Алла Кисилева - Осторожно боги
«Если бы я только служил лучше своему богу», — единственная мысль застучала в его голове, а из больших глаз покатились крупные слезы.
Шемма не хотел, чтобы бог видел, как он плачет, но никак не мог справиться со слезами. Молчать дольше уже было нельзя, Даг-ан и так слишком терпелив к нему и не наказал за плохое служение, и против своей воли, глотая слезы, он раскрыл рот.
— Да, господин, — горестно прошептал он.
Линии на стенах снова начали свой танец, впитывая в себя каждую каплю звука. Шемма уже почти терял сознание от горя, как вдруг его внимание привлекло движение занавеса, оно стало сильнее, как будто его разрывало что-то изнутри. И он скорее почувствовал, чем увидел, как от занавеса отделилось что-то и стало приближаться к нему, очень медленно. Сначала маленькому жрецу показалось, что он видит оживший рисунок на стенах, но чуть позже в его сознании расцвело ярким цветом понимание, что к нему идет его бог Даг-ан. Фигура, отделившаяся от занавеса, казалась сотканной из того же материала, и каждая частица ее была наполнена движением, можно сказать, что именно это движение и создавало форму, которая предстала перед жрецом. Вся комната наполнилась силой, резкой и колющей, холодной и жаркой, эта сила сковывала и расслабляла, притягивая и затягивая в себя. Бог сделал только один шаг и остановился, если можно сказать так про эту никогда не перестающую двигаться фигуру. Шемма смотрел, пораженный, и вдруг почувствовал, что его горесть прошла, а сердце наполнилось неизведанным раньше чувством, чувством великой любви. И, о счастье, в это же мгновение он снова услышал такой родной голос.
— Иди сюда, Шемма, посмотри на эту сверкающую поверхность, посмотри в ее самую сердцевину, — позвал его Даг-ан.
Маленькими шажками жрец прошел вперед и встал прямо перед бронзовым блюдом, и показалось ему, что он видит его впервые, он будто забыл, что в течение нескольких дней чистил это блюдо со всей доступной ему старательностью. Ему показалось, что оно стало больше и глубже, а блеск усилился. Он застыл, трепеща от радости, не зная, что ему делать дальше.
А Даг-ан произнес:
— Пойдем со мной, Шемма. Ты хочешь пойти со мной, ты хочешь быть с твоим богом?
Если бы Шемме довелось прожить еще множество жизней, если бы боги даровали ему судьбу царя, он все равно никогда бы не познал большего счастья, чем испытал в ту секунду, когда его бог произнес эти слова. Ведь это означало, что он не останется один, что бог, его бог, позвал его, Шемму. Его руки, прижатые к груди в молитвенном жесте, разжались, он развел их в стороны, стараясь обхватить, прижать к себе все, что сделало его таким невыносимо счастливым.
— Да, господин, — закричал он звонким голосом, всем телом стремясь вперед.
Его крик взорвал пространство, линии заметались, слились в единый поток и стали заполнять собой всю комнату, отделяясь от стен. Они больше не пугали Шемму, ведь они были частью его радости, частью его счастья, частью его бога. Не переставая всматриваться в стоявшее перед ним блюдо, маленький жрец уже не казался себе маленьким, он чувствовал себя высоким и сильным, даже сильнее царя, и он уже не боялся в этом признаться. Блюдо продолжало менять свою форму, оно еще более углубилось, стало вращаться, и Шемму потянуло куда-то вперед, в самый центр вращающейся чаши. Еще шаг, еще один шаг, и он сольется со своим богом. Ожившие линии, заботливо подхватив под руки, направляли его и поддерживали, музыка становилась все более осязаемой, а блеск движущегося металла притягивал и манил. И Шемма сделал шаг…
Огорошенный, я вертел перед собой рукопись, оборвавшуюся так неожиданно. Присмотревшись, я обнаружил, что, похоже, там было еще что-то, один или несколько листов оторваны, причем явно в спешке. Разочарованно я отложил бумаги в сторону, мне это совсем не нравилось. Конечно, я не собирался заниматься этим, но все же мне было весьма любопытно узнать, куда же повел неведомый Даг-ан своего маленького слугу. А еще мне надоели всяческие непонятные события. Ну, кому, скажите на милость, могло понадобиться обрывать страницы этой рукописи? Я вскочил, пораженный мыслью, внезапно пришедшей мне в голову. Алиенора, ну, конечно, только она, со всей непочтительностью юной девы к книге, могла сотворить такое.
Я бросился к двери, но вовремя остановился, здраво рассудив, что в такое время девочка попросту уже спит.
«Что могло заставить эту прелестную и умную девушку так поступить?» — Эта мысль не давала мне покоя. Но, в любом случае, на ответы я мог рассчитывать только завтра утром.
— Дядюшка Анри, — на лице Алиеноры появилась милая гримаска капризного ребенка.
— Ну, пожалуйста, дядюшка Анри, — она ласкалась ко мне, как кошечка, эта истинная дочь Евы, прекрасно сознающая, что ни один из тех, кто называет себя мужчиной, не сможет ни в чем ей отказать.
Это произошло сразу после завтрака, когда я изо всех сил постарался придать своему лицу серьезное выражение, грозно сдвинул брови и поинтересовался, не знает ли она, куда делись недостающие листки рукописи.
Последовавшая далее сцена была просто великолепной, сначала милое дитя сделало вид, что ничего не понимает, что ей никогда бы и в голову не пришло вскрывать пакет, предназначенный не ей. Видя, что проказница со мной играет, я продолжал настаивать, и тогда плутовка разразилась слезами, причитая, что внезапная смерть отца была для нее таким ударом, что она, бедняжка, осталась совсем одна. Со слезами на прекрасных глазах она мне поведала, как ей необходима поддержка, а будущий муж ее, неразумный мальчик, только на год старше ее. Поэтому, если я перестану на нее сердиться, то она мне все объяснит. Украдкой вздохнув и по-отечески поцеловав это прелестное создание, непостижимым образом ставшее от слез еще красивее, я успокоил ее, что не являюсь столь черствым и бесчувственным человеком, каковым она меня, вероятно, считает.
Когда Алиенора поняла, что на нее не сердятся, слезы моментально высохли, и она тут же мне почти весело прощебетала трогательную историю одинокой молодой девушки, в отчаянии пытавшейся найти причины гибели отца. Сочувствуя, но теряя терпение, я вопросительно посмотрел на нее, и тогда она, с глубоким вздохом, призналась мне, что действительно взяла на некоторое время пару листочков.
Я продолжал выжидательно смотреть на нее, и тогда она объяснила, что отдаст их мне, но сначала просит, чтобы я дал ей слово, что исполню ее просьбу. И она опять защебетала, как одинокой девушке нужна помощь и только я смогу ей в этом помочь, так как только я обладаю необходимыми для этого талантами, о которых так много рассказывал ей ее любимый родитель. Это настораживало, но она продолжала уговаривать меня, кружась вокруг в невероятном танце, — ее платье шуршало, и я чувствовал аромат ее кожи. Конечно, я дрогнул, очевидно, красотке была известна моя неспособность сопротивляться женским чарам, особенно таким исключительным. Еще какое-то время я смотрел на ее движущиеся губы, наслаждаясь звуками ее мелодичного голоса.
— Хорошо, будь по-твоему, — я проговорил эти слова как-то неожиданно для себя, — я сделаю, как ты хочешь.
Нежные девичьи руки, крепко обвили мою шею, она прижалась ко мне всем телом и поцеловала меня так, что моя благопристойная маска доброго дядюшки затрещала, дала огромную трещину и была уже готова вот-вот разлететься на мелкие кусочки. Слава богу, она отстранилась в тот самый момент, когда я уже было совсем потерял голову. Я стоял, оглушенный, тяжело дыша, слушая глухие удары своего сердца. А она улыбалась, зная, что победила, зная, что наконец-то обрела надо мной власть.
— Я хочу, чтобы ты прошел тем же путем, каким прошел Шемма, — сказала мне спокойно Алиенора, — поклянись мне, и я дам тебе последние листки рукописи.
— Но почему ты так уверена, что это не подделка? — сделал я последнюю попытку спастись от ее притязаний. — Эта история слишком невероятна, чтобы быть правдой, а тем более этот арабский язык. Ты же знаешь, какие эти арабы выдумщики и как они любят приписывать себе все тайны этого мира. Мне думается, что они вообще не способны отличить, где кончается сказка и начинается быль, да им это и без надобности.
Я заметил в своем голосе просительные нотки, и осекся. Алиенора смотрела на меня, ее глаза светились насмешкой.
— Ты обещал, — опять это спокойствие в ее голосе.
Ну что ж, значит, мне судьбою написано ввязаться в эту странную историю, иначе как объяснить, что уже столько лет она неотвратимо преследует меня и все, словно сговорившись, твердят мне одно и то же. Я смирился со своей участью, призвав на помощь все свое легкомыслие, не забыв, конечно, трижды проклясть ту таверну, того торговца и весь тот далекий день, когда ноги мои привели меня в то поганое место. Я поклялся моей прекрасной мучительнице, что сделаю все так, как она хочет, правда в глубине души надеясь, что ничего у меня так и не выйдет. Несмотря на всю мою любовь к загадкам и приключениям, мне почему-то совсем не нравилась эта странная история. Может, потому, что она произошла уж слишком давно, может, потому, что там участвовали непонятные мне существа, а может, это было просто предчувствие. Не знаю, и хотя меня терзало любопытство, а присутствие рядом Алиеноры зажигало огнем все мое естество, глубоко внутри меня жило беспокойство, и я чувствовал, что мне от него избавиться не удастся.
