Зиновий Юрьев - Брат мой, ящер
Ирина Сергеевна молча лежала в темноте. Было уже поздно. На люминесцентном циферблате будильника — половина второго, но сна и в помине не было. Сама мысль о сне казалась абсурдной — просто не верилось, что когда-то, в другой жизни, она опускала голову на подушку и через мгновенье засыпала. Как собачка, дразнил ее Яша.
После всего, что произошло с ней за день, заснуть было просто немыслимо. И не просто потому, что мозг ее был возбужден. В один день она была переброшена какой-то высшей силой — как ее ни называй — из привычной и в общем-то спокойной жизни в совершенно новое, невероятное измерение, важность которого ее мозг фиксировал, но отказывался измерить и, тем более, понять.
За четверть века замужества она уже давно научилась безошибочно определять, спит ли Яша, хотя спал он тихо, как ребенок. Он не спал. И наверняка знал, что и она не спит. Телепатией долгого брака. И молчал потому же, что и она, уж слишком невероятно было то, о чем они могли и должны были поговорить. И к чему страшно было прикоснуться даже словами.
— Иринка, — вдруг сказал Яков Михайлович, словно отвечая на ее мысли, — тебе не страшно?
— Страшно.
— И мне страшно. Не потому, что завтрашний день грозит чем-то опасным, а потому, что миссия наша — как я понимаю — чудовищно сложна. Помнишь, фильм такой американский был «Миссия невыполнима». Вот и у нас… Жили мы, конечно, не слишком ярко, но я всегда был счастлив с тобой и благодарил судьбу за такой подарок. Даже в самые трудные минуты. — Он откинул руку, и Ирина Сергеевна привычно положила ему на плечо голову. — Может, отказаться от всех этих чудес, пока не поздно… Черт с ней, с этой машиной и этими шальными деньгами и вообще всеми чудесами…
— Ты не хочешь, чтобы мы приносили людям исцеление? Вспомни Олега сегодня вечером. Он же был похож на большую кошку, которая вдруг ожила. Почти что воскресла. Или даже без «почти». Я все ожидала, что он вот-вот начнет мурлыкать… Я не знаю… Я знаю лишь, что исцелять, оказывается, огромная радость. Почти экстаз… Не знаю, но мне кажется, что откажись мы от этого невероятного предложения, мы себе этого никогда не простим. И дело вовсе не в поисках какого-то рационального объяснения. Конечно, было бы спокойнее, но ведь спокойнее всего вообще отгородиться от мира. Не знаю, не знаю…
— Согласен, но я знаю лишь, что мы вступаем на путь непонятный, неизведанный. Не изведанный никем. И страшный хотя бы поэтому. Все незнакомое пугает. И думать, что исцелять так просто, наивно в лучшем случае.
— Что ты хочешь сказать?
— Что нет на свете такого доброго дела, которое не таило бы одновременно неведомые опасности. Помнишь: дорога в ад выстлана благими намерениями?
— Ты хочешь сказать, что, спасая людей, мы движемся по направлению к аду? Так, Яшенька?
— Нет, конечно. К тому же, я подозреваю, что сентенция эта — прибежище для трусов и эгоистов. А ты никогда не была ни тем, ни другим… Как ты скажешь, так и будет, солнышко. — Яков Михайлович крепко обнял жену, сжал ее в объятиях и твердо сказал: — Бросаемся в омут, Ирина Сергеевна, и будь, что будет. Я знаю лишь одно — ты права: если мы откажемся, не простим себе никогда, а может, и просто жить не сможем…
Глава 5. Институт
Когда Ирина Сергеевна вошла в лабораторию и вдохнула ее такой знакомый запах — сложную смесь химикалий и пыли, все происшедшее накануне вдруг снова показалось ей бредом. Наверное, все-таки бред. А что он кажется таким реальным, то, как она себе уже говорила, все Наполеоны в психбольницах твердо знают, что они действительно наполеоны, и жалеют слепых окружающих, которым не дано этого увидеть.
Маша поздоровалась с ней, отступила на шаг, склонила голову на плечо, как подбитая птичка — она и выглядела сегодня хуже обычного, — и смерила свою начальницу долгим оценивающим взглядом.
— Ты чего уставилась на меня, Маш? В хозяйстве все в порядке? Эпохальных открытий за вчерашний день не сделано?
— Ни эпохальных, ни даже местного значения. Я о другом. Что с вами случилось, Ирина Сергеевна?
— В каком смысле? Я что, так подурнела за день? Или постарела? Или то и другое?
— Нет, Ирина Сергеевна. Вы совсем не подурнели, — как-то странно серьезно сказала Маша. — Вы… вы… просто какая-то другая…
— Какая? Машуля, ты же знаешь, что я не слишком часто любуюсь собой в зеркале, и вообще я почти синий чулок. Но все-таки хоть какое-нибудь женское любопытство должно во мне быть? Да или нет?
— Наверное, должно.
— Ну, вот ты мне и отвечай, что значат твои слова «вы просто какая-то другая».
— Какая-то другая.
— Блестящий по точности ответ. Не зря ты в двадцать девять кандидат наук и заместитель завлаба. Редкая наблюдательность и умение четко формулировать свои мысли.
Ирина Сергеевна улыбнулась, чтобы шутка не была обидной, и внимательно посмотрела на Машу. Лицо ее, как обычно, было слегка желтовато — очевидно, у нее давно уже что-то не совсем в порядке с печенью. И вообще ей явно не хватало жизненных сил, цвета в лице, кокетства, наконец. Какая жалость, в сущности, она очень привлекательная девушка, но почему-то всегда одна. Не то что мужа, у нее и любовника, насколько она знала, никогда не было.
И вдруг ее буквально пронзила мысль: о чем я думаю? Ведь в моих силах помочь этой девочке, которую я люблю почти как дочь. Если, конечно… Господи, как я могла забыть о своих новых возможностях? Или вчерашний день чудес кончился с полночным боем курантов? Или кто там в таких случаях должен ставить точку на чудесах? Может, петухи?
— Маш, ты как себя чувствуешь? — спросила она помощницу и внимательно посмотрела на нее.
— Да как обычно, Ирина Сергеевна. Ничего особенного. А почему вы спрашиваете?
На этот раз Ирина Сергеевна не удержалась и мысленно взмолилась: пусть Маша почувствует прилив сил, пусть печень ее заработает, как ей следует работать. Пусть все ее гормоны не спят, а проснутся и неукоснительно выполняют свои положенные функции. Пусть лицо ее наполнится цветом. Пусть в ней брызжут силы, которым и полагается плескаться в молодом женском теле. Пусть она с трудом борется с улыбками, которые не должны покидать ее лицо. Пусть мужики ходят за ней толпой, и пусть она со всеми кокетничает. Она же хорошая девочка. Хорошая и хорошенькая.
Маша вдруг улыбнулась.
— Ты чего?
— Не знаю, просто так. — Улыбка ее стала еще шире и немножко глупее.
Она села на стул и прикрыла глаза.
— Что-нибудь случилось? — спросила Ирина Сергеевна.
— Я… честно, Ириночка Сергеевна, я ей-богу не понимаю, что со мной происходит… Даже голова закружилась.
— А все-таки?
— Только что все было обычным, и вдруг я словно перестала быть собою и стала кем-то еще… Кем точно — не знаю, но знаю, что это не я. То есть я, конечно, помню, кто я, но чувствую я себя какой-то… Какой-то совсем другой. Если бы я пила, я могла бы подумать, что только что основательно приложилась к бутылке.
— В каком смысле? Насколько я вижу, передо мной именно Мария Александровна Федоровская в своей не раз виденной мной кофточке. Так что я и перед судом присяжных готова поклясться, что это именно ты.
Маша вскочила со стула, глубоко вздохнула, широко развела руки.
— Я… я себя такой просто не узнаю… Как будто что-то мне впрыснули, и вдруг захотелось улыбаться и прыгать. Как будто вдруг сил столько стало, что их девать некуда. Купить скакалочку, может быть, и притащить сюда? Что это? Что со мной? Ничего похожего я никогда не чувствовала… Может, я тронулась немножко?
— А ничего особенного, Машуня, с тобой не случилось. Просто весь твой не слишком хорошо отрегулированный природой организм только что побывал в руках хорошего мастера, и ты стала тем, кем, в сущности, и должна была быть. А именно: молодой, красивой, здоровой и полной жизненных сил бабой, какой ты и была сконструирована.
— Ничего не понимаю… Какого мастера? О чем вы?
— И не надо. Понаслаждайся вначале своим телом, привыкни к его новому режиму работы…
— Ирина Сергеевна, — взмолилась Маша, — мозг у меня вообще слабенький, он таких перегрузок действительно может не выдержать. Все пробки выбьет. Что со мной происходит? Может, это вы что-то со мной творите… но что?
— Успокойся, детка. Ну, я.
— Спасибо, конечно, я знаю, как вы ко мне относитесь. Хотите, я на колени стану?
— Пол грязный, Машуня. И колготки жалко. А теперь сядь, смотри на меня и выслушай самую необычную историю, которую ты когда-либо слышала с момента своего рождения. Конечно, я должна показаться тебе сумасшедшей — я и себе моментами кажусь чокнутой, очень даже чокнутой, но факты… факты буквально насильно втягивают меня обратно в реальность, сколько бы я ни упиралась, втискивают, загоняют — выбери любое подходящее слово. Вот и сейчас с тобой. А ну, улыбнись… Боже, ты же красотка, я испытываю уже не материнское, а почти лесбийское желание тебя поцеловать. Поэтому сиди и слушай. И выключи полностью свой здравый смысл, сегодня он нам не понадобится. Ну его к черту… В лаборатории никого сегодня нет?
