Благодать - Пол Линч
Ее устраивают на табурете у огня. Сидит в своем ничто. Возникает вместо мыслей бессветный ветер пустоты. Когда старуха вознамеривается снять с нее мокрую одежду, ей удается воззвать в себе к внезапной силе и не даться. Запах каррагина[16] от старухиной руки, что нерешительно покоится у нее на плече. Старуха говорит, да брось ты стыдиться, мужичонок. Я, что ль, трех пацанов не вырастила? И все ж отступается.
Позднее она понимает, что места эти – рядом с Ратмалланом, округой, о какой она сроду не слыхала. Как же Чарли смеется, когда это слышит. Как так не слышать, если оно все время тут было? Ведь именно тут пресекся старый ирландский порядок. Именно отсюда свершился графский побег[17]. Но в любом разе я тебя перевезу на ту сторону, когда обратно цвету наберешься.
Погодя спрашивает, твои кто будут? Ты откуда? Будут беспокоиться о тебе?
Она качает головой. Говорит, мама померла, вот как есть.
Старик качает головой. Старуха подается вперед и спрашивает, а еще кто есть? Сестра? Или брат?
Имени своего она им не сказала. Они зовут ее «парнишка». Старуха приносит ей одежку, какая сядет лучше, но она ничего другого не наденет. Старуха в итоге стоит посреди комнаты, поджав губы, держит одежки, старик забирает их, кладет в сундук, странный слышен звук от нее, вроде печали.
Дни проходят, как поток-облака, незамеченные в некой ненаблюдаемой ночи. Она черпает ложкой суп из водорослей, случайную рыбу, сплевывает кости в огонь. Старик со старухой стараются не смотреть в мертво-вперенные глаза, в глаза посреди ада ее, что видят сокровенных зверей тьмы, зверей, что бродят чудовищными очерками, словно бы зримые в теневом свете. Ум ее откликается звуками старой жизни. Голосами Блэкмаунтин, что звенят и глохнут. Слышит голос матери, незнакомый ей, голос Сары без слов, просто звук его, слышит, не чувствуя никакой нежности. А следом приходит ночь, когда в поту просыпается она из сновидения столь жизнеподобного, что преследует ее оно не один день. Галдящая толпа сотен людей – несет факелы и секачи, выкликает ее имя. Сара среди них. Что это они кричат. Убийца. Возглавляет их Боггз, глаза горят, облик человечий превращается в волчий, движется он в своем же гнев-свете, словно мельничное колесо с полной свирепостью, если б она хотя б объяснить это могла. Проснувшись от того сна, она бредет оглушенная и забивается в угол до света дня. Чарли находит ее и переносит обратно в постель. Она видит этот призрачный образ Боггза-волка, будто наблюдала его при дневном полнейшем выражении, задумывается, не пророчество ль такая мощь сна.
Думает, я б могла остаться и жить с этими людьми и есть их суп из водорослей. Чарли так и сказал. Он отдал в заклад все, кроме одной своей рыбацкой сети, говорит, потому что больше нет в нем сил рыбачить в проливе в одиночку. Но она знает, что сети они заложили ради еды. Значит, прозиманье добралось даже сюда, думает она.
Чарли хочет научить ее всяким хитростям с сетью. В лодке рассказывает ей, что все трое сыновей его погибли в море в один вечер, сколько-то лет назад, шторм зверской силы, говорит. Вот только что были все с нами, а назавтра уж нет. Она повторяет в уме имена его сыновей. Думает, у старика голос добрый, горечью не убитый, как у его жены. Дает ей табаку, разговаривает с ней, будто она ему сын, пока вместе они сидят и курят. Когда вместе бывают на улице, она утаивает мочу свою в жестянке, стоя спиной к нему. Старик говорит ей, от ссак твоих жуть сколько грохота. Старуха вечно досматривает за ней, странные взгляды бросает. Ей снится Боггз-волк и снится старуха, пока ночь напролет не начинают мучить ее их лица, что змеятся и нависают из ума-тьмы, словно то, что в нем мерцает, предвещает ее же кончину, и принимается она считать старуху злой. И вот как-то раз вечером, пока сидит она и курит на порожке, старуха проходит рядом, склоняется к ней, тянет за мочку, загоняет вопрос в ухо.
С кем же ты это, девонька, вечно разговариваешь?
В декабре уходит она, утро муфта синь-стужи, звезды серебристая пыль. Ничего не берет в суму, кроме копченой селедки, завернутой в бурую бумагу. Старик в постели подымается на локте, смотрит.
Много дней брести ей на юг, ожидать грызубастой зимы, какая еще предстоит, погода для декабря мягкая. Думает, можно попробовать это место или то, а потом найдешь, что с собой поделать, какую-никакую работу, и все станет получше. Равнины у моря в эту пору онемелые и отскобленные от цвета, дороги полнятся босоногими. Она думает, из тех они, кого видишь на дороге в Блэкмаунтин, – пропащие души, как называла их Сара, те, у кого даже лачуги нет. Теперь их, кажется, прибавилось, и кое-кто на вид уж такой бедовый, что даже пука к ним не лезут. Они околачиваются на обочине, словно ждут кого-то, бродят по дорогам, взглядом шаря и томясь. Смотрят на нее так, будто в силах унюхать рыбу у нее в сумке. Она думает, зимы пока нет, потому что прозиманье, оно у них внутри. Они глазами впивают ее силу.
Она спускается с дороги, чтоб поесть своей рыбы в уединенье, бо поди знай, кто там на тебя смотрит. Встает под брюхом каменного моста, развертывает рыбу и пожирает ее,
