Табия тридцать два - Алексей Андреевич Конаков
– Ага, пришлось срочно перепродумывать критерии оценки позиции.
– А вы, кстати, верите в ту байку, что Любоевич изобрел «ежа», посмотрев ребенком футбол в исполнении итальянского «Интера»: «катеначчо», вязкая игра от защиты?
– Нет, это не «катеначчо», скорее, что-то вроде айкидо.
Кириллу есть что сказать по поводу «ежа», и он охотно включается в беседу (которая постепенно воспаряет от вопросов тактики к общим основаниям шахмат: «Белые ходят первыми, и это „преимущество выступки“ можно рассматривать не только как дар, но и как проклятие, la part maudite[15]: они вроде бы должны атаковать. Черные обычно стараются погасить „преимущество выступки“ и жестко встречают белых в центре – хотя можно играть совсем иначе. Построение „еж“ не противодействует атакующему импульсу белых, но, наоборот, провоцирует его, помогает ему „разогнаться“: и если все сделано правильно, то в какой-то момент инерция поступательного движения белых фигур окажется столь велика, что они сами разрушат свою позицию»). Все слушают друг друга с интересом, кто-то шутит про ежей и лисиц, кто-то достает карманные шахматы, и Майя садится рядом с Кириллом, и Нона приносит выпить какой-то чрезвычайно ароматной настойки. Почти идиллия, прекрасный весенний вечер накануне выходных, так хорошо, спокойно, весело, а потом можно будет устроить дискотеку или пойти гулять куда-нибудь в сторону Пряжки…
– Салют, homines gaudentes[16]! – раздается вдруг чей-то густой голос.
Невысокий молодой человек с очень детским (и очень круглым) лицом, с гладко прилизанными волосами стоит в дверях и криво улыбается, оглядывая присутствующих.
Брянцев!
– Поглядите, кто пришел, – смеется Нона. – Андрюша! Я уж и не ждала!
– Задержался из-за подарка, – галантно отвечает Брянцев, протягивая Ноне большой бумажный сверток. – Только при всех не открывай, это кое-что очень интимное.
Нона польщена и смущена одновременно, всем вокруг интересно, что же подарил ей Андрей, сразу начинаются смешки и догадки, виновник переполоха бьет в ладоши, требуя, чтобы ему срочно налили выпить, а у Кирилла резко портится настроение.
(Оно, в общем-то, и немудрено: последняя встреча Кирилла с Брянцевым получилась совершенно чудовищной. Тоже отмечали что-то у Ноны, играли в пулю и в блиц, и Брянцев заявился позже всех, крепко пьяный (– Андрей, почему ты всегда напиваешься? – спросила Нона. – Потому что приличные люди трезвыми в гости не приходят!), и сначала молчаливо (и довольно сумрачно) наблюдал за партиями, а потом вдруг начал ернически причитать: «Каисса, несчастная Майя! Глядите, Чимахин играет Новоиндийскую защиту за черных!» Кто-то резонно поинтересовался, в чем, собственно, проблема с Новоиндийской защитой, на что Брянцев ответил уверенным голосом: «Научно доказанный факт: у тех, кто играет черными Новоиндийскую, плохо стоит!»
(Кириллу бы промолчать, но он не сдержался:
– Я, если кто-то не в курсе, и Староиндийскую защиту играю.
– Играющие Староиндийскую быстро кончают! – припечатал Брянцев. – Несчастная Майя! Ну да ладно, хотя бы не принятый Ферзевый – это уж совсем импотенция.)
Кажется, в тот раз у Брянцева вообще было какое-то мартовское обострение; Кирилл довольно скоро ушел домой, но знакомые рассказывали потом, что Андрей раздухарился не на шутку: непристойно толковал метафору Нимцовича об «эластичных фигурах» («Арон Исаич имел в виду женщин!»), смущал грубыми намеками девушек («При мыслях о тебе моя пешка превращается в ферзя!»), а какой-то своей знакомой, с которой не общался лет десять, якобы отправил СМС-сообщение: «Priezjay ko mne, detka, budu tebia e5!»
«Вот что бывает, когда водку мешают с красным портвейном», – говорила, качая головой, Нона, однако подобное объяснение вряд ли годилось в случае Андрея Брянцева.)
Брянцев славился непредсказуемостью: поведение его могло меняться в диапазоне от утонченной обходительности до откровенного хамства, а страсть к полемике вспыхивала и затухала, подчиняясь каким-то крайне причудливым закономерностям; в Андрее обитала как бы целая толпа людей, и никто не мог угадать, каким человеком Брянцев будет сегодня. Кирилла, впрочем, почти сразу стали одолевать мрачные предчувствия – и, кажется, не зря. Когда немного утихла суета, вызванная приходом нового гостя, кто-то попытался продолжить теоретический разговор о «еже», да не тут-то было; Брянцев, минут десять послушав споры по поводу защиты пункта d6, вдруг риторически вопросил:
– Почему, если люди учатся на историков шахмат, то они и говорят всегда только об истории шахмат? Не надоедает? У жизни вообще-то много разных диагоналей.
– Мы просто обсуждаем то, что нам интересно.
– А откуда вы знаете, что вам это интересно?
Странная реплика Брянцева всех смутила. Один из студентов пробормотал:
– Что значит «откуда я знаю, что мне это интересно»? Какая-то нелепая постановка вопроса, бонклауд! Знаю, и все; кому и знать про меня, как не мне самому?
– В том-то и дело, что сам ты ничего не знаешь, – парировал Брянцев. – Это общество тебе внушило, что заниматься шахматами – интересно. А ты поверил. Во-первых, потому что дурак и вообще всему веришь, а во-вторых, потому что не дурак и понимаешь: помимо «интересно» – шахматы сегодня это еще и очень престижно, и очень выгодно.
Брянцев очевидно задирал собеседника, и Нона решила вмешаться:
– Андрей, насчет «выгод» и «престижа» можно долго спорить, и насчет «интереса», наверное, тоже. Но что абсолютно бесспорно – так это польза шахмат. И для страны в целом, и для каждого отдельного человека, даже если ему «неинтересно»: шахматы развивают ум и упражняют память, дисциплинируют мышление и одновременно учат не бояться парадоксов – вспомни хотя бы детские задачи-шутки вроде «мата в полхода».
– Старикам шахматы показаны для профилактики деменции, – добавил кто-то.
– И главное, – продолжала Нона, – шахматы – это наш культурный код, то, что всех нас объединяет, что не дает распасться обществу, народу, стране, что делает нас – нами. Кто такие сегодня россияне? Да просто люди, с детства знающие одинаковые анекдоты («Ласкер, Капабланка и Алехин заходят в бар»), учившие в школе одни и те же партии Корчного и Карпова, назначавшие в юности свидания возле памятника Ботвиннику.
– Так и есть, – ввязался в обсуждение и Кирилл. – Еще Бенедикт Андерсон отмечал, что любая нация – «сообщество воображаемое», что она производится ex nihilo – главным образом посредством школьных уроков и утренних газет. И потому шахматы не просто «полезны» – они необходимы, они – стержень конструкции, то, вокруг чего происходит сборка «воображаемого сообщества» россиян. Не будет шахмат – не будет России.
– Ну-ну, – скептически протянул Брянцев, – конечно, «культурный код». Говорят, однажды Бент Ларсен спросил у Бориса Спасского: «Почему именно в шахматах Россия сильнее всех?» А Спасский ему в ответ: «Ну, русским людям близок мат». А что касается «дисциплины ума» и «развития памяти», то даже смешно спорить. Играя в шахматы, человек улучшает один-единственный навык – навык игры в шахматы. И это никак не конвертируется в другие области жизни, не имеет к ним ни малейшего отношения.
– Великий Виктор Альджернонович Туркин, первый премьер-министр России после Переучреждения, никогда бы не смог вывести нашу страну из Кризиса, если бы сам не был шахматистом, – воскликнула Нона. – Потрудись, почитай его автобиографию, почитай исследования историков: Туркину тогда приходилось рассчитывать сложнейшие варианты развития событий, точно оценивать любые возможные позиции, принимать стратегические решения; и все эти навыки он приобрел благодаря шахматам. Я уверена: не попадись юному Вите на глаза брошюрка «Учитесь играть защиту Каро – Канн», внезапно пробудившая в нем любовь к шахматному искусству, мы сегодня жили бы не в прекрасной, свободной, динамично развивающейся стране, но все в том же failed state, что и до Кризиса.
– Так мы и живем в том же failed state, что и до Кризиса, – явно начиная паясничать, возразил Брянцев. – Где вы увидели прекрасную и свободную Россию, на каких полях? Я лично вижу несчастную нищую землю, старики которой и рады бы дожить до деменции, а поди ж ты, не доживают – мрут с голода! Что там поменяла ваша культура, что улучшила? Чего добился «великий стратег» Туркин? Какое к черту динамичное развитие экономики, когда 95 процентов зарабатываемого по-прежнему изымается в счет репараций? Когда через полвека после якобы «прогрессивного» Переучреждения половина продуктов распределяется по талонам? Когда в нашем Парламенте всего две партии, одна из которых лоббирует торговлю металлами, а другая – торговлю углеводородами? Вы вещи называть своими именами не пробовали? Колония – вот что такое Россия,
