Гоар Маркосян-Каспер - Все зависит от тебя
— Нет. Расскажи.
— Не знаю, время ли сейчас рассказывать сказки… Ладно, вкратце. История эта происходила в очень давние времена, когда в море еще не было гальки. Стояла на берегу деревня. И жили в ней люди. Злые. И взрослые, и дети. И был среди них мальчик, который тоже не был добрым, но любил свою мать, а мать болела, и он очень хотел ее исцелить. И как-то во сне к нему пришла волшебница, которая сказала: твоя мать страдает от людской злобы. Она не здешняя, она пришла сюда из иных мест, где люди добры, и стала женой твоего отца и твоей матерью, отец твой был такой же, как все его односельчане, да и ты не лучший из детей, но я помогу тебе ее спасти. Я обращу все дурное в тебе в камушек. Брось его в море, и тогда злоба других тоже обратится в камень и утонет. Проснувшись утром, мальчик обнаружил под подушкой маленький круглый камешек. Ну и пошел к морю, размахнулся и швырнул его со скалы в воду. И что видит? Множество подобных камешков покатилось из домов и дворов и посыпалось в море. Их было так много, что дно моря покрылось галькой. А люди стали добрыми. И мать мальчика выздоровела.
— Замечательно, — сказал Поэт. — Странно, я никогда ее не слышал.
— Я думаю, это дернитская сказка. Там ведь есть море. А у моей матери была подруга детства, дернитка, она навещала нас иногда. Наверно, оттуда… Словом, я понял, что должен сделать с этим жетоном.
— Бросить в море? — улыбнулся Дан.
— Не совсем. Но вроде того. А вот и Мит идет, — добавил он, повернув голову к оконному стеклу.
Через пару минут Мит появился в комнате слегка озабоченный, но бодрый.
— Послушай, Маран, — сказал он с порога, — меня так взволновали все эти перемены, что я забыл… Если ты хочешь, чтоб я взял на себя ту прежнюю должность, ты должен дать мне слово, что не будешь прятаться от собственной охраны.
— Ну как там? — спросил Маран, не отвечая на его реплику.
— Нормально. Ничего не тронуто. Впечатление, что после того, как четыре года назад мы с Сантой закрыли за собой дверь, никто туда не входил.
— Боялись привидений, — сказал Поэт.
— Запустение? — спросил Маран.
— Нет. Просто пыли по колено. Но я уже нашел людей, через час твой кабинет будет готов. Правда, с остальным придется подождать.
— Не ходи, — сказал Дан. — Перейдешь завтра. Что за спешка?
— Не волнуйся, — усмехнулся Маран. — Ночевать я приду сюда и перед сном непременно тебе исповедуюсь. В стороне не останешься. Но Правление я должен собрать там.
— Правление?
— Ну да. Надо же мне официально войти в должность. Правда, сначала хорошо бы извлечь членов Правления из Крепости.
— Что ты сделал с Крепостью? — спросил Поэт.
— То, что собирался, — удивился Маран. — Ты же в курсе. Мы обложили ее войсками, как при классической осаде. И блокировали связь. Так что Песта теперь отрезан. Я предъявил ему ультиматум. Или отправиться в тюрьму, или сидеть там до конца жизни.
— А остальные? — спросил Дан. — В Крепости ведь куча народу.
— Остальные могут выйти. Без оружия. И подняв лапки кверху.
— Ты собираешься всех отпустить?
— Нет, Дан, — ответил Маран сурово. — Не всех. Я не тот мальчишка, каким был пять лет назад. Я уже объяснял это сегодня Лайве. Там Лет с Навером, они знают каждого. И разберутся, кого отпустить, а кого… В подвалах Крепости хватит места для всех, и на этот раз они у меня дождутся суда, будь уверен…
Его прервал писк сигнала, Маран вынул из кармана радиогорошину и сдавил ее.
— Маран, — сказал Лет, — кончено. Они открыли ворота. Песта застрелился.
— Единственный мужчина из всех, — уронил Маран после паузы.
Дан с удивлением уловил в его голосе нотку сожаления.
Обещанной исповеди Дан не услышал, так как не дождался прихода Марана.
Вскоре после того, как Маран ушел, забрав с собой не только Мита, но и Поэта, а Олбрайт увел предоставленного его заботам Лайву, дабы разместить того на ночь, нежданно-негаданно явился прилетевший из Латании врач, который, ворча в адрес Марана, не позволившего, как Дан только теперь узнал, увезти его вместе с Науро в Тидар, осмотрел еще раз рану, сделал кучу примочек и присыпок и заставил Дана принять не только стимулятор регенерации, но и снотворное, уверяя, что во сне процесс регенерации идет быстрее. Дан было запротестовал, но потом сдался и уснул. И проспав часов десять, если не все двенадцать, проснулся в середине ночи.
Он осторожно перевернулся со здорового бока на спину и обнаружил, что дверь в соседнюю комнату, наверно, еще с вечера, прикрыта неплотно, и видна полосочка света. Он понял, что Маран не спит, и хотел уже позвать его, но неожиданно услышал негромкий голос.
— Наи, дорогая моя девочка, — сказал Маран и замолчал. Дан гадал, разговаривает ли он сам с собой наяву или это во сне, но тут Маран произнес следующую фразу, и Дан понял, что тот диктует письмо… ну да, завтра ведь пойдет астролет на Землю, а он сам и не подумал написать Нике, хоть и валялся целый день без дела…
— К несчастью, мы увидимся нескоро. Я должен буду на некоторое время здесь задержаться. Дело не в Дике, с ним все в порядке, но пришлось, как говорит Дан, цитируя известного и тебе кехса Лахицина, вспомнить о камнях родины. Кстати, о Дане. Когда после сокрушительного поражения, которое я потерпел тут четыре года назад, Дан уговаривал меня улететь на Землю, он доказывал, что можно узнать, понять, разобраться, научиться, а потом вернуться и попробовать еще раз. Я отказался наотрез, не только не желая спасать свою жизнь, которую искренне считал утратившей дальнейший смысл, но и полагая, что не вправе это делать. Я уже не говорю об аморальности подобных проб. Как ты знаешь, меня спасли те самые люди, которым я так и не сумел ничего дать. Спасли против моего желания. И вот сегодня оказалось, что я парадоксальным образом прошел путь, на который не хотел даже ступить, и вернулся. Но вернулся не пробовать. На этот раз я доведу дело до конца. И опять о Дане. Когда мы вызволяли Дика, он получил пулю в плечо. Рана легкая, не задеты ни кости, ни нервы, пока астролет дойдет, все уже будет в прошлом, так, по крайней мере, обещал мне земной медик. Нике говорить не надо, да и тебе я не стал бы, если б не хотел, чтобы ты знала: он фактически спас жизнь Науро и Наверу. Для меня это не меньше, чем если б он спас мою собственную жизнь. Ну ты знаешь, что эти парни для меня значат… Но день сегодня был долгий, и я устал от дел. Я очень скучаю… нет, тоскую по тебе, малышка… — Он вздохнул. — На этот раз расставаться было совершенно невыносимо. Перед экспедицией я все-таки заранее знал, что придется, и как-то привык к этой мысли, а теперь я чувствую себя почти как на Палевой, где все время себя ругал, что, как последний идиот, держался вдали от тебя, и в тот вечер… но бог с ним, с тем вечером и с Палевой, лучше вспомнить утро… Хотя и это не выходит. Провал. Помню, как вошел, ты стояла посреди комнаты, растерянная и даже словно напуганная, глаза распахнуты, а руки ты прижала к груди, и они дрожали. Помню, что спросил, одни ли мы, и ты кивнула. И больше не помню ничего. Я был, как сумасшедший. Да и теперь не разумнее. Желанная моя. Прекрасная. Единственная…
Потрясенный Дан слушал слова, которых никогда и вообразить не мог на устах Марана, слушал невольно, потому что встать с постели и закрыть дверь затруднялся, а окликнуть было еще более неловко, чем слушать, и он слушал и думал, как это удивительно, что Маран, язык которого действительно с трудом выговаривал красивые слова, как этот Маран способен, оказывается, говорить женщине… Потом он понял. Он вспомнил полные нежности письма Ники, которые она ему писала в Бакнию в первый год его работы в Разведке, доверяя бумаге то, чего почти никогда не произносила вслух. И почему это люди боятся красивых слов? Почему выговорить ругательство или какую-нибудь гадость им проще, чем… Впрочем, Марана это не касалось, в его лексиконе не было ни одного слова покрепче черта, да и то позаимствованного у него, Дана, в его лексиконе, лексиконе Поэта, вначале Дан даже думал, что в бакнианском языке нет ругательств, только позднее узнал, что есть, и ненамного меньше, чем в земных языках, национальных языках, откуда они без конца просачивались в интер… Правда, это были ругательства совершенно иного рода, ничего общего с земными, которые Маран как-то назвал импотентскими…
Он так и не окликнул Марана, потому что тот остановился на полуслове и погасил свет, а когда Дан проснулся утром, его уже не было, открыв глаза, он прислушался, ничего не уловил и позвал так, на всякий случай. И вместо Марана к нему в комнату вошла Нила, объяснившая, что у Марана много дел, и он попросил ее прийти и подождать, пока Дан проснется, чтобы помочь ему встать, одеться, и прочее. Смущенный такой заботой Дан стал отнекиваться, объяснять, что ему лучше, и он почти может двигать рукой, но Нила заупрямилась и принялась за ним ухаживать. Правда, заигрывать она опять-таки не пробовала, и Дан почувствовал, с одной стороны, облегчение, а с другой, непонятную себе самому досаду или обиду. Она была необычайно серьезна и молчалива, кокетство, памятное Дану по Крепости и Малому дворцу, куда-то исчезло, держалась она с достоинством, Дан буквально заставил ее позавтракать с собой, она долго отказывалась, то ли из гордости, то ли наивного нежелания уменьшить его долю, и лишь когда экономка принесла и расставила два прибора, она села с Даном за стол и поела, очень сдержанно и скромно, Дан, знавший, что в стране почти голод, следил за ней с удивлением и уважением. За кофе он пытался разговорить ее, расспрашивая о том, что произошло в Бакнии за время их с Мараном отсутствия, но Нила отвечала неохотно, односложно, Дан чувствовал, что ее мысли заняты другим, попробовал сменить тему, спросил, как она попала к Марану в помощницы, и, к его удивлению, она сразу оживилась. История совсем не походила на ту, что воображал себе Дан, насмотревшийся земных фильмов, в которых в офис приходят по объявлению голоногие девицы, и работодатель, мысленно, а то и на практике заглядывая им под юбки, выбирает себе покрасивше. Осторожно, крохотными глоточками отпивая новый для себя напиток, Нила, не глядя на Дана, рассказывала ему, как пришла некогда с подругой в бар, где за чашкой карны они исподтишка оглядывали зальчик, присматриваясь к сидевшим вокруг мужчинам, как подсел к ним некий смельчак, принявшийся ухаживать сразу за обеими, что вызвало раздражение…
