Айн Рэнд - А есть а
Раздававшиеся в зале голоса подобны скачкам температуры у больного лихорадкой, подумала она; они то звучали слишком громко, то наступало мертвое молчание; внезап ный смех неожиданно обрывался, и люди, сидевшие за соседними столами, вздрагивали. Лица у всех были натянуты и перекошены абсолютно очевидной, но весьма неблагородной формой напряженности: вынужденными улыбками. Эти люди, думала Дэгни, знают, но не разумом, а вконец сдавшими нервами, что этот банкет – кульминация их мира, его голая суть. Они понимают, что ни их Бог, ни их оружие не в силах сделать так, чтобы это празднество обрело то значение, которое они так отчаянно старались выразить своим видом и поведением. Она не могла заставить себя глотать еду, которая стояла перед ней, горло ее, казалось, перехватил сильный спазм. Она заметила, что и другие сидевшие за ее столом просто притворяются, что едят. Аппетит не пропал только у доктора Ферриса.
Когда перед ней поставили мороженое в хрустальной вазочке, она заметила, что зал внезапно затих, и услышала лязг – это телевизионное оборудование подтаскивали поближе к подиуму. Сейчас, с тоскливым предчувствием подумала она, уверенная, что это предчувствие разделяют все присутствующие. Все смотрели на Галта. Его лицо оставалось непроницаемым.
Не понадобилось призывать к молчанию, когда мистер Томпсон подал знак диктору.
– Сограждане, – крикнул в микрофон диктор, – в этой стране и в любой другой, где слушают нас из большого зала отеля «Вэйн-Фолкленд» в Нью-Йорке, вы показываем вам торжественное начало осуществления плана Джона Галта!
На стене за спиной диктора появился прямоугольник интенсивного голубоватого света – телеэкран, которому надлежало показывать гостям то, что увидит страна.
– План Джона Галта – план мира, процветания и бла годенствия! – кричал диктор, в то время как на экране по явилась дрожащая картинка зала. – Рассвет новой эры! Продукт гармоничного слияния гуманистического духа нашего руководства и научного гения Джона Галта! Если ваша вера в будущее подорвана вредительскими слухами, то сейчас вы можете воочию убедиться в счастливом единстве первых лиц нашей страны!.. Леди и джентльмены! – В это время телекамеры направили на стол ораторов и экран заполнило изумленное лицо мистера Моуэна. – Мистер Гораций Басби Моуэн, американский промышленник! – Затем камеру заполнила морщинистая улыбка, вокруг которой застыло подобие лица. – Генерал армии Витингтон Торп! – Камера, как при полицейском освидетельствовании, двигалась от одного лица к другому, не менее предыдущего обезображенному разрушительным страхом отчаяния, неуверенности, презрением к себе, чувством вины. – Лидер большинства в Законодательном собрании… мистер Люциан Фелпс!.. Мистер Висли Мауч!.. Мистер Томпсон!.. – – Камера задержалась на лице мистера Томпсона; он одарил сограждан широкой улыбкой, затем повернулся влево с видом торжествующего предчувствия. – Леди и джентльмены, – торжественно произнес диктор, – Джон Галт!
Боже правый! – подумала Дэгни, что они делают? Лицо Джона Галта смотрело с экрана на сограждан, лицо, на котором не отражалось ни малейших признаков страха, боли или вины, а напротив, спокойствие и неуязвимое достоинство. Такое лицо, подумала она, среди этих, других? Что бы они ни замышляли, подумала она, они сами обрекли себя на провал. И больше ничего говорить не надо: вот оно – несовместимое различие в принципах, в подходах, вот он, выбор, и любой человек, если он человек, сразу поймет это.
– Личный секретарь мистера Галта, – произнес диктор в то время, как камера высветила следующее лицо и по спешно продолжила свое движение. – Мистер Кларенс Чик Моррисон… адмирал Гомер Доули… мистер…
Дэгни оглядела окружавшие ее лица, размышляя: увидели ли они разницу? Осознали ли ее? Увидели ли они его? Хотели ли они видеть его подлинным, настоящим?
– Этот банкет, – произнес Чик Моррисон, взявший на себя обязанности распорядителя, – устроен в честь вели чайшего человека нашей эпохи, талантливейшего творца, лучшего знатока секретов производства, нового лидера нашей экономики – Джона Галта! Если вы слышали его потрясающую речь по радио, у вас, вероятно, нет сомнения в его необычайных способностях. Сейчас он здесь, чтобы сказать вам, что он использует их для вашего блага. Если вас сбили с толку радикальные консерваторы, которые утверждали, что он никогда не будет заодно с нами, что между его и нашими взглядами на жизнь нет никаких точек соприкосновения, что они в корне противоположны, то сегодняшнее событие докажет вам, что все можно уладить и обо всем договориться!
Увидев его, подумала Дэгни, захотят ли они смотреть на кого-то другого? Осознав, что такие, как он, живут в этом мире, что он именно такой, каким может быть человек, – чего же им еще искать? Может ли у них быть другое желание, кроме как достичь в своей душе того, чего он уже достиг? Или их остановит тот факт, что мау-чи, моррисоны, томпсоны никогда и не стремились к этому? Будут ли они считать маучей людьми, а его чем-то сверхъестественным?
Камера скользила объективом по залу, высвечивая на экране на всю страну лица знаменитых гостей, лица настороженных лидеров и – время от времени – лицо Джона Галта. Он смотрел так, словно его проницательные глаза изучали людей за пределами зала, людей всей страны, которые смотрели на него; непонятно, слышал ли он что-нибудь; его лицо оставалось спокойным.
– Я горд возможностью, – говорил лидер большинства в Законодательном собрании, – отдать дань уважения величайшему организатору экономики, которого когда-либо знал мир, талантливейшему, блестящему проектанту – Джону Галту, человеку, который спасет нас! Я здесь для того, чтобы от имени всех людей поблагодарить его!
Это, с тошнотворным изумлением подумала Дэгни, спектакль чистосердечной лжи. Самое большое мошенничество заключалось в том, что они верили в то, что говорили. Они предлагали Галту лучшее из того, что, с их точки зрения, могли предложить, они пытались соблазнить его тем, что являлось в их представлении самым полным воплощением мечты: безрассудной лестью, невероятным притворством, одобрением без каких-либо критериев оценки, наградой без объяснения, почестью без каких-либо оснований, восхищением без причин, любовью без кодекса ценностей.
– Мы отбросили все мелкие разногласия, – говорил в микрофон Висли Мауч, – все предвзятые мнения, все лич ные интересы и эгоистичные точки зрения – чтобы слу жить под бескорыстным руководством Джона Галта!
Почему они слушают? – думала Дэгни. Разве они не видят печать смерти на этих лицах и печать жизни на его лице? К какому состоянию они стремятся? Какого состояния они жаждут для человечества?.. Она оглядела лица присутствующих в зале. Нервные и невыразительные, они отражали лишь сонную апатию и хронический страх. Они смотрели на Галта и на Мауча и не видели разницы между ними, не могли даже заинтересоваться, есть ли разница; их пустой, некритичный, лишенный всякой оценки взгляд, казалось, говорил: «Кто я такой, чтобы судить?» Она вздрогнула, вспомнив его слова: "Когда человек объявляет «Кто я такой, чтобы знать?»,– он говорит: «Кто я такой, чтобы жить?» А хотят ли они жить? – задумалась она. Казалось, они не хотели предпринять ни малейшего усилия, чтобы хотя бы задуматься об этом… Она видела, что лишь немногие способны на это. Они смотрели на Галта с отчаянной мольбой, с трагическим восхищением – их руки безвольно лежали на столе. Эти люди понимали его сущность, жили в тщетной надежде на его мир, но завтра, если бы они увидели, как его убивают в их присутствии, их руки остались бы столь же безвольны, они отвели бы глаза со словами: «Кто мы такие, чтобы действовать?»
– Единство действий и цели, – говорил Мауч, – при ведет нас к лучшей жизни…
Мистер Томпсон склонился к Га лгу и прошептал с дружеской улыбкой:
– Вы должны будете сказать несколько слов согражда нам, немного позже, после меня. Нет, нет, не нужно речи, всего одну-две фразы, не больше. Просто «привет, сограж дане» или что-то в этом роде, лишь для того, чтобы они узнали ваш голос.
Слегка усиленное давление «секретарского» дула на ребра Галта добавило еще один молчаливый абзац. Галт не ответил.
– План Джона Галта, – говорил Висли Мауч, – урегу лирует все конфликты. Он защитит собственность богатых и многое даст бедным. Он облегчит бремя налогов и обеспе чит увеличение государственных пособий. Он снизит цены и поднимет зарплату, обеспечит большую свободу личности и укрепит узы коллективных обязательств. Он соединит эф фективность свободного предпринимательства со щед ростью плановой экономики.
Дэгни осмотрела несколько лиц – ей потребовалось некоторое усилие, чтобы поверить, что такое возможно, – которые смотрели на Галта с ненавистью. Она заметила, что Джим был одним из них. Когда на телеэкране маячила фигура Мауча, эти лица оставались скучающе спокойными, они не выражали удовольствия, но на них лежала печать утешительного знания, что от них ничего не требуется и что ничто не является прочным и неизменным. Когда на экране появлялась фигура Галта, губы их сжимались, а лица вытягивались, во взглядах появлялась напряженность. Внезапно Дэгни ясно ощутила, что они боятся четкости его лица, ясности его черт, ощущения реальности его бытия, объективного существования. Они ненавидят его за то, что он такой, какой есть, подумала она и почувствовала жуткий ужас, поняв суть их души; они ненавидят его за способность жить. А хотят ли жить они! – с усмешкой подумала Дэгни. Несмотря на оцепенение, охватившее ее сознание, она вспомнила его высказывание: «Желание быть никем – это желание вообще перестать быть».
