Иван Наживин - Искушение в пустыне
Крейсер «Justice»
Прошло несколько лет. На том месте, где была раньше поляна Великой Беседы, теперь раскинулась площадь маленького, еще сонного городка. По ней чернокожие рабочие прокладывают линию трамвая. Под высокими деревьями виднеется широкая веранда, а над ней вывеска: Отель «Король Англии». Пред отелем прохаживается невозмутимый английский бобби, полисмен. Вдали с одной стороны по-прежнему виднеется прекрасная вершина горы Великого Духа, а с другой — рейд, на котором стоит крейсер, большой пароход и несколько мелких паровых, моторных и парусных судов.
На веранде в прохладе потягивают винцо владелец отеля, разжиревший, с золотой цепью по животу, Десмонтэ, и его приятель Нэн, серый, тупой, с крупными камнями на булавке и перстнях.
— Бьюсь об заклад, ты не догадаешься, кто прибыл сегодня с пароходом!.. — сказал Десмонтэ. — Профессор Богданов… Ну, тот, который был тогда в нашей чертовой коммуне представителем от конференции…
— Помню, помню… — рассмеялся Нэн. — Черт знает, иногда вспомнишь то время, так прямо себе не веришь: ведь может же вот забраться в голову человеку такая чепуха!..
— Да… — протянул Десмонтэ. — Хотя некоторые прекрасно заработали в конце концов, а кривой Скуйэ, так тот и совсем миллионщик. Одни каменноугольные копи здесь что ему дают… Да, кстати: видел ты сегодняшнее радио? Как шерсть-то в Лондоне махнула!..
— Да… Все Россия крутит… — сказал Нэн и задумчиво прибавил: — А ведь радиостанцию мы еще тогда начали строить…
— Но не кончили… — засмеялся Десмонтэ. — Тссс… Профессор… — шепнул он и, встав, почтительно поклонился вошедшему профессору, постаревшему, но по-прежнему корректному. — Пожалуйте, г. профессор. Вот здесь: и холодок, и вид на океан… Boy!.. — повелительно крикнул он и, когда быстро выскочил на веранду чернокожий лакей, почтительно спросил: — Чем прикажете служить, г. профессор?..
— Чего-нибудь холодненького… — сказал тот, садясь.
— Мороженое? Шербет? Кафе-глясэ?
— Прекрасно: кафе-глясэ… — сказал профессор.
— Живо кафе-глясэ!.. — строго сказал бою хозяин. — И чтобы первый сорт…
— Есть, милорд!.. — на ходу отвечал бой. Нэн тяжело приподнялся, сделал хозяину прощальный знак рукой и лениво вышел. Он производил впечатление человека довольного, которому от жизни больше ничего не нужно.
— А вы не постарели, г. профессор… — любезно заметил Десмонтэ. — Совсем еще молодцом…
— Да разве вы знали меня раньше?
— Да ведь я один из ваших пациентов, г. профессор! — вежливо смеясь, пояснил Десмонтэ. — Или лучше сказать: благодарных пациентов. Если бы не ваша гениальная мысль лечить нас практическим коммунизмом, может быть, большинство из нас и теперь еще бродило бы в дебрях этих нездоровых идей… Как же, много раз имел честь встречать вас здесь!.. И когда теперь попадается в газетах ваше имя, то — прямо скажу, — радуюсь. Конечно, все эти там ваши научные идеи не по моей части, тут я профан, но успех, так сказать, старого знакомого очень приятно видеть… Европейская знаменитость, так сказать…
— Очень рад встретить старого знакомого… — улыбнулся профессор. — Присаживайтесь… А я вот для отдыха решил прокатиться к вам и посмотреть, как вы тут живете… — прибавил он, когда Десмонтэ, взяв стул, сел на некотором почтительном расстоянии.
— Живем хорошо… Цветем, можно сказать… — отвечал Десмонтэ. — Огромное большинство наших тогда очень быстро разбежалось, ну, а те, которые поумнее, оценили место, остались и, как видите, привели остров в цветущее состояние. Теперь это маленький рай…
— Ага… — засмеялся профессор. — Помните, мы все искали название острову: и Обновленная Земля, и остров Великой Беседы, и Проклятый Остров, а в конце концов оказалось, что это маленький рай… Но как же это удалось вам? Помните, как бедствовали все тогда…
— О, частная собственность великое дело!.. — воскликнул Десмонтэ и строго приказал бою: — Ставь здесь, осторожнее… Можешь идти… Вы помните Армана, г. профессор? Парень оказался очень дельный — теперь он профессором в Сорбонне. Ну, как тогда покончили мы по его совету с этим проклятым коммунизмом, те, что остались, взялись за ум, за работу и — за дикарей: за несколько ярдов яркого ситца, за бутылку рома, за стеклянные бусы у них выменивали лучшие земли, обрабатывали их же руками, уголь стали добывать, фабрики строить. Правда, черных здорово стеснили, но зато дело закипело. Впрочем, дикарей и половины не осталось — как ни здоровы они, а европейской марки все же не выдерживают… Ха-ха-ха… И, если построже держать, великолепные работники. Теперь последние земли забирают у них, но уже как следует, на фунты, у нотариуса… Нельзя: прогресс!.. Вот и я все подбираюсь ту гору купить или хотя арендовать на долгий срок — гора Великого Духа, помните? Прекрасное место там к вершине для эдакого летнего ресторана… Вот и трамвай туда уже проводят… А вид, а воздух!.. Хорошие деньги можно заработать…
— Но неужели же от прошлого так ничего и не осталось? — спросил профессор, но в эту минуту на веранду вошел другой бой в картузике с золотым галуном и с роскошным венком из живых цветов в руках. — А-а, это, кажется, для меня… — сказал профессор. — Спасибо…
Он щедро дал бою на чай и тот, почтительно поклонившись, ушел.
— Да, я забыл просить вас приготовить мне автомобиль на кладбище… — сказал профессор. — Вероятно, я найду там могилку Евы?.. Помните, которую убили…
— Как же, как же… — отвечал Десмонтэ. — Кажется, там есть надпись… Сторож, вероятно, сумеет указать… А автомобиль у меня всегда готов…
— Так неужели же от прошлого так ничего и не осталось? — повторил профессор.
— Немного… — засмеялся Десмонтэ. — Ну, вот я — раз. Затем г. Нэн, который только что вот вышел… Между прочим — понизив голос, прибавил он, — именно на него указывала тогда молва, как на убийцу Евы, он арестован даже был, но, ловкая бестия, вывернулся. Теперь очень состоятельный человек… О Рейнхардте вы, конечно, слыхали из газет: бросил бомбу в парижской опере и был повешен… Ну-с, кто же еще? Да, вон там, за озером, осталась небольшая общинка ваших русских сектантов. Живут они хорошо, зажиточно, но запутались в невозможных суевериях: один какой-то проходимец именуется у них Христом, командует ими, пьет вино, катается в автомобилях с их дочерьми и женами, а они боготворят его… Осталась еще эта стриженая старушка, Маслова, — эта выстроила себе крошечный домик, живет от своего огорода, лечит черных, учит их чему-то и никто почти ее никогда и не видит… Вот, кажется, и все… Что это там? — вдруг перебил он себя, заметив на площади небольшую группу европейцев, которые о чем-то возбужденно разговаривали между собой. — Доктор, что случилось? — крикнул он. — Доктор!..
— Лорд Пэмброк покончил с собой… — громко отвечал постаревший, но по-прежнему невозмутимый доктор Бьерк-лунд.
— Да не может быть!.. — испуганно воскликнул Дес-монтэ.
— Да разве он все еще здесь? — взволнованно сказал профессор.
— Боже мой, да… — растерянно отвечал хозяин. — Я совсем о нем и забыл… Он жил совсем отшельником…
— Мое почтение, г. профессор… — приветствовал доктор гостя. — И вы к нам вернулись? Да, да, лорд не покидал нас — до этой ночи…
— Вон там он жил, в самой глуши, в лесу… — сказал Десмонтэ. — Занимался своей химией и никого не хотел видеть. Если, бывало, во время прогулки встретит кого, так старается уйти в сторону незамеченным… Но почему это, доктор? Что с ним случилось?
Около веранды собрались любопытные. Пришел и Нэн, который лениво посасывал душистую сигару.
— Неизвестно пока… — отвечал доктор и вдруг спохватился. — Позвольте: да ведь среди бумаг лорда мы нашли письмо на ваше имя, г. профессор. Какое совпадение!.. Г. следователь, дайте, пожалуйста, это письмо…
— Вот, пожалуйста… — сказал следователь, вынимая из портфеля письмо. — Если в нем нет чего-либо неудобного для вас, г. профессор, было бы очень хорошо, если бы вы ознакомили нас с его содержанием, — может быть, оно прольет свет на дело…
— Я не думаю, господа… чтобы это… было… нужно… кому-нибудь… — пробегая письмо, говорил профессор. — Это так… общие мысли…
— Прочтите, г. профессор… — раздались голоса. — Ведь мы столько лет прожили с ним вместе… Прочтите…
— Извольте… — пожал плечами профессор. — Только я не думаю, чтобы это было вам интересно… «Милый друг, — начал он. — Пред уходом из жизни мне хочется немножко побеседовать с вами, хотя я и не знаю, где и когда найдет вас это мое последнее письмо. Простите, что я не писал вам, но я тысячи раз вспоминал о вас в моем печальном уединении. Нет, ваша философия жизни не полна, друг мой, ибо действительность еще безотраднее. Вы забыли еще безбрежную лживость человека и его самодержавную глупость. О, если бы тело наше было прозрачным и можно было бы видеть то, что делается в душе человека, среднего человека, то многие из нас посходили бы с ума или перестрелялись бы. Душа человека это спящий каторжник, это страшный притон, где Иуда шепчется о чем-то с разбойником Ва-раввой, — может быть, о том, чтобы на полученные сребреники сходить сегодня вместе на ночку к Магдалине… И тут же аккуратно выбритый разбойник Пилат тщательно умывает свои руки.».
