Виорэль Ломов - Мурлов, или Преодоление отсутствия
– Рассказчик, ты под колпаком, – сказал я. Я давно понял, кто он.
Так и есть, за поворотом засветлело озеро. Воздух не обманул. Видимо, только стихии и не обманывают. Если, конечно, не хотят наказать, как в каком-нибудь мифе. Когда до набережной оставалось метров двести, Дурила свернул налево и повел нас к огромному овальному трехэтажному дому. Было в облике дома что-то такое, что заставляло внутренне подобраться. Даже странно, обычно так действуют на психику углы и колонны, да некоторые брадобреи, у которых глаза острее бритв.
Глава 55. Nihil humani
«Магистрат вечно вольного города Галеры» – было написано справа и слева от парадного подъезда на семи языках, включая арабскую вязь и китайские иероглифы.
– а эта абракадабра занимала фронтон над входом.
– Дурила, это ваш язык?
– Это язык символов, Боб. Наш язык. Хочешь понять нас, учи язык. Иначе бесполезно что-либо тебе объяснять.
– Видно, помру неучем, – вздохнул Боб. – Мне всегда с трудом давались языки. Скользкие они.
– Рассказывай… А заливные говяжьи языки, широкие, как заливные, они же пойменные, луга, а павлиньи языки под острым маринадом «Херейро»? – Рассказчик облизнулся и остро, как маринад «Херейро», посмотрел на Боба. Тот обмяк от воспоминаний.
– Смотри, а то есть курсы языка символов. Здесь я оставляю вас одних, господа «херейры», – сказал Дурила. – Прямо, потом налево. Там вас ждут. И пойменные луга и еще многое.
– Как тебя звать-то, друг? – спросил Боб, но мужичок, ничего не ответив, покачал головой, повернулся и быстро ушел.
Перед входом сидело должностное лицо в ливрее. «Должностное лицо» – называется так потому, что по его лицу сразу видно, что оно должностное. Это как твердый сорт сыра – сразу видно, что он твердый. К твердым сырам относится, например, сыр «Советский». Его до сих пор не переименовали в сыр «Российский», наверное, оттого, что сыр «Российский» уже есть, а «Буржуазного» пока нет. Кстати, не обращали внимания на словосочетание «сухой сыр»? Не правда ли, странно: сухой сыр. Сочетание не сочетаемого. А ведь в этом сочетании и весь цимус. Так вот, оно (должностное лицо) внимательно посмотрело на нас круглыми, как дырочки в сыре, глазками и, ничего не сказав, нажало на кнопочку и пропустило нас в здание. Вертушка в проходе завертелась и пропустила нас в просторный вестибюль без какой-либо мебели, без плакатов, надписей и ковровых дорожек. Было такое ощущение, что нам сейчас предложат раздеться. Впрочем, в туннеле мы это уже проходили. Мы пошли налево, как говорил Дурила, и уткнулись в зарешеченное окошко «Бюро пропусков». Слава богу, надпись на человеческом языке. В окошке торчала табличка «Перерыв». Стандартная ситуация: всегда приходишь к концу или, в лучшем случае, к перерыву.
Мы матюгнулись: Боб баритоном, Борода басом, Рассказчик славянизмом, я про себя. И тут же, как от заклинания, окошко вместе с решеткой открылось и из него вылезло на длинной шее длинное любезное лицо.
– Вы с перевала? – улыбнулось оно. – Одну минуточку.
– С перепила, – буркнул Боб.
Лицо – длинное, любезное и официальное одновременно, но не такое, как должностное, а помягче, наподобие плавленого сырка «Дружба» – вышло к нам, поздоровалось за ручки, пригласило в кабинетик и усадило на деревянные, как в электричке, скамейки, обитые вагонкой. Я пытался найти отметку «МПС» и лицо пару раз косо посмотрело на меня.
– Заполним анкеточки…
– Опять! – воскликнул Боб.
– Как? – удивилось лицо. – Вы уже заполняли? Где?
– Да тыщу раз! Я столько потратил времени, расписывая, что холост и владею английским со словарем, что за это время мог бы пять раз жениться и овладеть английским в совершенстве.
– Так в чем же дело? – улыбнулось лицо. – Почему вы вместо этих благородных занятий занимались заполнением анкет? Это была ваша работа? Впрочем, можете не отвечать, но если сочтете нужным, заполните графу «Прочее». Вы же у нас еще не были? Не были. Так что пустая формальность: несколько вопросиков. И вы свободны, и вы свободны.
– О, совсем?
– Ну, разумеется. В рамках нашего города. Что за пределами города – это не в нашей компетенции. Пройдете месячный карантин под наблюдением врачей. После чего вам выдадут справки о пройденном карантине и вакцинациях. Получите доступ на прием к заместителю мэра по миграционной службе. Там решится ваша дальнейшая судьба.
– О! – Рассказчик поднял бровь и многозначительно посмотрел на нас, но ничего более не добавил и положил руку Бобу на плечо.
– Нам бы в баньку да поесть, а уж потом можно и о свободе поговорить, – жалобно сказал Боб.
– Понимаю, понимаю, – сказало лицо. – Вас проводят, вас проводят.
– Достаточно одного раза, – буркнул Боб.
Лицо не поняло.
– В вашем распоряжении двадцать минут. Других чистых бланков нет. Исправления и помарки не допускаются. С ними анкета считается недействительной, уничтожается по акту за тремя подписями, и анкетируемый возвращается к тому месту, откуда прибыл в Галеры, со всеми вытекающими для него последствиями. Последствия, предупреждаю, могут быть самого неприятного свойства. Например, вы навечно теряете благорасположение местных властей и вследствие этого впоследствии попадаете под следствие.
Мы стали заполнять анкеты, и тут раздался из-за ширмочки ужасно неприятный звук. Короче – скрежет, от которого в голове становилось мутно, а на душе муторно. Чиновник подошел к ширмочке и передвинул ее в сторону. За ширмой был верстак и мужик в фуфайке свирепо сдирал драчовым напильником с большой трубы ржу. Труба лаяла, у нас сводило зубы, а эхо как-то самостоятельно отдавалось непонятно где далеким скулом.
– Вы свободны, – сказал чиновник и передернулся от железных тех звуков. Мужик отряхнул с себя ржу, с грохотом кинул напильник на верстак и, поклонившись, вышел.
– Это наш лучший электронщик в дворцовой охране, – пояснил сырок «Дружба».
Он подравнял перекосившийся на стене ковер, похожий на флаг Саудовской Аравии. А может, то был флаг, похожий на ковер? Чиновник вернул ширмочку на прежнее место.
Вопросы были обычные, в основном надо было подчеркивать или «да», или «нет». Только в одной строчке ответ не предполагал выбора: на вопрос – были ли Вы раньше в Галерах? – следовал ответ – нет. Его тоже следовало подчеркнуть. Если не подчеркивать, можно было впоследствии схлопотать последствия, а из них и следствие.
– Позвольте вопрос? – поднял голову Рассказчик. – А то мне плохо.
– Что такое? – спросил служитель анкетного культа. – Не ясен вопрос? Вопросы подобраны для среднего Ай Кю. У вас какой Ай Кю?
– Тридцать пять сантиметров.
Боб вспыхнул радостью.
– Так в чем же дело?
– А дело, сударь, видите ли, в том, что я должен ответить на вопрос «Ваш любимый писатель».
– Ну и отвечайте, – пожал плечами служитель. – Что же тут сложного? Фамилию забыли?
– Сложность вопроса и состоит в его простоте. «Ваш любимый писатель» – это как «ваша любимая пища или песня»…
Боб толкнул меня локтем и подмигнул: дает Рассказчик! Он им тут сейчас разнообразит всю эту сухотень. 35 сантиметров!
– Сегодня любимая пища одна, завтра другая. Утром муторно от той еды, что съел вечером, а вечером смотреть не хочешь на ту, что давали утром в буфете. Вот сейчас мне, кроме Кафки или Мисимы, никто не идет на ум.
– Не говорите ужасов!
– А вот если взять шире…
– У вас кончится ваше время, – предупредил служитель.
– Все мое ношу с собой. Куда оно без меня денется? Так вот, если взять пошире, а только так надо ловить мысли и рыбу, как только я беру шире, тут мне и становится плохо. Я начинаю говорить и тогда плохо становится всем. (Чиновник вертел в пальцах карандаш.) Когда я голоден, как волк, – что может быть лучше Рабле? Когда мне ноздри щекочет воображаемый запах дичи – я читаю Гомера. Когда мне хочется сладкого, но с горьким осадком, – я беру Гоголя. Когда я хочу чего-то такого изысканного, чему и слов нет, – я капля по капле цежу Хименеса. Когда мне надо набить брюхо – я читаю Плутарха. Когда я болен и мне не до еды – у меня на столике Акутагава. Когда я сыт и мне хорошо – я читаю «Гека Финна», «Остров сокровищ», «Человека-невидимку», несравненного мастера. Когда меня тошнит от сладости – я беру Сервантеса или Свифта. Последний, кстати, незаменим при изжоге. Когда же, напротив, меня тянет на сладкое – нет ничего лучше Фицджеральда. Когда я хочу горбушку с чесноком – я беру Чехова и Толстого. Пощелкать орешки – Оскара Уайльда. Если тянет на солененькое – изумителен Борхес. Когда живот бурчит и хочется всего, и ничего нельзя – помогает Достоевский. Когда хочу забыться – хорош папа Хэм. Ну, а шампанское заменяет Пушкин. Я могу продолжать. И продолжать еще очень нудно и долго. Ведь есть еще Маркес, Звево, Камю, Грины разных оттенков… О! А Мэтьюрин, Потоцкий, Хуан Рульфо! Последний сейчас как раз отвечает моменту. Ведь есть еще пропасть писателей, чьи произведения напоминают определенную диету или очистительные курсы, совершенно несъедобную мякину или ценные пищевые добавки, соусы или хрен с редькой… Вот мне и плохо, оттого что я не знаю, кого же мне произвести в генералы. Запишу, пожалуй, все же Кафку. Я, похоже, сегодня наелся вот у его Брательника мухоморов.
