёмах мазали отдельным мёдом, наряжали любовниц, именовали любовников «протеже» и виляли хвостом. Кажется, чёрно-желтых германских и сине-красных французских регалий в зале виднелось чуть ли не больше, чем обычных росских костюмов — тоже, впрочем, подражающих европейским веяниям. И только граф Набедренных явился в изысканном, но повседневном сюртуке, перехваченном студенческим поясом; по ему одному понятным соображениям он полагал, что сей пояс уместно носить и за пределами Академии.
Хэр Ройш-младший ещё раз окинул взглядом строгий профиль господина наместника и неожиданно подумал, что не такая уж это и плохая идея.
— В наших широтах битвы за мирскую власть удручающе нет, — буркнул он, но потом выдавил улыбку: — Откровенно говоря, я приятно удивлён нашей встрече. Не думал, что вы здесь.
Граф Набедренных тоже улыбнулся — с известной долей кокетства.
— Барон Копчевиг никак не мог пропустить столь знаменательный приём — всё ж таки он сам член Городского совета. А у него, понимаете, лес и ценообразование отопительного сезона, всё зазывал побеседовать о поставках, — граф Набедренных нахмурился, и его лицо продемонстрировало некоторое напряжение мысли. — Полагаю, он меня грабит.
Хэр Ройш-младший ощутил очередной и очень острый укол зависти. Сам он гордился тем, что знает, сколь многое способна принести простая привычка слушать случайные разговоры на приёмах и сколь многое можно увидеть в документах отца, не скатываясь к банальному воровству. И в этом не было ничего общего с назойливостью матушки, громко демонстрировавшей участие без конкретной практической пользы; хэр Ройш-младший, напротив, громкого не любил, а к пользе стремился. Вот только особенных результатов на его месте не добьёшься, и, сколь бы они ни были здравыми, никого не волнуют выкладки едва достигшего совершеннолетия юнца.
Нет, отец ни разу не бил его по рукам и даже за них не ловил. Но хэр Ройш-младший знал, что он знал. Знал и не удостаивал реакцией.
В свете мучительного его положения было почти странно, что уколы зависти к графу Набедренных вовсе не получались злыми.
— …В любом случае, рад побеседовать о чём-то, помимо леса. И помимо всей этой обыденной мишуры, — граф Набедренных обвёл посетителей приёма утомлённым взглядом. — Скажите, Константий Константьевич, вы ведь уже озадачились списком отчётных тем? Там в начале имеется «Значение росской традиции скопничества для европейской религиозной мысли и мировоззрения». И если прикоснуться к мысли не составляет труда, то мировоззрение наполняет меня недоумением. Нам предлагается допытываться до наших гостей со скопниками? С применением хлыста или без?
— Откровенно говоря, я полагал, что это просто вольная формулировка. Полагаете, под «мыслью» понимается диахронический аспект, а под «мировоззрением» — синхронический?
— Полагаю недопустимой подобную вольность формулировок! Вводит разум во искушение, а не для того ли мы льнём к ученью, чтобы искушения обходили нас стороной? — почти пропел граф Набедренных, воздевая очи горе.
— Кто как, — коротко отозвался хэр Ройш-младший.
— О!
Граф Набедренных посмотрел на собеседника в упор, будто только что его заметил; так оно в некотором смысле и было.
— Насколько я понял, некоторые студенты льнут к ученью, чтобы поправить благосостояние — не только за счёт своих стипендий, но и за счёт чужих, — пояснил хэр Ройш-младший. — Графа Метелина давеча отправили в казармы за драку — не говоря уж, хм, о других мерах наказания. Но это лишь потому, что драка была публичной. Непублично же творится леший знает что. Вам не любопытно, как скоро они доберутся до вас?
Хэр Ройш-младший никогда бы не признал этого вслух, но самому ему не было любопытно — его всерьёз волновало, как скоро они доберутся до него. И дело не в том, что он боялся физической угрозы, хотя это было бы вполне разумно в связи с тем, что хэр Ройш-старший соответствующую подготовку презирал, ставя разум превыше телесного. Если и в том, что в последнюю очередь.
В первую же очередь его, как и подслушанного сегодня барона прогрессивных взглядов, возмущала ситуация в Академии. Впрочем, возмущаться следовало не ситуацией, а самой её идеей; но из идеи, положим, могло выйти нечто толковое, а вот нынешняя реализация никуда не годилась.
Бесчисленное множество неподготовленных и агрессивных молодых людей приходили в стены Академии ради стипендии и дармового — иначе не выразишься — жилья. Их глупо обвинять; родись хэр Ройш-младший портовым бандитом, он поступил бы так же. Вина здесь всецело лежит на сильных и образованных мира сего, построивших эту расточительную и неэффективную схему. И главным виновником выходил хэр Ройш-старший — спонсор и неявный пропагандист академического уклада.
Тот факт, что на лекции около трети студентов отсутствует, а треть оставшихся просто зашла погреться ноябрьским днём и откровенно занимается посторонними делами, почему-то принимался руководством как данность, не требующая коррекции. Тот факт, что малолетние бандиты устроили в стенах Академии настоящий портовый разбой, привлек внимание уважаемого главы Академии, этого хлыща Пржеславского, только когда разбой вылился в людное место. Тот факт, что наказание за разбой промахнулось мимо его настоящего зачинщика, нагло и неприкрыто пользующегося студенческим положением Гришевича, никого не смутил.
Тот факт, что хэр Ройш-младший унизительно боялся оказаться в числе жертв, действительно не имел почти никакого отношения к делу.
— Ежели мы перешли к откровенности, не премину заметить, что деление на «нас» и «их», беспардонно вторгающееся даже в лекционную аудиторию, ввергает мою душу в пучины отчаянья, — витиевато, но чистосердечно откликнулся граф Набедренных.
Тот факт, что хэр Ройш-младший ему завидовал, объяснялся вовсе не верфями и деловыми переговорами с бароном Копчевигом, а способностью графа Набедренных смотреть на реальность и видеть вместо неё Большой зал Петербержской филармонии и его роскошную люстру из баскского хрусталя.
— Почему? Я ведь не говорю о некоем внешнем или субстанциальном делении, — попытался объяснить хэр Ройш-младший. — Я говорю лишь о том, что мы с вами сейчас скучаем на приёме в честь вхождения генерала Скворцова в Городской совет, а в это самое время в неприметном уголке Академии — или рядом с ней — кого-то, возможно, убивают.
Граф Набедренных тонко и чуть укоризненно усмехнулся.
— Постойте. Вы скучаете на приёме и выражаете опасения в адрес неприметных уголков приветливейшей и радушнейшей Академии. Но где же тогда снисходит на вас благодать?
Глава 7. «Какой я тебе Гныщевич?»
— Дать по рылу тебе мало, — отразилось от стен над холлом обыкновенно приветливой и радушной Академии, — я тебя просто убью.
Парадная лестница змеится по стенам с третьего этажа на первый, прижимается к ним интимно: перегнись через кружевное литьё перил — увидишь под собой две скамьи, выход на главное крыльцо да пару человек в чрезвычайно сомнительной ситуации.
На одном из людей была приметная шляпа с перьями.
— Эй, Гныщéвич! — окликнул Хикеракли и громко свистнул.
Мотивации свои он обдумал уже в полёте. Ступеней много, этажи высоки, но спускаться, даже бегом, как давеча господин префект, с самого верха — плохая затея, когда дело зашло серьёзное. Прыгнуть со второго пролёта прямо на пол — лихая задумка, но в способности своей по нужде перекатиться Хикеракли не сомневался. Что же касается причины сего храброго поступка, была она, что называется, не умственной, а мышечной.
