Олег Рой - Страх. Книга 1. И небеса пронзит комета
– Совсем нет. Ты похожа на усталого лейтенанта полиции, – сохранять нейтрально-спокойный и дружелюбный тон совсем нетрудно, а обычно это помогает. – Садись, я пасту разогрею.
– К черту пасту, я не хочу есть, – слова словами, но я-то знаю, что после дежурства она голодна, как упряжка северных собак после дневного перегона.
Бухнувшись в нагретую мной кресло-качалку, сестренка скептически зыркнула на мой чай, на блюдце с надкушенным круассаном и потянулась за пепельницей. При том, что наверняка ведь одну сигарету выкурила на остановке у работы и еще одну – пока шла от автобуса к дому. И вот опять…
Она, разумеется, прочитала мои мысли по выражению лица:
– Опять считаешь, сколько я курю? – хмыкнула она, чиркая зажигалкой. Я помотала головой, но, видно, не слишком уверенно. Рита дернула бровью. – Может, тебе запах моих сигарет не нравится? Босс тоже считает, что мне нужно тянуть что-то более дамское. Ладно, черт с ним, с боссом. «Голуаз» действительно слишком крепкие, но, знаешь, – начинала она понемногу оттаивать, – посмотрела бы я на тебя, если бы ты поработала в таких условиях.
Но вот это было уже несправедливо:
– Рита, но ведь я работаю с сиротами. Или с сиротами при живых родителях, что не лучше. Мне тоже непросто.
– Сравнила, тоже мне. – Она иронически хмыкнула. – Где детишки, хоть и сироты, а где уголовники.
Я вспомнила Беллу, ее не по-детски печальный взгляд, не по-детски серьезные мысли… Сторож нашего интерната, одноногий инвалид – жертва «той» войны, время от времени напивается. И норовит рассказать любому встречному-поперечному (только бы слушали!) о своей партизанской молодости. О том, как меняет людей война, как самые спокойные и добрые, если их заставить стрелять в себе подобных, превращаются в зверей. Так вот, он говорил, что у детей из интерната – тоскливые глаза волков. Такие же, как бывают у людей на войне. Волков я видела только в кино, но, наверное, понимаю, что он имеет в виду.
Рите я этого, однако, не сказала. Ей и так нелегко, вон какая взвинченная пришла, только-только смягчаться начала. Конечно, я сдержалась и промолчала. Только отвернулась, чтобы она не заметила, как лицо мое заливается краской. Кстати же, и пасту нужно вынуть из холодильника и поставить разогреваться.
И услышала, как за моей спиной клацнула дверца кухонного шкафчика. И догадалась, разумеется, что она оттуда достанет.
А она догадалась, что я догадалась:
– Ну что, начнешь отчитывать меня еще и за то, что я много пью? – Голос ее опять стал жестким и злым. – Ну так, во‑первых, не так уж много, пустяки, в сущности, а во‑вторых, Мари, я уже взрослая девочка, мне даже оружие доверяют.
Вот именно, горько думаю я, пока доверяют. И дозы пока совсем невелики – что такое рюмка-две после трудового дня? Но ведь я и полслова не произнесла, а ты уже кинулась оправдываться. Куда дальше пойдет? Чтобы справиться с раздражением, начнешь увеличивать дозу, это, в свою очередь, не лучшим образом скажется на характере, на способности держать себя в руках, в конце концов у тебя отберут пистолет и переведут на канцелярскую работу.
Но, разумеется, я промолчала. Потому что, когда человек превращается в ребенка – а злость и прочие первичные эмоции суть сугубо детские реакции, – в этот момент бессмысленно взывать к логике. А к эмоциям – бесполезно. Нужно постараться человека успокоить. Эх, если бы я была такая умная, как Рита, я бы придумала, как облегчить ее ношу, чтобы не накатывало на нее это ужасное бешенство – а все от непрерывной усталости, ни от чего больше, – чтобы все стало мирно и спокойно.
Микроволновка коротко пискнула, сообщая о готовности.
Рита поднялась из кресла – она почти никогда в него не садится, предпочитает табуретку – и приняла у меня исходящую горячим паром тарелку.
Я устроилась напротив, на диванчике. М-да. На столе стояли две рюмки. Она наполнила обе и подвинула одну мне:
– Выпей со мной?
Я покачала головой. Ритины глаза потемнели до черноты:
– Ну да, ну да, конечно. Как можно! У тебя же принципы, от которых ни в коем случае нельзя отступать!
Взяв еще теплую от ее пальцев рюмку, я резко, залпом опрокинула ее в себя. Коньяк обжег гортань, дыхание перехватило так, что голова зазвенела и закружилась. Рита охнула и протянула мне круассан. Я машинально откусила кусочек и запила остатками травяного чая. В голове зашумело. Рита пристально смотрела на меня еще несколько секунд, потом отвела взгляд, и щеки ее зарозовели:
– Мари, я дура, – прошептала она едва слышно, глядя в черное ночное окно. – Ты…
– Рита. – Я взяла ее свесившуюся со стола ладошку и крепко сжала. – Поешь все-таки, пока горячее.
Она вздохнула, как вздыхают, сбросив на привале тяжелый рюкзак, выпила коньяк, медленно помотала головой из стороны в сторону, улыбнулась и принялась за макароны.
У меня заскребло в горле. Иногда Рита бывает ужасно трогательна. А иногда у нее тоже «глаза волка». Но ее глаз я почему-то не боюсь.
– Опять начальство замучило? – осторожно спросила я, пробуя почву.
Рита, энергично орудуя вилкой, кивнула. Жевала она так, что я поняла – я угадала точно, голодна она зверски.
– Шеф, скотина такая, опять рутиной непролазной завалил, – пробурчала она, не переставая жевать, – и это при том, что у нас такое дельце нарисовалось. – Она мечтательно подняла глаза к потолку.
А у меня от ее «интересных дел» обычно мороз по коже. Но что поделать!
– Кому-то голову отрезали или отправили в цементных ботинках купаться? – смирившись с неизбежным, кротко спросила я.
– Не-а, не угадала. Все гораздо круче. Одному китайцу – неопознанному, кстати, – кто-то устроил кровоизлияние в мозг. То есть выглядит как обычный инсульт, но…
– Рит, но если существо выглядит, как корова, мычит, как корова, пахнет, как корова…
– …то это или корова, или Бритни Спирс, – хмыкнула Рита, подъедая остатки пасты.
Бритни Спирс, возглавлявшая лет двадцать-тридцать назад вершины хит-парадов и вообще бывшая чуть не эталоном красоты, сегодня производила впечатление если не коровы, то свиноматки. Когда она появлялась в каких-нибудь телешоу, казалось, что экран не выдержит и треснет. В общем, шутку я оценила.
– Поверь, сестренка. – Рита отодвинула тарелку и потянулась. – Это дело пахнет… не как корова.
– Почему? Нет, я не пытаюсь спорить, я же не знаю обстоятельств. Я просто пытаюсь понять, что подтолкнуло тебя к такому выводу.
Она вздохнула и, по-детски надув губы, помотала головой:
– Не знаю. Интуиция?
– Интуиция – штука хорошая, но зыбкая. Обмануться легко, кинуться не в ту сторону. Да и к делу ее не подошьешь, правда? В дело факты нужны. Так что шефа твоего понять легко: конечно, ему не хочется вешать на ваш отдел еще один «глухарь», – надо же, как я выучила всю сестренкину терминологию, – когда оснований, кроме твоей интуиции, никаких, а вы и без того завалены.
– …и самую скукотень из этого завала он сваливает на меня! – Рита хлопнула по столу. – Надоела проклятая рутина, уже в печенках сидит! Ведь три четверти этих дел – моих дел, между прочим, – даже до суда не доходят!
– А тебе хочется распутать что-то такое, о чем будут писать все новостные сайты. – Я вздохнула, допивая остывший чай.
– И что в этом плохого? – опять ощетинилась она.
Я пожала плечами:
– Ничего. Правда-правда, ничего. Просто если дела настолько мелкие, что не доходят до суда, это же хорошо. В тюрьме несладко, пусть лучше люди так опомнятся.
– Наказание должно быть неотвратимым, – строго казала Рита. Ей очень нравится эта формулировка, и она часто ее повторяет. С этим вряд ли можно поспорить, но все-таки моя упрямая сестричка бывает иногда слишком сурова.
– Разумеется, – согласилась я. – Но даже преступления бывают разные и по разным причинам. А бывают просто проступки. Нельзя же расстреливать за безбилетный проезд?
– Да это понятно. Но, если уж пользоваться этой аналогией, мне надоело заниматься одними безбилетниками! – Она достала очередную сигарету – ну хоть не на пустой желудок, и то хорошо – и закурила. – Да еще Феликс!
Чайник, который я между делом включила, вскипел. Заваривая свой чай и готовя для Риты кофе – как она может пить этот растворимый ужас, не понимаю, – я осторожно поинтересовалась:
– Что – Феликс?
Рита нахмурилась:
– Кажется, я его обидела, – неохотно призналась она. – Он позвонил, такой восторженный, у руководителя его юбилей, и Феликса к телу допустили, в смысле, к столу. Счастлив, как щенок на лужайке. Пригласил в горы – вот прямо специально в горы, любоваться этой дурацкой кометой. Дескать, оттуда зрелище будет самое что ни на есть крутое.
