Роберт Силверберг - Замок лорда Валентина (сборник)

— Двикка, — сообщила Сэрайс. — От нее мы опьянеем.

Она скинула накидку — больше на ней ничего не было., — сделала из нее мешок, сложила туда большие куски двикки, после чего они вернулись к хижине и почти до полудня ели. А потом до самого вечера пели и веселились. На обед они поджарили несколько рыб, попавшихся в плетеный садок Нисмайла, а потом лежали рядом, держась за руки, и смотрели, как на землю спускалась ночь, и она задавала ему тысячи вопросов о его прошлой жизни, его живописи, его детстве, его путешествиях, о Замковой горе, о Пятидесяти Городах, о Шести Реках, о жизни при дворе короналя лорда Трайма, о Замке с неисчислимым множеством комнат.

Вопросы лились потоком; не успевал он ответить на предыдущий, как она уже задавала новый. Ее любопытство было неистощимо. И оно, судя по всему, служило еще и тому, чтобы подавить его собственный интерес, ибо, хотя он страстно желал разузнать что-нибудь — нет, не что-нибудь, а все — о ней, у него не было ни малейшего шанса задать вопрос (притом он сомневался, что она вообще захочет ему отвечать).

— Что мы будем делать завтра? — спросила она наконец.

Так они стали любовниками. В первые несколько дней они только и делали, что купались, обнимались и поедали дурманящие плоды двикки. Страх, что она исчезнет так же неожиданно, как и появилась, который Нисмайл испытывал поначалу, начал постепенно оставлять его. Постепенно поток ее вопросов начал иссякать, но и несмотря на это, он решил не переходить в контратаку, предпочитая оставить ее тайны нераскрытыми.

И все же он не мог отрешиться от своей навязчивой идеи о том, что Сэрайс — метаморф, что ее красота ненастоящая, что за привлекательной внешностью кроется чудовищное чуждое обличие. Одна только мысль об этом угнетала его, особенно в те моменты, когда его руки блуждали по такой приятной на ощупь гладкой, прохладной коже ее бедер и груди. Он должен был постоянно бороться со своими подозрениями, но так и не мог отделаться от них. В этой части Зимроэля не было никаких человеческих поселений, да и слишком неправдоподобным казалось, что эта девушка — да, она оказалась девственницей! — подобно ему самому выбрала отшельническую жизнь в столь отдаленных местах. Гораздо вероятнее, думал Нисмайл, что она родом отсюда, что она принадлежит к расе меняющих форму — а их числа никто не знает, — которые скользят по этим сырым лесам словно привидения. Когда она спала, он иногда подолгу наблюдал за ней при слабом свете звезд, чтобы заметить, если она начнет терять человеческое обличие. Но она постоянно оставалась такой, какой он привык ее видеть. И все же, даже несмотря на это, он продолжал подозревать ее.

И все же, и все же… вовсе не в обычае метаморфов было искать общества человеческих существ или проявлять по отношению к ним малейшую теплоту. Для большинства людей, обитавших на Маджипуре, метаморфы были призраками давно прошедшей эпохи, существами нереальными, легендарными. С какой стати кто-то из аборигенов стал бы разыскивать Нисмайла в его уединении, предлагать ему себя, создавать настолько убедительную подделку любви и с таким рвением стремиться украсить его дни и оживить его ночи? В миг очередного приступа паранойи он представил себе, как Сэрайс в темноте возвращается к своему истинному облику и поднимается над ним, спящим, чтобы вонзить сверкающий кинжал ему в горло, мстя таким образом за преступления его предков. Но все фантазии такого рода были совершенной чепухой! Если бы местные метаморфы хотели убить его, то им не потребовалось бы прибегать к столь сложным методам.

Считать ее метаморфом было почти настолько же абсурдно, насколько полагать, что она им не была.

Чтобы избавиться от тревожных мыслей, Нисмайл решил снова вернуться к искусству. В один необыкновенно ясный солнечный день он вместе с Сэрайс направился к скале с красными суккулентами, взяв с собой чистый холст. Она затаив дыхание наблюдала, как он готовился к работе.

— Неужели картина целиком и полностью создается в твоем сознании? — спросила она.

— Именно. Я мысленно воображаю ту или иную сцену, преобразовываю, перестраиваю и усиливаю ее, а затем… впрочем, ты все это увидишь.

— А ничего, что я буду смотреть? Не помешаю?

— Конечно нет.

— Но если на картину наложится чья-то еще мысль…

— Этого просто не может случиться. Холсты настроены только на меня.

Он прищурился, привычным движением сложил рамку из пальцев, отошел на несколько шагов в одну сторону, в другую… В горле у него пересохло и першило, руки дрожали. Прошло столько лет с тех пор, как он занимался этим в последний раз: сохранились ли его способности? И навык? Он поправил холст и осторожно, не оставляя отпечатка, наложил на него мысленное изображение. Сцена была хороша! Яркие причудливые контрастные цветовые сочетания, неожиданные, можно сказать, вызывающие противопоставления элементов композиции, эта массивная скала, эти невероятные мясистые красные растения, увенчанные крошечными желтыми цветками, испещренный солнечными бликами лес… — да, да, это должно получиться, ему удастся передать и внешний вид, и сущность густой спутанной растительности джунглей, этого места, где меняются облики…

Он закрыл глаза… вошел в транс… затаил дыхание… А затем, резко выдохнув, перебросил сложившуюся в уме картину на холст.

Послышался негромкий удивленный возглас Сэрайс.

Нисмайл почувствовал, что все тело покрылось потом; он покачнулся и несколько раз глубоко вдохнул, но вскоре овладел собой и посмотрел на холст.

— Как красиво! — пробормотала Сэрайс.

Но он был потрясен тем, что увидел. Эти раздражающие диагонали… стертые и мутные цвета… тяжелое сальное небо, угрюмыми волнами нависающее от самого горизонта… — все это нисколько не походило на тот пейзаж, который он намеревался запечатлеть. Картина получилась неприятная и тревожная, нисколько не похожая на прежние работы Териона Нисмайла, — мрачная и болезненная живопись, извращенная непреднамеренными диссонансами.

— Тебе не нравится? — спросила она.

— Это не то, что сложилось в моих мыслях.

— Все равно… какое чудо — сделать картину таким вот образом, да еще столь прекрасную…

— Ты считаешь ее прекрасной?

— Изумительной! А что, ты не согласен?

Нисмайл пристально взглянул на девушку. Это? Прекрасно? Он пытался понять, льстит ли она ему, либо совершенно не обладает художественным вкусом, либо искренне восхищается тем, что он сделал. Эта вымученная живопись, это мрачное и чуждое произведение…

Чуждое!

— Тебе не нравится, — сказала она. На сей раз это был не вопрос, а утверждение.

— Я не работал почти четыре года. Вероятно, мне следует начинать постепенно, не торопясь, и тогда все понемногу встанет на свои места…

— Я испортила твою картину, — сказала Сэрайс.

— Ты? Не говори глупостей.

— Сюда примешалось мое сознание. Мое видение мира.

— Я же сказал тебе, что холсты настроены только на меня. Я могу находиться среди тысячной толпы, и это не повлияет на мою живопись.

— Но возможно, я отвлекла тебя, как-то вмешалась в твои мысли?

— Ерунда.

— Я немного прогуляюсь, а ты тем временем напиши другую картину.

— Нет, Сэрайс. И эта получилась отлично. Чем больше я смотрю на нее, тем больше она мне нравится. Знаешь что: давай пойдем домой, поплаваем, съедим двикки и займемся любовью. Как тебе такой план?

Он снял холст с подрамника и скатал его в трубочку. Но ее слова подействовали на него сильнее, чем он был готов признать. Вне всякого сомнения, в процесс его живописи вмешалось нечто странное. Что, если она все же сумела каким-то образом повлиять на него, если скрытая за очаровательной внешностью молодой женщины сущность души метаморфа каким-то образом отразилась в его собственной душе, окрасив импульсы его сознания чуждым оттенком…

Они молча шли вдоль речки. А когда оказались на лугу, где росли болотные лилии и где Нисмайл впервые увидел метаморфа, он вдруг как бы со стороны услышал свой голос:

— Сэрайс, я должен у тебя кое-то спросить.

— Что?

Он не хотел задавать этого вопроса, но не мог сдержаться.

— Ты не человек, не так ли? На самом деле ты метаморф, правда?

Она посмотрела на него широко раскрытыми наивными глазами, ее щеки зарделись.

— Ты говоришь серьезно?

Он кивнул.

— Я — метаморф? — Она рассмеялась, но не очень убедительно. — Какая дикая мысль!

— Ответь мне, Сэрайс. Посмотри мне в глаза и ответь.

— Терион, отвечать на такой дурацкий вопрос просто глупо.

— Прошу тебя.

— Ты хочешь, чтобы я доказала, что я человек? Но как мне это сделать?

— Я хочу, чтобы ты сказала мне, что являешься человеком. Или же кем-нибудь еще.

— Я человек, — сказала она.

— И я могу этому верить?