Павел Корнев - Бессердечный
– Ему так рисковать не приходится! – Рамон поднялся со стула и прошелся по сторожке. – Ладно, что с твоим дядей?
– Скрывается, но рано или поздно ему придется выйти на связь. Он у меня вот где! – и я продемонстрировал приятелю крепко сжатый кулак.
Рамон кивнул и выставил встречное условие:
– Тысяча в день.
– Пятьсот.
– Лео, я чуть в ящик вчера по твоей милости не сыграл!
– И кто тебя спас?
– А кто меня в это дело втравил?
В словах приятеля имелся определенный резон, но платить столь несусветную сумму я не собирался.
– Пятьсот, Рамон. Пятьсот, и не сантимом больше. Моя финансовая состоятельность оставляет желать лучшего.
– Пятьсот – это слишком мало, – не пошел на уступку напарник. – К чему мне так рисковать? Пятьсот – это два боя на ринге!
– Подумай лучше, во что превратится твоя физиономия за эти два боя! – напомнил я, покрутив пальцами перед лицом.
– Зато меня не удавит малефик!
– Хорошо! – сдался я. – Будет тебе тысяча! Но только если придется пострелять. Пятьсот и пятьсот. Договорились?
– По рукам.
Я поднялся с табурета и оперся на трость.
– Приведи в порядок броневик и заезжай за мной в «Прелестную вакханку».
– А огнемет?
– Все будет.
И, отсалютовав Рамону, я вышел на улицу.
Наводить шорох на нужных людей было слишком рано, и после угольных складов я отправился в гости к Альберту Брандту.
Но подниматься к поэту не стал. Сначала заглянул в цирюльню неподалеку, затем уселся за уличный столик под тентом варьете и попросил заспанного племянника хозяйки принести кофе, сахарницу и кувшинчик сливок. Завтракать решил купленными по дороге круассанами.
Погода портилась на глазах, бежала по каналу отливавшая свинцом мелкая рябь, свистел в дымоходах ветер, трепетал матерчатый навес. Небо окончательно затянули темные облака, и было удивительно приятно пить сладкий горячий кофе с молоком и чувствовать себя обычным человеком.
Альберт Брандт появился, когда от круассанов остались одни только крошки.
– Мог бы и подняться, – пробурчал он, зябко кутаясь в наброшенный на плечи плед.
– Уже встал? – удивился я, взглянув на часы. – Ты рано сегодня.
– Погода располагает, – пояснил Альберт, сходил в бар варьете за глинтвейном и вернулся за стол. – Выглядишь невыспавшимся, Лео, – отметил он.
– Не выспался, – рассмеялся я нервным смешком.
– Проблемы?
Я просто провел пальцем над головой.
– Могу чем-то помочь? – спросил приятель.
– Сам справлюсь.
– Уверен?
– Понимаешь, Альберт, – вздохнул я, отпив кофе, – я будто в колею попал. Теперь не свернуть. Либо добегу до финиша, либо сдохну. Третьего не дано.
– Все так серьезно?
– Не знаю, – рассмеялся я. – Просто не знаю. Я уже ни в чем не уверен. Мой талант пошел вразнос, и кажется, что все вокруг создано моим воображением. А как только отворачиваюсь, реальность рассыпается серой трухой.
Поэт надолго приник к бокалу с горячим вином, потом произнес, глядя на канал:
– Всех нас, Лео, время от времени посещают подобные мысли.
– Вот только я могу провернуть это, а остальные нет.
– Не думаю, что у тебя настолько извращенное воображение, – с улыбкой покачал головой Альберт Брандт. – Лео, проклятье! Почитай газеты, разве такое могло прийти тебе в голову? Взрывы, забастовки, войны! Мир летит в тартарары, мировой порядок рушится, империя трещит по швам! А чудеса науки? Каждый день происходит что-то новое, каждый день!
– Я и не претендую на роль творца, – пожал я плечами. – Просто хандрю.
Альберт пристально уставился на меня, потом одним длинным глотком допил глинтвейн и предложил:
– Хочешь, проведу на прием у барона Дюрера?
– Хочу, но не стоит, – отказался я.
– По какой причине, позволь поинтересоваться? – прищурился Альберт, оглаживая свою песочного цвета бородку. Его светлые глаза окончательно выцвели, словно мой сиятельный друг намеревался пустить в ход свой дар убеждения.
Я головой покачал.
– Во-первых, с моей стороны было бы не очень красиво стеснять тебя, – объявил поэту. – Ты ведь собирался взять на прием даму сердца, так?
– Инкогнито, – подтвердил Альберт. – Но это не важно. Настоящая дружба, Леопольд…
– Во-вторых, не хочу. Не хочу видеть Елизавету-Марию с ее женихом.
– Ты мог бы попытаться…
– Нет! – отрезал я. – Не мог. И, в-третьих, ты забываешь о колее. Мои слова о ней вовсе не преувеличение. Дела не терпят отлагательств. Сегодня я буду занят.
– Не освободишься до четырех?
– Нет.
– Досадно. Приемы у Дюреров – это нечто незабываемое.
– Алюминиевый король многое может себе позволить, – пожал я плечами. – Не знаешь, он не родственник тому самому Дюреру?
– Понятия не имею, – легкомысленно отмахнулся Альберт.
– Будешь читать поэму о Прокрусте? – спросил тогда я.
Альберт задумался.
– Нет, – решил он. – Сначала доведу ее до ума.
Я кивнул, в задумчивости осмотрелся по сторонам, потом глянул на часы.
Рамон задерживался, и это мне совсем не нравилось.
Только забеспокоился, и сразу из-за угла под треск порохового двигателя вывернул броневик. Неповоротливая самоходная коляска неспешно проползла по набережной и свернула на соседнюю улицу; тогда стал собираться и я.
– До завтра! – протянул на прощанье руку Альберту.
Поэт придержал меня и предупредил:
– Если понадобится помощь…
– Я знаю, к кому обратиться, – рассмеялся я и зашагал вслед за броневиком, опираясь на трость уже не столько из-за отбитой ноги, сколько в силу привычки. Нога сегодня почти не беспокоила.
Когда я забрался на пассажирское место в кабину к сидевшему за рулем Рамону, тот укоризненно заметил:
– Ты не торопился!
– Ты тоже, – постучал я пальцем по циферблату хронометра.
– Пока освободился, пока грязь с бортов смыл, – пожал плечами Рамон. – Засыпал тротил, залил в радиатор воду. Еще домой переодеться заехать пришлось.
Одежду – плащ со споротыми нашивками и фуражку без кокарды – бывший констебль подобрал с умыслом: далеко не всякий обыватель поймет, что перед ним отставник, если придется вдруг остановиться на оживленной улице и покинуть кабину.
– Надеюсь, броневик во двор дома не загонял?
– За кого ты меня принимаешь? – возмутился крепыш, выворачивая с узенькой улицы на бульвар. – Оставлял за два квартала.
– Надо будет от него избавиться, – решил я. – Иначе нас могут связать с налетом на имение дяди. Там остались следы.
Рамон нервно поежился и предложил:
– Так, может, в реку его?
– Если только вечером, – вздохнул я и попросил: – Поверни голову.
Рамон удивился, но распоряжение выполнил.
– Знатный синяк, – усмехнулся я.
– Уже проходит, – насупился крепыш и буркнул: – Говори, куда ехать.
Я назвал адрес, напарник рассмеялся:
– Да! Туда без броневика никак!
– Не думаю, что будут проблемы.
– Лео! – охнул крепыш. – Ты на четверть русский, и то ходячая проблема, а там таких без счету!
– Поехали уже.
Первым делом я решил навестить Сергея Кравца, татуировщика из квартала, заселенного преимущественно русскими и поляками. Старик знал толк в наколках как никто другой, другой вопрос – станет ли он откровенничать с нами. Насчет этого у меня были большие сомнения. Но попытаться стоило.
Прибыв на место, Рамон поступил, как обычно поступали полицейские при облавах, – перегородил броневиком перекресток, вытащил брошенную за сиденье самозарядную винтовку и встал наперевес с ней у кабины. Начинал моросить мелкий дождь, и это обстоятельство играло нам на руку – подобную погоду постовые не жаловали, и даже самые бдительные из них предпочитали нести службу в теплых и сухих рюмашечных. Риск наткнуться на бывших коллег был сегодня минимальным.
– Только недолго, – предупредил крепыш, нервно озираясь по сторонам.
– В случае чего стреляй в воздух, – предупредил я напарника и прошел в лавку башмачника.
– Давно не виделись, Лео, – горестно вздохнул старый мастер. – Не могу понять, так ты полицейский или нет?
– Все сложно, – ответил я, вытаскивая из кармана сверток с кожей мавра. – Нужна твоя помощь.
– Гляжу, это входит у тебя в привычку, – поджал губы Сергей Кравец.
– Постараюсь впредь тебя не беспокоить, – пообещал я и развернул ткань. – Но сейчас меня интересует мастер, который набил свежие татуировки.
Старик оторопело уставился на лоскут черной кожи и даже отодвинулся к стене.
– Уходи, Лео! – потребовал он. – Уходи по-хорошему!
– Только не говори, что это был ты.
Кравец перевел дух, дрожащей рукой накапал в стакан с водой какой-то ароматной настойки и в несколько глотков влил его в себя.
