Дэвид Митчелл - Простые смертные

– Нам хотелось поговорить с вами наедине, Клара. Мы легко можем вывести ваших родителей из состояния хиатуса, достаточно щелкнуть пальцами, – она легонько взмахнула рукой, – и они даже не вспомнят о том, что с ними произошло.

Но мне все еще чудилось, что от этих лже-Давыдовых исходит угроза, и я спросила, не является ли хиатус чем-то родственным месмеризму[253].

– Франц Месмер – просто чертов болтун! – сердито сказала Клодетт. – Мы – психозотерики. Психозотерики Глубинного Течения.

Видя, что ее заявление меня попросту ошарашило, Шайлоу Давыдов спросил:

– Неужели вы никогда прежде не являлись свидетельницей чего-либо подобного, госпожа Коскова?

– Нет, – ответила я.

Давыдовы переглянулись, явно удивленные. Шайлоу вынул сигару из пальцев Дмитрия, пока та не успела их обжечь, и положил в пепельницу.

– Может быть, вы все же поставите кочергу на место? – сказал он мне. – Она никак не сможет помочь вам в этом разобраться.

Чувствуя себя полной дурой, я убрала кочергу и вдруг поняла, что слышу стук копыт по мостовой, звяканье уздечек и крики возниц на Невском проспекте. Здесь, в стенах нашей гостиной, моя метажизнь явно вступала в новую фазу, и я наконец решилась прямо спросить:

– Но кто же вы такие? Кто вы на самом деле?

Шайлоу Давыдов сказал:

– Мое имя – Кси Ло. «Шайлоу» или «Шило» – самое близкое из европейских имен, какое я сумел себе подобрать. Мою коллегу, которой приходится на публике играть роль моей жены, зовут Холокаи. Это наши истинные имена, мы носим их с момента нашего появления на свет. Эти имена носят наши души, если угодно. Итак, мой первый вопрос к тебе, госпожа Клара Коскова: как твое истинное имя?

Совершенно не подобающим для приличной девицы образом я взяла бокал Дмитрия и разом отпила добрую половину налитого туда коньяка. Я так давно похоронила мечту, что мне когда-нибудь доведется встретиться с такими же, как я, «вечными людьми»! И теперь, когда это произошло на самом деле, я, увы, оказалась совершенно не подготовленной к такой встрече.

– Маринус, – хрипло пискнула я, поскольку коньяк обжег мне горло. – Я – Маринус.

– Приятно познакомиться, Маринус, – сказала Холокаи, то есть Клодетт Давыдова.

– Я знаю это имя, – нахмурился Кси Ло, то есть Шайлоу. – Но откуда?

– Вы не ошибетесь, если заглянете в мои мысли, – решительно предложила ему я.

– Маринус, – Кси Ло погладил свои пышные баки. – Маринус Тирский, картограф? Так? Нет. У императора Филиппа Араба[254] отца, кажется, звали Юлиус Маринус. Нет? Ну, дальше я, пожалуй, эту царапину расчесывать не стану. Из твоего письма мы поняли, что ты не из Постоянных Резидентов, а из Вернувшихся?

Я призналась, что не поняла вопроса.

Их, похоже, уже начинало раздражать мое невежество. Холокаи-Клодетт сказала:

– Вернувшиеся – это те, кто умирает, отправляется в сумеречную страну и через сорок девять дней возрождается. А Постоянные Резиденты – например, Кси Ло – не умирают, а просто перекочевывают в новое тело, как только старое оказывается изношенным.

– Тогда, – я снова села, – я, скорее всего, действительно из Вернувшихся.

– Маринус, – Кси Ло – Шайлоу внимательно наблюдал за мной. – Неужели мы первые Вневременные, которых ты когда-либо встречала?

В горле у меня стоял даже не комок, а камень, так что говорить я была не в состоянии и лишь кивнула.

Холокаи-Клодетт стащила у своего напарника сигару, от души затянулась и сказала:

– В таком случае ты отлично справляешься. Я, например, несколько часов не могла прийти в себя и абсолютно ничего не соображала, когда Кси Ло ворвался в мою уединенную жизнь. Ведь некоторые начинают утверждать, что никогда и ниоткуда не возвращались. Ну что ж, спешу тебя обрадовать. А может, и не очень. Так или иначе, но на свете есть и еще такие же, как мы.

Я налила себе еще коньяку из графина Дмитрия. Это помогло растворить застрявший в горле камень, и я наконец смогла вымолвить:

– И много вас – нас – таких на свете?

– Не очень, – сказал Кси Ло. – Мы всемером объединились и создали Хорологическое Сообщество, разместившееся в частном особняке в Гринвиче в Лондоне. Впрочем, девять «вечных» отвергли все наши предложения и предпочли полную изоляцию, но дверь в наше Сообщество для них всегда будет открыта, если они когда-либо захотят общения с нами. За долгие века мы насчитали не менее одиннадцати-двенадцати Вневременных, или Хорологов, если включить сюда и этого шваба. Основной нашей задачей на данный момент является борьба с хищными замашками неких Плотоядных.

Позже я, конечно, узнала, что таилось за этим загадочным термином.

– Прости мне столь неделикатный вопрос, Маринус, – Холокаи-Клодетт коснулась нитки жемчуга, обвивавшей ее шею, – но когда ты родилась?

– В 640 году до Рождества Христова, – призналась я, чувствуя легкое головокружение от совершенно невообразимой ранее возможности говорить кому-то правду о своем происхождении. – В своей первой жизни я была самаритянином, сыном сокольничего.

Холокаи стиснула подлокотники кресла, словно ей хотелось подпрыгнуть и она изо всех сил пыталась сдержать себя.

– Так ты же в два раза старше меня, Маринус! Я, например, даже толком не знаю ни точного года своего рождения, ни точного места. Возможно, Таити. А возможно, и Маркизские острова. Я бы, конечно, сразу это поняла, если б туда вернулась, но мне как-то не очень хочется туда возвращаться, ибо там я пережила поистине ужасную смерть. Мое второе «я» было мальчиком-мусульманином, слугой в доме еврея, серебряных дел мастера, жившего в Португалии. В то время как раз умер Король Жуан[255], так что мое пребывание отмечено вполне точной вехой: 1433 год. А вот Кси Ло…

Облака ароматного сигарного дыма висели уже на разных уровнях, окутывая нас густым облаком.

– А я, – заговорил тот, кого я все еще называла «господин Давыдов», – впервые появился на свет в конце правления династии Чжоу[256]. Я родился прямо на лодке, в дельте Желтой реки примерно году в 300-м до Рождества Христова. Жизней пятьдесят назад. Мой отец был воином-наемником. Я замечаю, что вы вроде бы без особых затруднений понимаете этот язык, госпожа Коскова. Так?

Только когда я кивнула, до меня дошло, что он говорил по-китайски.

– Да, я прожила в Китае четыре жизни. – Я поспешно восстанавливала свои несколько заржавевшие навыки мандаринского диалекта. – Моя последняя жизнь пришлась на время правления династии Мин[257], примерно на 1500-е годы. Я тогда была уроженкой города Куньмин на юго-западе Китая. Травницей.

– Но твой китайский звучит, пожалуй, более современно, – заметил Кси Ло.

– Во время предыдущей перед этой жизни я жила на голландской фабрике в Нагасаки и разговаривала по-китайски только с китайскими купцами.

Кси Ло кивнул и принялся мерить комнату шагами, постепенно их ускоряя, а потом провозгласил по-русски:

– Клянусь кровью Господней! Я вспомнил! Маринус – это тот самый врач! Такой крупный мужчина огромного роста с красным лицом и седыми волосами. То ли немец, то ли голландец, раздражительный, вспыльчивый, этакий всезнайка. Значит, ты была там, когда взорвался «Феб» Ее Королевского Величества?

Я испытала чувство, близкое к головокружению.

– Значит, и ты там был?

– Я видел, как это произошло. Из дома судьи.

– Но… кем же ты был? Или, точнее, «в ком» ты тогда существовал?

– У меня было несколько «хозяев», но ни одного голландца, иначе я уже тогда смог бы догадаться, что ты из «вечных», и избавил бы Клару Коскову от многих неприятностей. Из-за того что вы, голландцы, были чрезвычайно огорчены утратой Батавии – теперь-то она называется Джакарта, – мне приходилось добираться в Японию и из Японии на китайских торговых джонках. Судья Широяма был моим «хозяином» в течение нескольких недель.

– Я несколько раз посещала судью Широяму. Когда он погиб, разразился большой скандал, но его довольно быстро замяли. Но что привело тебя в Нагасаки?

– Это весьма сложная история, – сказал Кси Ло, – которая связана прежде всего с моим коллегой Ошимой, который в своей первой жизни был японцем, нечестивым священником по имени Эномото, обнаружившим в Киришиме некий досинтоистский психодекантер.

– Эномото приезжал к нам. У меня в его присутствии просто мурашки по всему телу бегали.

– Мудрость кожи вообще недооценена. Я использовал Акт Убеждения, внушая Широяме, что ему необходимо покончить с властью Эномото. Отравить его. К сожалению, это стоило судье жизни, но такова арифметика самопожертвования. Моя очередь тоже однажды придет.

Джаспер, наш пес, воспользовался неподвижностью Василисы и вскочил к ней на колени; это была вольность, которой моя приемная мать никогда ему не позволяла.