Павел Кучер - 1647 год. Королева Наташка.

Нет, черная окраска самолета ничего не означает, зато она полезна для маскировки ночью и «впитывает» солнечное тепло днем… Да, высоко в небе — холодно… Нет, такой овощ в Европе не растет… Да, взрослых на борту всего четверо — я, пилоты и дежурный пулеметчик. Остальные, самые настоящие дети. Даже крещеные. Можете поговорить… Почему-почему? Взлетный вес меньше! Экономим буквально на всем… Как правило, трапеза затягивается на пару часов и больше. Умеют служители культа покушать на халяву. Что православные, что наши… Мне — это на руку. Первая партия беженцев, привезенная грузовым вездеходом, должна видеть наше застолье. Так надо…

Сильнее всего пугает неизвестное. Всех… Людей, зверей и потусторонние сущности (это я опять про себя). Достаточно нарисовать (а лучше — показать обнадеживающую перспективу), как страх улетучивается… тут главное — не переборщить и не затягивать. Иначе успевают придуматься новые страхи, а с перепуганным контингентом я иметь дело отказываюсь. У меня тоже, знаете ли, нервы не железные. Поэтому представление Фриц заранее расписал по минутам. Сроки корректируются радиообменом. Plan! Для священников он звучит:

— Sattigen und trosten (накормить и утешить), — что-либо обещать глупо. Давать какие-либо гарантии — не своевременно. О судьбе принадлежащих монастырю земель и недвижимости даже сам бог, вероятно, ничего внятного не скажет. Но, самый минимум — вывезти людей и ценности — попам обещать можно. Сами видят, за нами не заржавеет. Знаю, что этого им мало, но зато — честно. Veritas odium parit, obsequium amicos (истина порождает ненависть, а лесть друзей). Кто хотел «сохранить всё», давно по округе на кольях сидят. Verstehen?

Нехорошо грубо обращаться с пожилыми людьми, но обманывать их тоже непорядочно. Faciant meliora potentes (Кто может, пусть сделает лучше). Это тоже часть плана, кстати… Если бы появился властный мужик (каким они, вероятно, представляют Фрица), то можно было ждать всяких хитростей и провокаций. «Брать на слабо» сильных мира сего, святоши умеют отлично. Тем живут… А жаловаться на житейскую неустроенность «демонической сущности» (мне) — добрым католикам дико. Всё равно, что самим вызывать в церкви дьявола… Оказывается (строго по канону!), говорить с дьяволом христианину не зазорно. Мало ли, как судьба повернется? Зато звать его специально нельзя. И сделки заключать — нельзя. Погубишь душу. А у иезуитов души нет — пусть отдуваются… Постоянно подмывает спросить — зачем было в мирное время доводить население до последней крайности? С большим трудом сдерживаюсь… Когда по округе несет сладким запахом горелой человечины — поднимать тему поздно. Сами доигрались — сами и расхлебывают. Главные виновники, один черт, давно сбежали в Краков и Варшаву.

Пока я развожу политесы, в монастыре бурлит невидимая работа. Там реализуется параллельный план:

— Anziehen und fortbringen (одеть и увезти), — на самом-то деле — дорога каждая минутка. Это выполнять планы трудно. А нарушить их способна любая случайность. И тут уж — кто успеет раньше. До сих пор никому тут не приходит в голову, что простых людей можно возить на моторном транспорте, по 50–60 человек разом. Поэтому, мы укладываемся. Даже отправляемь монастырское начальство обратно. Чего людям ноги ломать? Пока соглядатай добежит (доскачет) до ближайшего воинского лагеря (а нам совершенно безразлично, чьего именно), да поднимет там шум, да убедит командиров, что он не пьян — проходит драгоценная пара часов…

При скорости транспортера 30–40 км/час, доставка пассажиров «от двери до двери» занимает минуты. Главное, не забывать укрыть кузов от посторонних глаз брезентом. Хоть и мелкое «ноу-хау», да важное. Как и смена старой одежды на новую, прямо перед выездом. Так гораздо вернее, чем возиться с завшивленным шмотьем. А заодно — фантастически поднимает дух эвакуируемых. Требование «перед дорогой не есть» у них обычно ассоциируется с подготовкой к забою крупной домашней живности. Вывод напрашивается сам — «нас будут есть» (слухи-то какие про меня тут распускают, у самой волосы на голове дыбом встают!). А вот когда перед выездом всех переодевают в чистое и новое — паническое настроение спадает. Что и требуется…

Много хуже с требованием «не брать ручную кладь». Некоторые попадают на сборный пункт буквально нагишом, но у большинства обязательно имеется узелок-другой. И отнять его, перед посадкой, практически невозможно… Приходится каждому выдавать прозрачный целлофановый мешок, для упаковки. Вот оно, твоё добро — рядом! Многие и старую одежду туда суют. По человечески понятно. Трудно расстаться с последним, что связывало тебя с семьей и родиной. Тихо радуюсь, что мешки герметичные, живность не расползется. Им одна дорога — в камеру вошебойку. А чумазому контингенту — на стрижку и в баню. Но, сначала надо усадить, успокоить, пристегнуть (на нижней палубе в это время крепят технику, а я прощаюсь с местными кадрами)… Для лучшей усидчивости — поперек выхода с пассажирской палубы натягивают экран и крутят мультики. Это старый надежный трюк, его ещё Дарья Витальевна придумала. Действует на людей и на взрослых. Готовы? На взлет! Кормим уже в воздухе. А я — прячусь на верхней огневой точке и там загораю, что бы не смущать. От моего присутствия у поциентов аппетит пропадает.

К сожалению, иногда вылеты протекают не настолько благостно… Не мы одни здесь по полям сражений беспризорников собираем… «Кому война, а кому и мать родна…» Татар, от театра военных действий, отвадить удалось. Зато, оживились компрачикосы. Скупка детей, как выяснилось, тут и в мирное время процветала, а в бардаке гражданской смуты — буквально переживает ренессанс. И ладно бы этим занимались заезжие злодеи. Так ведь нет же! Свои же, украинские «добрые селяне» промышляют. Твари! Лозунг дня — «Моя хата с краю — ничего не знаю». Особенно там, где хуторская система расселения. Взаимовыручки — ноль. Взрослых беженцев и погорельцев обижать ещё опасаются, а вот с обездоленной малышней — не церемонятся. Кого буквально обращают в рабство. Кого — на сторону продают. Целые обозы формируют! Кстати, казаки кинднепингом тоже не брезгуют. Живые деньги…

— Fangen und bestrafen (поймать и наказать), — обычно командует в подобных случаях Фриц. Не любит он компрачикосов, но отчего и почему — никогда мне не рассказывал. Тактика простая — авиаразведка засекает место стоянки, а ночью, на УПП-35, туда сбрасывают 2–3 ребят, с рациями и фальшфаерами. Они изучают оперативную обстановку и дают наводку. К рассвету, по пеленгу, прилетаем мы. Ну, и… «Живой товар» обычно держат связанным. Они бы и рады спрятаться от грозно прыгающего по кочкам, седого от утренней росы «Гиганта», да не убежать. А кто бежит — тот цель. Пленных мы не берем, патронов не жалеем. Вот…

Лист сорок третий. Бабий бунт

Лето настало… Блин… Даже не знаю, как начать… Сегодня я публично убила женщину… Безоружную… Шлюху… До сих пор изнутри трясет. Эта продажная сука… Эта сифилисная тварь… Не могу писать. Пока всё.

Теперь я знаю, что такое меланхолия. Это — когда хочется забиться в дальний тихий уголок и никого не видеть. Сроду не думала, что подобная «шиза» накроет. Вот что значит — «баба на сносях». Настроение скачет, как резиновый мячик. Вверх-вниз… А ещё, теперь я знаю, что такое мизантропия… Это когда понимаешь, что тихого уголка мне не найти. Даже на верхушке дальней башни (в подвал лезть не охота, может я и истеричка, но не до такой степени). На солнышке сидеть лучше. Совсем было, ощутила себя одинокой, но заметила, как на соседней башне бликует оптический прицел. Следят! Вычислили… Показала невидимому наблюдателю язык. Из рации вынула батарейку — не хочу общаться… Вообще! Нашла какие-то корзины, доски которыми крепились бывшие ящики для зарядов к сигнальной пушке. Соорудила из них насест поверх люка (что б никто не влез) и предалась мрачной медитации… Ближе к обеду — озверела окончательно. Особенно, когда представила, что надо опять спускаться вниз и через всю крепость шагать к столовой. Хоть застрелись… От злости вставила в рацию батарейку и начала настукивать текст. Как горькое лекарство. Не то, что б помогло, скорее отвлекает…

Когда под попой зашевелился люк — снова рассердилась. Ну, отстаньте от меня! Никого не хочу видеть! Будто мысли прочитали… Высунулась рука и поставила на серый обветренный камень термос. Высунулась ещё раз — положила замасленный пакет с чем-то печеным. Кажется, с ещё теплым. И всё опять стало на место… «Обеденная пайка для узницы замка Розенберг» Сначала хотела скормить пирожки птицам, но рука дрогнула и потянулась ко рту. Откусила кусочек… за ним второй… А там и до кофе дело дошло. Ещё чуть посидела. Отбила в приемную радиограмму, на дежурный телетайп — «Взяла отгул». И решила бездельничать, пока не отпустит. На люди выходить рано.