Йохен Шимманг - Новый центр
Когда глаза у меня привыкли к темноте, я без труда разглядел Мариэтту — кстати, как ее фамилия? не Кольберг ли? — по одной простой причине. Почти все, кто сидел на концентрических ярусах, были одеты в серо-зеленые шинели или серо-зеленые куртки времен хунты, у кого-то перешитые, у других — залатанные, у некоторых зеркальца лычек на воротниках были дополнительно украшены, погоны срезаны, места нашивок на рукавах затерты. Разумеется, я знал, что это просто дань моде, не имеющая ничего общего с политическими убеждениями, кроме, разве что, такого: «Мы — то самое поколение. Мы выросли здесь». В конце концов, практически каждый человек с удовольствием вспоминает о своем детстве и своей юности, а те, кто этого удовольствия был лишен, привирают что-нибудь подобающее.
Среди всех этих цитат из только что минувших — навсегда ли? — времен красный джемпер Мариэтты сразу бросался в глаза; жакет она сняла и перебросила через плечо. Она сидела где-то в середине рядов, откинувшись назад, возможно, с закрытыми глазами. От ее уличной торопливости, которую я только что наблюдал, не осталось и следа. Если она и знакома с кем-то из посетителей, то понять это было невозможно, ведь она, подобно всем остальным, была, казалось, полностью погружена в себя. Я занял место примерно на ее уровне, но на противоположной стороне. Передо мной сидела совсем юная парочка, обоим лет по пятнадцать, они держались за руки. На девочке был китель не по росту, его можно было дважды обернуть вокруг нее.
Я отметил, что мне здесь начинает нравиться. Нравилась музыка, тихая сдержанность посетителей, красота некоторых лиц; мягкая полутьма, совсем не похожая на склеп, нравилась мне тоже. Я уже готов был закрыть глаза, как вдруг заметил, что Мариэтта подала знак двум парням в верхнем ряду. Скудное освещение не позволяло мне точно определить возраст мужчин, возможно, они были несколько старше среднего возраста посетителей в этом клубе, лет под тридцать, но я мог ошибаться. В любом случае оба были высокого роста и крепкого телосложения.
Между ярусами на одинаковом расстоянии были проходы, которые вели к ложам (ну и, разумеется, вниз, к танцполу, который по-прежнему сохранял сиротливую пустоту). Я наблюдал, как Мариэтта прошла вместе с мужчинами к ложе и открыла дверь. Мужчины с ног до головы были в военном обмундировании, вплоть до солдатских сапог. Ложи освещал зеленоватый неоновый свет, который нельзя было выключить или притушить. Я с удовольствием подошел бы к ним поближе, но ни в коем случае не хотел, чтобы Мариэтта меня заметила, поэтому пытался, наблюдая со своего места, понять, что там происходит.
Чего я ждал? Что она начнет раздеваться и совокупляться с обоими мужчинами на глазах у всех? Возможно; сейчас, описывая происходившее, я уверен, что совсем не эта мысль пришла мне тогда первой. Все трое, вопреки моим предположениям, мирно беседовали, причем говорила в основном Мариэтта. Потом я увидел, как она достает из сумочки конверт и вручает его одному из парней. У меня не было никаких сомнений, что в конверте деньги, и действительно, парень вскрыл конверт и, судя по привычным движениям, начал пересчитывать деньги, хотя самих купюр на таком расстоянии я, конечно, разглядеть не мог. Затем он кивнул, спрятал конверт, открыл дверь, и все трое стали спускаться вниз. Мужчины снова уселись на свои места, а Мариэтта прошла до самого танцпола и направилась к выходу. Я выждал минут десять и тоже встал. Парочка, сидевшая передо мной, незадолго до этого спустилась на танцпол, и там они, совсем одни, самозабвенно покачивались под парящие электронные ритмы, которые постепенно ускорялись. Руки девочки утонули в длинных рукавах кителя. Мне почему-то казалось, что зрители на ярусах начнут высмеивать этих молокососов. Ничего подобного; все, как и прежде, сидели, погрузившись в себя, или наблюдали за танцующими.
Снизу я еще раз взглянул наверх и внезапно, при виде этих молодых юношей и девушек в форме, так спокойно и чинно сидевших, мне пришли на зли книги, которые точно так же спокойно и чинно стоят на полках нашей растущей библиотеки. Потом я отправился восвояси, запретив себе спрашивать у девушки за стойкой бара, часто ли та женщина, которая только что ушла — я считал, что она действительно ушла, — часто ли она приходит сюда? Я просто кивнул ей и вышел на улицу, которая уже начинала тонуть в ранних октябрьских сумерках. Я еще раз заглянул за угол. Зеленой машины там не было.
Дома — да-да, у себя дома на руинной территории! — я ненадолго зашел к Зандеру в библиотеку и рассказал о разговоре с Кольбергом. О Мариэтте и посещении клуба я поначалу рассказывать не стал, сказал только, что немного прогулялся по городу.
— Вылазка в мир, — констатировал Зандер. — Все время от времени с удовольствием выходят туда на прогулку. Только я остаюсь среди книг. Но сейчас надо срочно поесть. Пошли в «le plaisir du texte»!
Мы отправились в дальний путь к последней руине, сначала через парк мимо кургана, насыпанного поверх бывшего бункера, затем мимо небольших мастерских слева и справа от дороги, мимо фирм «Алиса в Стране чудес» и «NewLineSoftware», мимо агентства Майндера «Консультации по кадрам» и ткацкой фабрики «Валльман и партнеры», мимо «Хозяйки-толстушки» и «Плана Б», мимо «FireSafe & WaterImp» — самой успешной фирмы на всей территории, мимо «Книжной лавки в бункере спецслужб» и «Штаб-квартиры анархистов», пока наконец не добрались до бывшего управления государственной полиции на самом краю территории. Ресторан «le plaisir du texte» представлял собой большое квадратное светлое помещение, голубые скатерти на столах. В этот октябрьский вечер посетителей было не много. Парочка гостей снаружи (то есть не с территории, а «из города») пришли сюда из любопытства, чтобы узнать, что это за новый ресторан, о котором пока мало кто знает, ведь открылся он сравнительно недавно. В двух городских иллюстрированных журналах, а также в какой-то газете и на соответствующих страничках в Сети появились первые отзывы о нем, все — положительные, хотя настоящим хитом он пока не стал. У обитателей территории он считался более дорогим рестораном из двух имеющихся, поэтому его приберегали для особых случаев.
Стекла очков у нас затуманились, когда с промозглого холода мы вошли в помещение. Сквозь облака табачного дыма нам сразу помахал хозяин, и Зандер ответил ему. Потом они пошли навстречу друг другу, встретились, обнялись и долго не отпускали друг друга. Позже, когда мы сели за столик и у нас приняли заказ, я спросил Зандера, кто это.
Документ 5
Приключенческий роман в кратком изложении: Биография Тобиаса Динкгрефе, 49 лет, владельца ресторана «le plaisir du texte»
Родился в 1980 году в Мёнхенгладбахе, родители, работающие в текстильной промышленности, один за другим теряют работу (сначала мать — в 1986 году, затем отец — в 1988-м), переезжают с квартиры на квартиру, затем старшая сестра Хельга выходит замуж и переезжает (1997). Начальная школа — до 1990 года. Классный руководитель Хенкель незадолго до окончания начальной школы изо всех сил пытается убедить родителей отдать Тобиаса в гимназию. Он заметил, что мальчик, выполняя любое задание, проявляет незаурядную фантазию и предлагает собственные решения. При этом держится довольно незаметно, не навязывает свое мнение и не верховодит. Не то чтобы большой оригинал, умеет приспособиться, если надо, к другим, но склонность к уединению и обособлению уже начинает формироваться. Единственный друг — Иоганн; оба занимают в классе свою обособленную нишу. Классный руководитель Хенкель, который был воспитан в убеждении, что ученики — не враги, а находятся на его попечении; однако весь его опыт работы в школе с первого дня неуклонно говорил об обратном. Во всяком случае последние пятнадцать лет работы он расценивал именно так. В Тобиасе он видит исключение и одновременно — счастливый случай, который позволит ему вернуться к идеалам юности и спасти хоть одного человека, ибо небеса возликуют более, узрев одного раскаявшегося грешника, нежели девяносто девять праведников. Возликуют более, узрев того единственного ребенка, который пробил себе дорогу к высшему образованию, несмотря на непреодолимые преграды, нежели девяносто девять детей из благополучных семей, которых родители загнали в гимназию, как овец на пастбище. Классный руководитель Хенкель не питает никаких иллюзий по поводу якобы увеличившейся доступности системы образования. Поэтому он бросает все силы на то, чтобы этот единственный ребенок, которого он распознал, «открыл», — сделал шаг вперед. Но когда ему удается убедить родителей и когда Тобиас действительно попадает в гимназию, он вдруг быстро теряет к нему всякий интерес. Доброе дело изнурило его, оставшиеся силы нужны ему для «нормальных» учеников начальной школы.
В гимназии Тобиас первые четыре года ничем не привлекает к себе внимания. Девиз гимназии — обычный для того времени: «воспитать учеников в духе социальной активности, чтобы они стали успешными, чуткими, здоровыми людьми» и благодаря этому окрепли и «преодолели зависимость от своих воспитателей». Важны также уважение к людям, отзывчивость, терпимость, отказ от насилия: все как всегда.
