Клиффорд Саймак - Зарубежная фантастика

Адамс через стол неприветливо улыбнулся ему.

— Тебя увлекли эти люди, Аш?

— Это не люди.

— Ну… тогда существа.

— Они даже не существа. Трудно вам точно сказать, что они такое. Вы посмеялись бы надо мной, если бы я сказал, что, по моему мнению, это такое.

— Постарайся как можешь поточнее, — проворчал Адамс.

— Симбиотические абстракции. Это достаточно точно, насколько я мог передать их облик.

— Ты хочешь сказать, что они на самом деле не существуют?

— О, нет! Вполне существуют. Они же есть, их можно чувствовать, вы о них знаете, так же как я знаю о вас, или вы обо мне.

— И у них есть разум? — спросил Адамс.

— Да, — подтвердил Саттон, — они разумны.

— И никто не сможет пробраться снова?

Саттон покачал головой.

— Почему вы не вычеркнете 61 Лебедя из своих списков-поисков? Сделайте вид, что ее там нет. От 61 Лебедя нет абсолютно никакой опасности. Лебедяне никогда не потревожат человека, а человек никогда не попадет туда. Впредь бесполезно и стараться.

— У них не машинная цивилизация?

— Нет, — ответил Ашер, — не машинная.

Адамс сменил тему.

— Ну-ка, посмотрим, сколько тебе лет, Ашер?

— Шестьдесят один, — ответил Саттон.

— Гм, — проворчал Адамс, — совсем еще ребенок, только начинаешь.

Его трубка погасла, и он ковырял ее пальцем, исследуя, но уже не хмурясь.

— Что ты планируешь делать дальше? — поинтересовался он.

— У меня нет планов.

— Ты хочешь остаться на службе, не так ли?

— Это будет зависеть от того, как вы к этому отнесетесь, — ответил Саттон, — хотя я предполагаю, что буду вам не нужен.

— Мы должны заплатить тебе за двадцать лет, сказал Адамс почти ласково. — Деньги тебя ждут. Можешь взять их, когда выйдешь отсюда. Почему бы тебе не взять их прямо сейчас? А можешь взять еще три или четыре года отпуска.

Саттон ничего не ответил.

— Приходи еще как-нибудь, — пригласил Адамс, — мы поговорим по-другому.

— Я не изменю своего решения.

— А никто тебя и не просит.

Саттон медленно поднялся:

— Мне жаль, — сказал Адамс, — что ты мне не доверяешь.

— Я летел, чтобы сделать дело, — решительно заявил Саттон, — я его сделал. Я обо всем сообщил.

— Да, это так, — подтвердил Адамс.

— Полагаю, вы не потеряете со мной связь?

В глазах Адамса мелькнул мрачный огонек.

— Всенепременно, Аш. Я не потеряю с тобой связь.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Саттон спокойно сидел в своем кресле — сорок лет были вычеркнуты из его жизни.

Потому что он снова вернулся на сорок лет назад.

…даже черные чашки были те же самые.

Через открытые окна доктора Рэйвена в кабинете слышались молодые голоса и топот ног студентов по тротуару. В кронах вязов разговаривал ветер, и этот звук был ему знаком. Где-то вдалеке звенел церковный колокол, а прямо через дорогу был слышен девичий смех.

Доктор Рэйвен вручил ему чашку кофе.

— Думаю, что я прав. — и глаза его блеснули, — три куска и без сливок.

— Да, это точно, — подтвердил Саттон, изумленный тем, что доктор мог помнить. “Но помнить, — сказал он себе, — это легко. Я, кажется, смог бы все помнить. Как если бы куски старых привычек начищались и полировались в моем мозгу все эти чуждые годы, ожидая, как прибор заботливо хранимого столового серебра на полке, когда придет время употребить его снова”.

— Я помню эти мелочи, — усмехнулся доктор Рэйвен, — чепуховые, бессмысленные мелочи, как, например, количество кусков сахара, и что сказал человек шестьдесят лет назад, но я, бывает, путаюсь в важном… в том, что, как считается, должен помнить каждый человек.

Беломраморный камин был ярко начищен до самого сводчатого потолка, и гербовый щит университета на его полированной поверхности был таким же ярким, как в последний день, когда Саттон его видел.

— Я думаю, — обратился к доктору Саттон, — вы удивитесь, почему я пришел.

— Ничуть, — возразил доктор Рэйвен. — Все мои мальчики рано или поздно возвращаются повидать меня, и я рад видеть их. Это заставляет меня гордиться.

— Я и сам удивляюсь, — улыбнулся Саттон, — и мне кажется, я знаю, почему, но это трудно объяснить.

— Тогда давай спокойнее, — сказал доктор Рэйвен, — помнишь, так, как мы привыкли. Мы сидели н обсуждали вопрос и, наконец, прежде, чем отчетливо понять его, мы находили суть.

Саттон коротко рассмеялся.

— Да, я помню, доктор. Тонкости теологии. Существенные различия в сравнительной религии. Скажите мне вот что. Вы провели за этим всю свою жизнь, вы знаете о религиях земных и других более чем любой человек на Земле. Были ли вы способны хранить одну веру? Вы когда-нибудь испытывали искушение уклониться от учения вашей расы? Доктор Рэйвен поставил чашку.

— Я мог бы заранее знать, что ты озадачишь меня. Ты делал это все время. У тебя была сверхъестественная способность поставить именно тот вопрос, на который человеку труднее всего ответить.

— Я больше не буду вас озадачивать, — заверил его Саттон, — по-моему, вы нашли какие-то хорошие, можно сказать, даже лучшие черты в прошлых религиях.

— Ты нашел новую религию?

— Нет, — произнес Саттон, — это не религия.

Церковный колокол все звонил, а девушка, смех которой доносился, ушла. Ее шаги на тротуаре были уже далеко.

— У вас не было когда-нибудь чувства, — внезапно спросил Саттон, — словно вы сидите здесь и слышите то, что, как вам известно, вам не дано было услышать?

Доктор Рэйвен покачал головой.

— Нет, не думаю, что я когда-нибудь это чувствовал.

— Если бы услышали, что бы вы сказали?

— Я думаю, — сказал доктор Рэйвен, — что я мог бы быть так же озадачен этим, как ты сейчас.

— Мы жили одной верой, по крайней мере, восемь тысяч лет, а может быть, и больше. Наверняка, больше. Потому что, что заставляло неандертальца красить берцовые кости в красное и ставить черепа к востоку лицом, должно было быть верой, слабым проблеском чего-то вроде веры.

— Вера, — мягко произнес доктор Рэйвен, — это могучая вещь.

— Да, могучая, — согласился Саттон, — но даже в ее силе — признание нашей слабости. Наше собственное признание того факта, что мы недостаточно сильны, чтобы стоять самостоятельно, что мы должны иметь посох, чтобы опереться; вера — это выражение надежды и убеждения в существовании какой-то высшей власти, которая укажет нам путь и даст руководство.

— Ты не ожесточился, Аш, тем, что нашел?

Где-то тикали часы, слишком громко для внезапно воцарившейся тишины.

— Доктор, — прервал молчание Саттон, — что вы знаете о судьбе?

— Странно слушать, что ты заговорил о судьбе. Ты всегда был человеком, не склонным ей поклоняться.

— Я имею в виду реальную судьбу, — пояснил Саттон. — не абстракцию, а фактически существующую вещь, а значит, и действительную веру в судьбу. Что говорят книги?

— Всегда есть, были и будут люди, которые верили в судьбу, — сказал доктор Рэйвен. — Некоторые из них, по-видимому, были правы. Но, в основном, они не называли это судьбой, а считали это счастьем или предчувствием, или вдохновением, или чем-нибудь еще в этом роде. Существовали историки, которые писали об очевидной судьбе, но это было не более чем слова Просто сомнительные выверты. Конечно, были и фантазии, были и фанатики, и другие, те, кто верил в судьбу, но преследовал фанатизм.

— Но нет ли свидетельства, — не сдавался Саттон, — нет ли фактического доказательства того, что называют судьбой? Подлинной силы, живой вещи, какой-либо жизненной субстанции, чего-то, до чего можно дотронуться?

Доктор Рэйвен вновь с сомнением покачал головой.

— Нет, насколько я знаю, Аш. Судьба, в конце концов, всего лишь только слово. Это не то, что можно наколоть на бумажку, вера-то тоже могла быть не более чем слова, в точности, как судьба сегодня. Но миллионы людей за тысячи лет сделали ее подлинной силой, вещью, которую можно определить в себе. Вещью, которой можно жить.

— Но предчувствие и счастье, — запротестовал Саттон, — это же не просто случайности!

— Они могут быть проблесками судьбы, — согласился доктор Рэйвен, — едва видимыми вспышками. Предвестниками широкого потока режима случайностей. Узнать, конечно, нельзя. Человек может быть невосприимчивым ко множеству вещей до тех пор, пока у него нет фактов. Поворотные пункты в истории зависят от предвидений. Вдохновенная вера в собственные способности меняла течение событий много больше раз, чем это можно себе представить.

Он поднялся, подошел к книжному шкафу, постоял с откинутой назад головой.

— Где-то, — сказал он, — если смогу ее найти, здесь есть одна книга.

Он поискал, но не нашел.