В. Галечьян - Четвертый Рим
Не помня себя от ярости и не подумав о раскрытой двери, Луций бросился к кровати и содрал с негодяя одеяло.
— Ты что же это, козел, разлегся на чужой лавке? — закричал он, но осекся. Потому что остекленевшие глаза Шивы продолжали тускло и мудро смотреть на него, как живым не свойственно. Пятясь, не сводя глаз с обнаженного тела, Луций дошел до стены и вжался в нее. Потом ощупью нашел за собой дверную ручку и спиной вперед вылетел в коридор.
«Бежать, — колотилась в нем одна мысль, — спасаться куда глаза глядят!» — Луций сделал один шаг, другой… и наткнулся на педеля…
— Ты пьян! — возликовал педель. Пока Луций соображал, то ли дать ему в морду и убежать, куда глаза глядят, то ли завести дружескую беседу и увлечь в сторону, педель обнюхал его еще раз и, убедясь в своей ошибке, сказал миролюбиво.
— Ты, ишак, вовсе не думаешь о своей душе. Ты можешь пропускать физики, химии, астрологии, но прогуливать лекции по римской риторике с электронной фиксацией посещения станет лишь кретин или потенциальный самоубийца.
«Так я и есть потенциальный самоубийца», — как-то весело подумал Луций и, сорвавшись с места, побежал закрыть дверь.
Педель дождался его и, отчаянно рыся, повел в аудиторию, где юноша и застрял.
8. ТРОПЫ
Первые несколько минут Луций слушал как в тумане. Магнитофонная пленка казалось крутилась прямо в мозгу, разрывая сознание набором непонятных механических звуков. Временами шум отступал, и юноша делал малоуспешные попытки проникнуться особенностями оборотов речи, научно именуемыми «тропами». Но потом смысл слов стал доходить до него, и он оказался созвучен происходящему…
— В монологе Нерона тропят дорогу еще другие изоб-выразительные словесные украшения, которые отделены от перечисленных ранее, потому что все они образуют особ-единый род. Характерны для всех них отказ от обыч-собственного значения слов, обогащение их оборота.
Рискованную метафору превращают в сравнение прибавлением слова «как». Сравнение — это расширенная метафора.
Из метафоры развивается тот прием, который не ограничивается одним употребленным в переносном значении словом, так что говорится одно, а подразумевать следует иное. Это также важное украшение речи. В нем надо избегать темноты смысла. Сюда принадлежит то, что мы называем загадками — «в боязни смерти и оружья трех мужей», — на самом деле одного Октавиана.
«Сколько же я должен бояться „мужей“? — невольно задумался Луций. — Если не гибель от рук разъяренных дебилов, обязательно достанет его директор и отдаст сыскарям выдавливать из него информацию о Никодиме, да еще и этот Эол с чернорубашечником ввязались. Как раз трое мужей, — усмехнулся юноша. — А если чудом обойдутся обе эти мерзкие истории, то все равно каждый день шансов влететь во что-то предостаточно», — применил он на практике синекдоху, способную раскрыть по одному многое, по части целое и припомнил одновременно с магнитофоном «ждут звезды и меня, коль все враждебное успеет упредить мой меч безжалостный…»
Лектор сюда же примкнул менее красивые, но все же не заслуживающие полного забвения обороты, когда вместо множественного используется единственное число, множественным обозначается один предмет…
…«оружием» обозначается «группировка», — додумал за магнитофон пример Луций и опять вернул ему слово.
— Этот способ выражения служит украшением не только ораторской речи, но употреблен и в обыденном разговоре. Некоторые называют синекдохой и тот случай, когда из контекста речи мы улавливаем то, о чем умалчивается.
Тут Луций не согласился с вдалбливаемым в мозги подходом, что все решается мечом, а основа власти в страхе.
«И вождь, в бою разбитый, корабли, готовые бежать, направил к Нилу, чтобы смерть найти», — вновь не желал Нерон назвать собственным именем Антония — одного из «трех мужей».
«Действительно, бежать безумие, согласился Луций с магнитофоном. — Да и на кого он оставил бы брата в этой сволочной жизни?»
— Катахреса состоит в том, что неточно пользуются похожим и родственным словом вместо определен-точ-ного. С катахресы начинается разбираемый текст, когда Нерон совершенно справедливо объявляет себя божественным и абсолютным монархом, между тем как Рим юридически оставался республикой, и император-принцепс считался правителем, но не властелином, так что римляне ему были как бы согражданами.
«Опять меня в чем-то специально путают», — понял Луций. Но был совершенно не в состоянии разобраться, какие же подменяли понятия, прославляя монархию.
Внезапно возникший контакт между магнитофоном и Луцием прервали вопль и возня в коридоре. Казалось, что это шайка мартовских котов пробралась на кухню и там колобродит. Ученики удивленно воззрились на дверь, словно призывая ее к ответу, и та отворилась. Чудовищная, похожая на бычью, морда возникла в дверном проеме. Она венчала узенькие плечи и кривые ножки дебила Саши. Вопли за его спиной раздирали барабанные перепонки и полностью заглушали шепелявиние магнитофона. Два дебила выдвинулись вперед и грозно стукнули об пол цилиндрическим деревянным столбиком с закругленной вершиной, по всей видимости, изображающим фаллос. Дебил Саша лишь на палец возвышался над символом веры.
— Его убили, — закричал Саша, демонстрируя невероятной величины острые клыки, — всех уничтожим, берегись!
За ним в раскрытую дверь уже вваливался поток яростно вопящих дебилов. Четверо самых крепких несли тело Шивы с неизменной зеленой сигареткой в уголке рта и четырьмя сжатыми кулаками вдоль бедер.
«Кранты», — подумал Луций и словно примерз к столу, не смея поднять глаза.
Прошло несколько секунд. Галдя и вопя о мести, дебилы положили обретенного бога на стол перед кафедрой, согнав учеников из первых рядов и полуокружив тело.
«Сейчас начнется», — решил Луций. Он оглянулся, ища какой-нибудь тяжелый или острый предмет, чтобы подороже продать свою жизнь, но, кроме столов с ручками на. них, ничего не обнаружил.
Один лишь компьютер с невозмутимым спокойствием взирал на происходящее и размеренно разматывалась магнитофонная пленка.
— Все, что может быть выражено более кратко, а ради украшения излагается более пространно — «в бою непобедимый покоритель стран, вождь в почестях с Юпитером сравнявшийся…» — есть перефраза.
Гипербат — соединенное с изяществом нарушение обычного порядка слов путем их пере-движ-станов-ки — «и вновь Египет пил кровосмесительный кровь римского вождя…» — является как бы самым верным признаком взволнованного чувства.
— Что с ним?.. Отчего он умер?.. — зашелестели голоса потрясенных учеников, постепенно начавших приходить в себя.
«От ваших мудацких вопросов», — подумал Луций холодея, но Саша-морда, продолжая тихонько подвывать, ткнул пальцем под левый синий сосок Шивы, где торчала, словно приклеенная, рукоятка ножа:
— В туалете, — всхлипывая сказал он… в туалете на унитазе… голый, только у ног простыня.
— Посмотрите метку, — впервые на памяти студиусов вступился компьютер. — Всякая простыня в лицее сдается в стирку… — и продолжил. — Мертвец должен быть помещен в специально отведенное место. Неживой организм не способен обучаться римской риторике, поэтому я временно прерываю лекцию.
Магнитофон действительно замолчал, однако это нисколько не утихомирило дебилов. Даже Луций со своего места увидел, что глаза Саши-морды стекленеют от гнева, но компьютер и не подумал остановиться:
— Если мертвецов приносят слушать лекции, это свидетельствует о недоразвитии общественной формации.
— Кто мертвый? — прошипел компьютеру Саша, как-то по особому горбясь и приближаясь к нему стелящимся беззвучным шагом. — Разве боги умирают!
— Вы говорите, бог? — изумился компьютер. — Тогда, чтобы я мог вас квалифицировать, ответьте, что вы понимаете под термином «бог»: высшее сверхъестественное существо, верховный предмет религиозного культа, первопричина, конечная основа всех вещей, совершенное существо, необходимый постулат критического разума, абсолютный дух…
Тут Саша-морда вырвал нож из груди Шивы и с воинственным кличем высоко поднял над головой. Неотрывно разглядывающий лезвие Луций не обнаружил на нем ни кровинки. Занесенное над компьютером, оно, на самом деле, не менее грозно нависло над юношей, как над участником преступления.
— Расскажите о вашей религии? — с олимпийским спокойствием продолжал интервьюировать Сашу-морду компьютер.
— Я принесу тебя ему в жертву! — прошелестел дебил Саша и бросился на электрический барьер.
