Александра Окатова - Королева ночи

– Дорогой, прости меня, нашей свадьбы не будет, прости, прости, прости! Я не вернусь! Я выхожу замуж за него, и, кстати, у пожилого господина по соседству, его отца, такое странное отчество – Кронович…

Часть вторая

Йоринда

Гиллис ван Конингсло. «Пейзаж». XVI век

Йоринда

– Опять свечи жжёшь напрасно, дармоедка! – крикнула бы ведьма со второго этажа, если была бы жива.

Йоринда задула свечу, открыла окно пошире и села на подоконник. Прохладный вечер потихоньку тёк, лаская её колени, запах цветов из сада заполнил её комнатушку. Озеро за садом лежало огромным тёмным серебряным зеркалом. Даже ручей с противоположного берега, казалось, заснул и забыл о своём дневном грохоте, шелестел едва слышно. Всё те же звёзды, то же небо, только она изменилась.

Она с тоской посмотрела на свои руки, старческие, похожие на бабушкины, с тонкой морщинистой, покрытой пятнами кожей, а ещё недавно у неё были белые нежные ручки шестнадцатилетней девушки. Она заплела седые, как прошлогодняя солома, волосы в косу, как делала раньше со своими густыми тёмными волнистыми локонами, вздохнула и устроилась в старой кровати ведьмы.

Не легла, потому что кровать была сидячая. Вроде шкафа со створками, украшенными затейливой резьбой: из переплетённых дубовых листьев выступало суровое лицо лесного духа в венке, от крыльев носа росли листья; он, скривив мучительно рот, крепко сжимал зубами дубовые ветки с крупными желудями. Безымянный мастер не обозначил зрачки, и она боялась смотреть в слепые глаза друида, вырезанного на дверцах. Внутри тюфяк, набитый душной травой.

Она подумала, что ведьма, оказывается, тоже боялась умереть, если так долго не могла расстаться с привычкой спать в сидячей кровати: как же надо бояться смерти, чтобы не сметь ложиться. Чтобы не сметь принять горизонтальное, как у мертвеца положение, просто для того, чтобы выспаться. Йоринда по-прежнему спала в ведьминой сидячей кровати, хотя ведьма мертва, а она всё никак не переберётся из каморки, куда та запихнула её: ведьма отдала ей комнату, куда сваливала старые вещи. Сама не понимала, почему не решалась. Она свободна. Так почему же она не уходит из чёрного с узкими коридорами, высокими закопчёнными потолками, расписанными мрачными хищными цветами и птицами и грязными окнами с витражами в стиле пламенеющей готики замка чернокнижницы, из старого замка с фонтаном посередине огромного круглого зала. Чего ждёт? Кого?

Фонтан бил вверх почти до хрустального купола в двенадцать долей, мутного от времени, в который подслеповато глядело небо. Вокруг фонтана в своих разнокалиберных клетках, спрятав головы под крыло, спали птицы. Сотни птиц.

Всего две недели назад шестнадцатилетняя Йоринда неслась по лесу, по тропинке, которую они протоптали с Йорингелем, когда бегали друг к другу со своих хуторов.

Она бежала к нему, будто он отнял её сердце, не силой отнял, а любовью, она и не сопротивлялась, ей было приятно, но жить она теперь без сердца не могла, а оно было у него, и что ей теперь делать, непонятно. Прилечь к нему на плечо, чтобы слышать, как её украденное сердце бьётся в его широкой груди, и чтобы он слушал, как его украденное сердце бьётся у неё под тонкими рёбрами, в клетке бьётся сердце его, в её клетке, она схватилась за сердце, ещё чуть-чуть и оно выпрыгнет из горла и покатится, подскакивая, спотыкаясь о выступающие из земли корни дубов, тропинка бросалась ей под ноги, она едва успевала подставлять ноги, чтобы не упасть лицом в мелкую, как мука пыль.

Девушка почти летела как птица, юбки она подобрала, мелькали крепкие икры, белые, нежные. Летела мимо тёмного высоченного ельника с висячими, обросшими мхом огромными ветками, над прозрачным мелко-разрезным зелёным туманом папоротника. Она бежала по тропинке через пронизанную солнцем, звенящую рощицу берёз с белыми как у неё телами, с глядящими из тонкой высокой травы голубыми и фиолетовыми фиалками, у неё тоже фиалковые глаза! И там, на поляне, её ждёт он, лежит на спине, снял, свернул и положил под голову рубашку, подставил лицо солнцу, а оно целует его в румяные щёки, в веки, просвечивая сквозь них красным, как оно смеет, я, только я могу целовать его глаза, его губы, его губы, его губы, – она чуть не споткнулась, и припустила от нетерпения ещё быстрее, хотя куда быстрее, только если полетит!

Перед ней на тёмную и прохладную тропинку камнем упала птица, развела подрагивающие от боли цветные крылышки. Она крутила головой, будто у неё нет костей, во все стороны, и как показалось Йоринде, просительно и жалостливо смотрела ей в зрачки своими чёрными блестящими бусинками глаз. Она махнула на неё, кыш! – но птица продолжала прижиматься распяленными крыльями к земле и всё требовательнее и настойчивей заглядывала ей в глаза, Йоринде стало холодно и жутко, будто кто-то схватил её за горло сильной ледяной рукой, когтистой лапой. Она остановилась и провела по шву кармана на переднике в поисках крошек, аппетит у неё хороший и в кармане частенько ждали её зубов и язычка обсыпанный сахарной пудрой крендель, баранка или кусок белого каравая. Она стала есть ещё больше, когда влюбилась – бабушка даже перестала готовить для неё свой знаменитый пирог с клубничным вареньем, взятым в клетку уложенными крест накрест подрумяненными жгутиками сдобного теста, она так скучала по нему! Йоринда сглотнула голодную слюну и вытряхнула крошки перед птицей.

– Что, не хочешь? – спросила она.

Птица повернула голову, будто сказала: нет.

– Тогда что тебе нужно?

Солнце уже низко. Она взяла птицу в ладони, она словно богом создана по размеру её рук, птица сразу успокоилась.

– Ты сломала лапку? Я отнесу тебя к твоему гнёздышку, но ты должна показать мне, где оно.

Птица вытянула шею и напряглась как стрела, направила свои блестящий острый чёрный кованый клюв в самую лесную чащу.

Йоринда посадила птицу на плечо, подоткнула юбку вокруг бёдер и полезла через кусты бересклета, длинные серёжки подрагивали и качались как шёлковые кисти на свадебном уборе Йоринды, она вышивала его к венчанию. Глазки птицы блестели, как косточки бересклета, такие же масляные, чёрные, в своих матовых белых коробочках на длинных красных висюльках.

Она шла, куда указывала птица, всё дальше, всё глубже в чащу. Солнце красным шаром просвечивало сквозь листву, пересчитывало чёрные на фоне светлого закатного неба стволы и заглядывало ей в лицо. На мгновение ей показалось, что солнце не хочет, чтобы она углублялась в лес, солнце согревало щеки Йоринды совсем как бабушкина рука. Ладонь и подушечки пальцев жестковатые, сухие, а тыльная сторона пухлая, мягкая, как у всех старых людей с истончившейся и от этого очень нежной кожей в веснушках цвета закатного неба.

Она бежала всё дальше, а ноги не хотели нести, а птица подгоняла её, всё оживленнее хлопала крыльями, щипала за ухо, крепко до скрипа прислонялась гладкой блестящей головкой к подбородку, к щеке и шее Йоринды.

– Сейчас! Сейчас, скоро придём, – бормотала она.

Йоринда боялась странной птицы и ей хотелось поскорее избавиться от неё. Она хотела снять птицу с плеча и нести в руках, но та забила крыльями и завертела головой, Йоринда испугалась, что та выклюет ей глаз и убрала руки. Птица успокоилась и сложив крылья, замерла у неё на плече.

Йоринда сбила ноги в кровь. Хорошо, что теперь она бежала вдоль ручейка в мягких мхах, утопая в них по щиколотку. Нежный закатный свет мигал между стволов. Меловые обрывы подымались вдоль ручья всё выше, над её головой стояли серые облака с яркими чистыми розовыми подкладками, это бабушка всегда говорила: у каждой тучки есть розовая подкладка.

Журчал ручей.

– Ты хочешь пить? Как я сразу не догадалась!

Йоринда зачерпнула воды в ладонь и поднесла ей, но та возмущённо забила крыльями. Девушка не хотела поить птицу изо рта, ей было противно даже подумать об этом. Но птица обняла её за шею своими жёсткими крыльями, Йоринда замерла от ужаса и отвращения, окаменела, а птица раскрыла своим костяным прохладным клювом рот Йоринды, та боялась пошевелиться, чтобы птица не расклевала ей губы до крови, узкий плотный сильный язык нашёл влагу во рту девушки, та замерла от ужаса и ждала, когда это кончится. Птица приникла к шее и оторвать её не было никакой возможности. Йоринда представляла, какое маленькое сильное тельце под перьями, и не могла прикоснуться к ней. Йоринду передёрнуло, птица насмешливо покосилась на неё, ощерила хищный клюв, мелькнул пестик влажного языка, улыбнулась? и впилась когтями в плечо Йоринды до крови. Она прибавила шагу, птица подгоняла её, хлопая крыльями, направляла клювом и всё сильнее впивалась в плечо, потекла кровь.

Проклятая птица, ты обманула меня, может, ты ведьма? – подумала девушка. Птица захрипела, прочистила горло и сказала на чистом немецком баварского разлива: