Табия тридцать два - Алексей Андреевич Конаков
Оу, и почему так долго не возвращается Шуша?!)
* * *
– Ну и как, много тебе удалось отыскать статей?
– Да вот немного. Всего три штуки, даже подозрительно; я опасаюсь, что у них там в библиотечном компьютере ошибка какая-то, надо бы по каталогам перепроверить.
– Слушай, а почему ты вообще решил заняться именно Крамником?
Кирилл и Майя гуляют по Петроградской стороне, и он пересказывает последние новости: многочасовой разговор с Д. А. У., внезапный (весьма любопытный) поворот в теме диссертации, неудачный поход в Публичку. (Увы, ожидаемого Кириллом впечатления эти рассказы не производят: его Майя – рассеянная Майя – роняющая предметы, рассыпающая бумаги, постоянно зевающая ключи и продуктовые талоны Майя – совершенно спокойно воспринимает сенсационную информацию о былом господстве литературы в России, о мастерски проведенной Уляшовым замене литературоцентризма на шахматоцентризм, о новом культурном консенсусе, сложившемся полвека назад; она все это уже знала.
(Гораздо сильнее ее почему-то заинтересовал Крамник.)
– Все знала? – не верит своим ушам Кирилл. – На четвертом-то курсе?
– Да я и на первом курсе знала.
– Но… как такое могло быть? Ведь только продвинутые ученые…
– Сложно сказать… – задумчиво тянет Майя. – Так само получилось. Понимаешь, я же с детства в академической среде, и родители в университете работали, и гости заходили соответствующие, в беседах что-то мелькало. Словом, секрет Полишинеля.
– Почему же ты мне ничего не говорила?
– Я думала, ты и так в теме; ты же работаешь с Абзаловым. А вообще об этом не говорят специально. Знают, но не говорят, понимаешь? Четвертый постулат Уляшова.
– Ха-ха, работаю с Абзаловым! Ну как бы да, я там вроде «французского» слона c8, формально присутствую на доске, – сразу же раздражается Кирилл. – Хотя ты права. Абзалов заводил со мной беседы на эту тему, вот только так хитро подходил к делу, что я вообще ничего понять не мог, думал – насмешка или нелепость, бонклауд какой-то. Если бы не Уляшов, я бы до вашего «секрета Полишинеля» еще десять лет добирался.)
А вокруг между тем живет ничего не знающая о секретах страна.
На полукруглом проспекте Крогиуса многолюдно и празднично, из вестибюля метро «Рагозинская» выходят пестрые группы туристов, желающих осмотреть Петропавловскую крепость, и из репродукторов, скрывающихся где-то в глубине Александровского парка, доносятся призывные звуки: «Добро пожаловать в Санкт-Петербург, культурную столицу России! Город мостов и каналов, город Петрова и Чигорина, Левенфиша и Ботвинника, Корчного и Спасского, Карпова и Свидлера!» Кирилл вспоминает, как лет пятнадцать назад совсем маленьким мальчиком он приезжал в Петербург вместе с родителями (отец тогда получил премию за разработку новой вакцины от ротавируса L), и они так же выходили на «Рагозинской», и так же шли смотреть Петропавловку, и посещали квартиру-музей Шифферса, и ходили с экскурсией «по романовским местам» (Кирилл тогда очень увлекался творчеством Петра Романовского, штудировал его книгу о миттельшпиле).
– Так почему Владимир Борисович?! – говорит Майя.
– Э-э, что?
– Я спрашиваю, почему ты вдруг решил искать статьи Крамника?
– Оу, ты про это! Видишь ли, – принимается объяснять Кирилл, – странно у нас беседа сложилась с Дмитрием Александровичем. У Д. А. У. вообще довольно необычный modus docendi[13]: тебе кажется, что Уляшов сентиментальничает, вспоминает что-то о давно ушедшей юности, зря тратит темпы на ненужные мемуары, – а потом выясняется, что он вел к чему-то очень важному, методологически важному, идейно важному. Так и с Крамником получилось. Д. А. У. хлебнул кипяточку, взгляд расфокусировал и говорит своим нежным на всю квартиру басом, мол, когда я был школьником, Кирилл, ведущие шахматисты мира вдруг принялись играть давно забытую, заброшенную (на высшем уровне) Итальянскую партию – причем не в комбинационной манере, как это делали романтики, но в сугубо маневренной, позиционной – Giuoco Pianissimo[14]; а почему, Кирилл, пошла такая мода? Ну мне откуда знать, я вообще Итальянской партией никогда не занимался, только Испанской, так и отвечаю, и Уляшов объявляет: из-за Крамника. Оказывается, в 2000 году в Лондоне в матче за звание чемпиона мира Крамник, играя черными, применил против Каспарова… Берлинскую стену. Каспаров такую защиту почти некорректной считал, бросился опровергать. Пять раз сыграли они Испанскую партию, четырежды Крамник шел на Берлинский вариант – и всегда удерживал позицию. Ну, у шахматной общественности случился натуральный шок: Испанская партия опровергнута, Руй Лопес плачет у подножия Берлинской стены, и как теперь добывать перевес за белых?
– Ах, я понимаю! – радостно восклицает Майя. – Ты занимался историей Берлинской стены эпохи Стейница, Ласкера и Тарраша, а Дмитрий Александрович предлагает тебе поменять временны́е рамки и взяться за более поздний период развития варианта?
– На самом деле он хочет, чтобы я писал именно об этом внезапном возрождении интереса к Итальянской партии в начале XXI века, когда теоретики, разочаровавшиеся в Испанке, стали искать альтернативные построения за белых после 1.e4 e5 2.Kf3 Kc6. А я думаю, что мои изыскания по Берлину, если дополнить их анализами партий Крамника, могли бы стать красивым прологом к такому исследованию. Например, «Глава 1. Влияние Берлинского варианта на изменение репертуара открытых дебютов в 2010-х годах».
– Оу, красивая линия! Ты сделаешь из этого шедевр!
Майя целует Кирилла в щеку и говорит, что такое событие можно бы и отметить, взять бутылку вина, пойти к ней домой (пока никого нет), устроить танцы и прочие туда-сюда развлечения. Кирилл и хочет, и не хочет, и продолжает думать о диссертации, о необходимости все-таки разобраться с таинственным отсутствием статей Крамника в библиотеке (не мог же Владимир Борисович за всю жизнь написать только три работы?), но как-то сами собой, словно сгущаясь из воздуха, словно в волшебном кино, возникают перед глазами прилавок продуктового магазина, и дверь знакомой квартиры, и постель, и подушки, и чистые простыни, и Майин лифчик летит в темноту (ах, любимый дебют!)…
– А твои родители знают, что я к тебе прихожу? – спрашивает потом Кирилл.
– Догадываются. Но вообще пора бы вам уже познакомиться.
– Наверное.
– У папы скоро юбилей, так я тебя позову.
– Хорошо; кстати, когда возвращается твой брат? Мне еще не пора убегать?
– Не-е-ет, по средам у него много занятий, – весело отвечает Майя и тянется через кровать за бокалом вина. – И Левушка, в отличие от меня, никогда не прогуливает. Такой прилежный мальчик, любит учиться. Я иногда вижу, что у него какая-нибудь книга лежит открытая, вроде «Начала геометрии ходов» («Посмотрите на диаграмму номер 3.1. Конь, расположенный в углу доски, атакует два поля. Конь, расположенный на краю доски, атакует четыре поля. Конь, расположенный в центре доски, атакует восемь полей. Именно поэтому путь к выигрышу шахматной партии лежит через занятие центра»), так сама вдруг вспоминаю, как в школу ходила. Ох, сколько нам нужно было учить наизусть, кошмар! Левушке это легко дается, счастливый, а у меня все линии в голове путались, начнешь Карповым, закончишь почему-то Каруаной, и преподаватели, бу-бу-бу, вместо помощи только ворчали: «Ботвинник помнил наизусть пять тысяч партий, а от вас требуется выучить всего три сотни за одиннадцать лет». Ну так мир человеческий не из одних же Ботвинников состоит! Впрочем, все не зря; я, кажется, не только партии помню, но даже диктанты из Савелия Тартаковера, которые мы писали на уроках русского языка, слово в слово, вот послушай! – Майя делает серьезное лицо и декламирует строгим «учительским» голосом: – «Какие дебюты, в сущности, разрабатываются в согласии с общими принципами хваленой позиционной игры? Быть может, Королевский гамбит, когда жертвуется пешка, чтобы поставить в опасное положение собственного короля? Или Испанская партия, при которой позволяют загнать в тупик свою важнейшую атакующую фигуру? Или Шотландская партия, при которой дарят противнику важные темпы? Или Северный гамбит, когда играющий белыми сам разрушает всякую надежду на создание пешечного центра? Или, наконец, ортодоксальный Ферзевый гамбит, при котором уступают противнику перевес на ферзевом фланге против шатких гарантий атаки?.. Как мы видим, над всеми этими дебютами витает могучий дух художественной изобретательности».
Кирилл смеется.
– Точно, помню, и мы это писали под диктовку! Классный отрывок. Тартаковер вообще очарователен, когда издевается над чем-нибудь, вот как здесь над стратегией.
– На самом деле мне, наверное, тоже нравилось ходить в школу, – продолжает вспоминать Майя. – Все-таки
