Владимир Орлов - Шеврикука, или Любовь к привидению
– Как он прилетел, так он и улетел. Он свое дело сделал. И какой он вам Пузырь?
Версию о том, что Пузырь стал легкоподъемным оттого, что из него изъяли все тяжести, инспектор Варнике принял с высокомерным смехом и со словами: «Тяжестей в нем осталось достаточно. Просто он посетил плантацию человеков. Понаблюдал, как совершаются здесь опыты, и был таков». Инспектор Варнике приподнял котелок, поклонился публике и пошагал в направлении Марьиной Рощи. Более в Останкине его не видели.
А тяжело-темные облака наползали, наползали. И когда наползли, из них посыпал снег. Сначала он был крупитчатый, потом полетели хлопья метельные, ветер стал мотать верхушки деревьев, срывать державшиеся до конца ноября листья, словом, дождались зимы. Пурга погнала публику со Звездного и Ракетного бульваров в тепло жилья.
В понедельник утром Шеврикука увидел Звездный бульвар белым. На высоких южных склонах его, от проезда Ольминского и до проспекта Мира, детишки резвились на санках и пластмассовых кругах. От Марьиной Рощи и до проспекта были накатаны лыжни, останкинские физкультурники в часы безработиц, отталкиваясь бамбуковыми палками, доставляли себе удовольствие.
«Так, – подумал Шеврикука. – Завтра в парке откроют лыжную базу, и взаимоуважающий соблюдатель Горя Бойс со всеми своими персонажами переберется на зимние квартиры в Ботанический сад, в Оранжерею… Ну и что? Ничего, ничего, – успокоил себя Шеврикука, – мне в Оранжерее делать нечего».
Из телевизионных передач он узнал, что, несмотря на убытие Пузыря, раздача по коммунальным спискам вынутого из него добра отменена не будет. Другое дело, сроки ее несколько отодвинутся, потому как тщательными научными способами подвергнутся изучению свойства наследия Пузыря, чтобы не было причинено ни малейшего вреда народонаселению. То есть пока на добро отлетевшего Пузыря наложен карантин.
К объявлению этому публика отнеслась удивительно добродушно. Буйных волнений в Москве и провинциях не последовало. «Интересно, – соображал Шеврикука, – а что добыли Любохват и Продольный в пяти очередях?» И опять же ему стало досадно на самого себя. Получалось, что у него к этим двум субъектам болезненное отношение. Но он понимал, что не успокоится, пока кое-что не выяснит.
Когда Шеврикука решился пойти в Большую Утробу, у двери квартиры Зелепукина он обнаружил клочок бумаги. Нервным женским почерком там было написано: «Шеврикука! Гликерию похитили. Требуют выкуп. Где она, неизвестно. Без вранья. Поверь».
Шеврикуке захотелось скомкать бумагу и швырнуть ее в мусоропровод. Но он посчитал, что по возвращении от Артема Лукича он ее сожжет. Не было надобности подносить бумагу к носу, запахи исходили от нее Дуняшины.
Экая опять бесстыжесть и наглость!
Но, может быть, наглость и бесстыжесть на этот раз были вызваны отчаянием?
Ну и что? Обойдутся и без него! И как бы еще не пришлось пожалеть о своей затее самим похитителям Гликерии. Но кто они? Не оживляет ли снова в себе силы кровопивец и тать Бушмелев? Но Гликерия вроде бы расплатилась со злодеем… На всякий случай, пообещал себе Шеврикука, надо будет повидать Епифана-Герасима, не из-за Гликерии, конечно, и не из-за ее драм, а чтобы вызнать местопребывание и намерения Бушмелева.
Артем Лукич в Большой Утробе присутствовал. В дни баталий с Отродьями ему присудили особые полномочия, и он оказался в Утробе главнозаседающим. Похоже, и теперь полномочия у него не были отобраны. Вопреки дурным ожиданиям и слухам, бывшее бомбоубежище власти не определили под ночлежку бомжам, и домовые по-прежнему чувствовали здесь себя хозяевами, к самому же помещению относились теперь уважительно: оно выдержало осаду Отродий.
Шеврикуку допустили к Артему Лукичу без проволочек. На последних посиделках Артем Лукич обидел Шеврикуку и даже унизил его, а Продольного возвел в действительные члены посиделок, совершенно, на взгляд Шеврикуки, незаслуженно, а потому Шеврикука на Артема Лукича был сердит. Правда, он пытался успокоить себя: мол, очень может быть, тогдашнее поведение Артема Лукича было частью той самой жестокой проверки, назначенной ему, Шеврикуке. А теперь, когда и проверка, и оборона Хранилища – в прошлом, разумнее было бы вести себя великодушно и не напоминать старику о досадах и обидах.
И все же к столу Артема Лукича Шеврикука подошел, не выказав дружелюбия.
– Садись, – предложил Артем Лукич. – Чем обязан?
– Продольным и Любохватом! – резко сказал Шеврикука.
– Ах, вот оно что… – пробормотал Артем Лукич. И встал. – Вот оно что…
Поводом разговора он был явно недоволен. В прежние дни он бы наорал на Шеврикуку, ногами принялся бы топать, запустил бы в гостя чернильницу, но после баталий с Отродьями громкогласный Артем Лукич ходил неслышным калекой. И теперь он произнес тихо:
– Ты место свое знаешь? Ты кто? Ты двухстолбовый домовой! У тебя дела в двух подъездах!
– Я место свое знаю! – сказал Шеврикука чуть ли не воинственно. – И другие знают, каково мое место. Любохват и Продольный вызывают у меня сомнения, возможно несправедливые. Если вы эти сомнения не развеете, я могу натворить дел, какие не понравятся ни вам, ни Продольному с Любохватом. Если вы не уполномочены дать разъяснения, я схожу в Китай-город, в Обиталище Чинов.
– Ты, Шеврикука, я вижу, возомнил о себе, – покачал головой Артем Лукич. – А зря.
– Ладно. Может, и возомнил. И зря, согласен. – Шеврикука встал. – Но у меня свои понятия о чести. И если кто-то за что-то должен платить по счетам, я постараюсь посодействовать тому, чтобы так оно и вышло.
– Постой, Шеврикука! – заторопился Артем Лукич. – Успокойся. Сядь. Поговорим здесь. Куда ты, право?
– Я же сказал: пойду в Китай-город. В Гостиный двор. В Обиталище Чинов.
– А может быть, в этом нет нужды? – прозвучало за его спиной.
Шеврикука обернулся. В присутственное место Артема Лукича входил знакомый Шеврикуке со дня июльского собеседования Увещеватель.
– Садитесь, Шеврикука. В Гостином дворе, как вы знаете, нынче стройка, – сказал Увещеватель. – И вы, Артем Лукич, присаживайтесь.
Пожелание Увещевателя было исполнено.
При кабинетном свете Увещеватель выглядел иначе, нежели в лучинной полутьме Китайгородского Обиталища Чинов. Здесь он казался менее древним и менее заросшим, а глаза его были ярко-живые. Неожиданные и совершенно необъяснимые прежние его посмеивания, никак не соответствующие смыслу произносимых слов, нынче отсутствовали. Но опять нечто знакомое угадывалось Шеврикукой в частностях Увещевателя и его интонациях.
– Суть ваших сомнений, Шеврикука, – сказал Увещеватель, – нам известна. Но всего открыть вам в интересах дела мы не можем. И у нас нет ясности. Разговор с Любохватом и Продольным для вас пока преждевременен. И очень просим вас вести себя тихо, ни во что не вмешиваться и не предпринимать никаких самостоятельных действий. Дабы не повредить и самому себе.
– Всего не можете, – сказал Шеврикука. – Но хоть что-то откройте.
– Спрашивайте.
– Исчезновение Петра Арсеньевича.
– Да, – после очевидных колебаний сказал Увещеватель, – Любохват и Продольный желали использовать возможности Петра Арсеньевича. Пытались его уговорить или даже обмануть. Не вышло. Он стал им опасен. И они пособили кое-кому убрать Петра Арсеньевича.
– Кому же?
– Для вас сейчас неважно кому…
– Предположим… Далее. Марьинорощинский раскоп. Они проводили его по чьему-либо указанию? На пользу сословия?
– Нет, никаких указаний им не было дано. Действовали самостоятельно.
– Они сотрудничали с Отродьями Башни?
– Тут нет ясности. И есть серьезные вопросы.
– А с Бушмелевым? Особенно в пору его черной силы?
– И тут нет пока ясности. Что еще?
– Пожалуй, мне достаточно.
– Когда вы их видели?
– Вчера. Как только отлетел Пузырь.
– А сегодня?
– Нет. – Шеврикуку отчасти насторожил вопрос Увещевателя. – Сегодня не видел.
– Не видели… Ну ладно… Шеврикука, это не указание и не приказ. Это, почитайте, просьба. Не вмешивайтесь в то, во что вам не следует вмешиваться. Воздержитесь.
– Не вмешивайтесь – это, стало быть, не мешайте?
– Я сказал: не вмешивайтесь! – Увещеватель произнес это уже сердито. – Помимо всего прочего, ваши самостоятельные действия приведут к неожиданным для вас опасностям, а толку не дадут.
– Ваши слова принял к сведению, – сказал Шеврикука. – Спасибо за внимание к моей личности. Разрешите откланяться.
– Шеврикука, не дури! – выкрикнул ему в спину Артем Лукич. Попробовал выкрикнуть.
Так. Значит, и Увещевателю неведомо, где нынче Любохват с Продольным. Следовало безотлагательно заглянуть в подъезды – владения Продольного. То, что Продольного в подъездах нет, он выяснил сразу. В трех его квартирах жильцы были в отъезде, в них Продольный мог отдыхать или кутить с приятелями, там наверняка остались от него следы или даже улики. И верно, на восьмом этаже Шеврикука обнаружил комнату, оклеенную ликами и черно-белыми телами мадам Кабарес и ее соратника по искусству, то ли Карацюпы, то ли еще как, артистическую кличку его Шеврикука точно не помнил. Но зато знал доподлинно, что Продольный шутников обожает, а в мадам, похоже, и просто влюблен. В комнате было грязно, натоптано, Продольный на диван укладывался, видимо, в сапогах. И пахло дурно. У дивана же стоял сбитый из досок ящик, заваленный пулеметными лентами. Похоже, Продольного куда-то спешно вызвали, и ему было не до уборок. Впрочем, уважением к чистоте домовой Продольный не страдал. Не исключалось, что спешить Продольному пришлось на Звездный бульвар, где они с Любохватом на глазах Шеврикуки приблизились к Дуняше и вынудили ее следовать с ними.
