Владимир Дрыжак - Кесарево сечение
Уж не знаю почему, но я выбрал "Служенье муз не терпит суеты!" Да, господа, признаюсь: я утешался тем, что преданно служил музе дальних странствий. Не знаю по какой причине, но эта фраза действовала безотказно. Будучи произнесена раз двадцать нараспев, она наполняла смыслом все мои деяния. И превращала прозу существования в поэму бытия. Пусть мне пеняют на то, что я стал лингвистом. Пусть! Я ведь честно предупредил Гирю, что желаю быть поэтом-романтиком. И вот, в данном абзаце мое желание, наконец исполняется. Помните: "Безумству храбрых…". Им я посвятил свой административный гимн, написанный возвышенным белым стихом канцелярских оборотов…
Только один пример из Поэмы:
"Начальнику базы Луна Полярная Калюжному. Абзац. Весьма срочно. Абзац. Оперативное Распоряжение. Абзац. Довожу до Вашего сведения, что в соответствии с планом оснащения внеплановой экспедиции к Юпитеру, Вам надлежит в срок до АБ обеспечить переоснащение и перебазирование на гелиоцентрическую орбиту с параметрами ВГ и ДЕ Третьей Лунной орбитальной ремонтной спецбазы. Перечень поставляемого оборудования и перчень мероприятий по переоснащению прилагаю. Абзац. Напоминаю о том, что за соблюдение сроков выполнения данного поручения Вы несете персональную ответственность. О всех затруднениях и неувязках незамедлительно информировать меня лично. Абзац. Делегирую Вам свои полномочия по немедленному отстранению от выполнения своих обязанностей всех должностных лиц, препятствующих выполнению данного Распоряжения. Абзац. Исполнительный Директор Коллегии ГУК Сикейрос. Подпись. Абзац. Действительность Подписи и Гербовой Печати Коллегии ГУК подтверждаю личным кодом 2760DF7BF12EEE – Секретарь Канцелярии Коллегии ГУК. Подпись: Монтегю. Абзац. С текстом Распоряжения ознакомлен – Председатель Коллегии ГУК Подпись: Шатилов.
Замечу вскользь: ни Калюжный, ни Сикейрос, ни Монтегю, ни сам Шатилов на момент подписания не имели ни малейшего понятия о том, для чего упомянутая база дожна оказаться на упомянутой орбите к упомянутому сроку. Но что гораздо важнее, никто из поименованных не предпринял никаких попыток выяснить, так ли уж это необходимо. При этом все они были подспудно убеждены, что "перебазирование базы" входит в перечень каких-то плановых мероприятий, и, по существу, является штатной рутинной операцией для обеспечения неких еще более плановых мероприятий для решения глобальных задач по освоению космического пространства, стоящих перед ГУКом. Замечу также, что подобных распоряжений было нами продвинуто не два, не пять и не десять, а, примерно, сотни полторы…
Глава 25
Дело шло к финалу. Я следил за процессом с замиранием сердца. Гиря тоже начал проявлять признаки беспокойства. Бодун терроризировал нас обоих требованиями "держать его в курсе событий". Мы, в свою очередь, давили на него, требуя предъявить "план и сроки мероприятий" Асеева. Бодун по видеофону отнекивался и напускал туману. Гиря нервничал. В конце концов, он командировал к Бодуну Сюняева, потребовав, чтобы второй "не слезал" с первого до тех пор, пока не будет составлен, как выразился Гиря, "сетевой график смычек до последней запятой". Речь шла о том, что необходимо было установить точные сроки и координаты передачи судов под "юрисдикцию" Асеева. Когда Валерий Алексеевич осмыслил ситуацию, он выпятил челюсть и заявил, что это – вопиющий бардак! Почему его раньше не поставили в известность о возникшей ситуации?! Сроки приближаются, кометы на подходе, а "эти космические придурки и пальцем шевельнуть не желают". "Верно! – поддержал Гиря. – Имеет место разгильдяйство в масштабе Приземелья и даже за его пределами, а также головокружение от успехов. Валера, с этим надо разбираться. Кто у нас Главный Инспектор.., или кто ты там у нас? И куда он смотрит?"
После этого Сюняев два дня сидел у Бодуна, а когда вернулся, объявил, что убывает с инспекцией и требует предоставить ему транспортное средство. Куда именно предстоит "убыть", он не сказал, но я догадался. Гиря было ухватился за подбородок, соображая где в срочном порядке можно изыскать транспортный ресурс для перемещения Главного Инспектора в район инспектирования, но Сюняев заявил, что ему, собственно, необходимо не само средство, как физическое тело, а его бумажный эквивалент. Это заявление чрезвычайно взбодрило Петра Яновича. "Ага! – сказал он. – Надо ли понимать так, что в нашем поле зрения появился первый нелегальный объект из хозяйства Асеева?". "Объект достаточно легальный, – успокоил Сюняев, – но надо его, так сказать, "запротоколировать".
Как именнно "протоколировался объект", я не знаю, но Сюняев убыл аж на полтора месяца. Прибыл он в отличном настроении и в моем присутствии передал Гире пухлую папку. На мой вопрос о том, что оная содержит, Валерий Алексеевич с чрезвычайно самодовольным видом заявил, что данная папка частично содержит некий "перечень" для Петра Яновича, а в основном – "содержательную часть творческого наследия Калуцы". Наследием Гиря не заинтересовался – его интересовал "перечень". Завладев им, и почти насильно усадив Валерия Алексеевича в свое "крэсло" Петр Янович истребовал Куропаткина и стремительно исчез в его сопровождении. Сюняев какое-то время изливал на меня желчь по поводу того, что ему не предоставлена возможность восстановить силы после тяжких и праведных трудов, что он "работает на износ", и что в нашем ведомстве имеют место "перегибы в работе с кадрами". После этого он извлек из портфеля "наследие" и уткнулся в него. Мои просьбы о приобщении к делу он умело проигнорировал, а повторные такие же просьбы пресек тем, что без лишних разговоров выставил меня за дверь.
На какое-то время я оказался предоставленным самому себе. Я вдруг вспомнил, что у меня есть жена, что эта жена в последнее время видит меня чрезвычайно редко, и что, вероятно, в связи с этим обстоятельством, семейные узы испытали ущерб и требуют укрепления. "И черт с вами! – подумал я – Плевать я хотел на ваши космические бездны и тайны подсознания! Подумаешь…".
Короче, я обиделся. Это, порой, бывает приятно. Есть что-то возвышающее душу в гордом одиночестве. Пусть современники тебя недооценивают, пусть! Пусть даже презирают и скептически ухмыляются. Потомки во всем разберутся и отдадут должное…
Появившись дома я обнаружил Валентину в полном здравии, и, вопреки предположению, спокойную и умиротворенную. Меня это даже несколько шокировало, я даже подумал, нет ли смысла обидеться и на Валентину. Чтобы уж заодно… Но, поразмыслив, пришел к выводу, что это не усугубит мое гордое одиночество, а значит и не добавит остроты ощущению полного уничижения. Лучше лечь на диван и уставиться в потолок. И так лежать, дожидаясь вопроса, что случилось, и не заболел ли я часом. А дождавшись, гордо ответить, что я здоров физически и нравственно, но мир, окружающий меня со всех сторон, то есть, среда моего нравственного обитания поражена болезнью отвержения всего мало мальски незаурядного и… И так далее.
Ожидаемого вопроса я не дождался. Вместо этого я был принужден мучительно искать ответ на вопрос о том, что мы будем есть на ужин: пельмени по-сибирски, или плов по-узбекски.
О времена, о нравы!
В конце концов, я вспомнил, что пропустил обед, и ответил, что и то и другое. И отвернулся к стенке. Пусть мир рухнет под собственной тяжестью – я и пальцем не пошевелю! А если он таки испытает во мне необходимость, пусть вызывает по видеофону.
Я принципиально игнорировал мир сутки.
В процессе игнорирования я разговаривал с Валентиной на разные темы и узнал массу интересного. Живот у нее основательно округлился. Помимо всего прочего, она заявила, что решила не мелочиться и сразу родить двойню. Я опешил:
– Откуда ты знаешь, кто родится?
– Из компетентных источников, – был ответ.
Теперь я уже озадачился. И поинтересовался:
– Что еще за источники такие?
– Глеб, ты совсем обалдел со своей беготней, – возмутилась Валентина. – Источники самые обычные: врач гинеколог да врач терапевт. Мне сказали, что у меня будут близнецы, причем разнополые.
– Как это – разнополые?! – изумился я. – Откуда бы им взяться, разнополым? Что ты меня морочишь!
Валентина хихикнула.
– Сам виноват. Должно быть, перестарался. Кстати, могут быть осложнения – меня предупредили. Перехлестнутся пуповины – придется рожать кесаревым.
– Послушай, Валентина, ты хоть понимаешь, что говоришь?!
– Мне ли не понимать – сама так рожалась.
– У вас это что, семейная традиция?
– Не знаю… Просто мужики такие попадаются.
– А мужики-то тут при чем?! – возопил я.
– А кто же тогда при чем? – парировала она. – Ладно, не трепыхайся. Ты свое дело сделал, теперь моя очередь.
– Но ты хоть понимаешь, что тебя будут резать? – не унимался я. – Может быть что-то можно предпринять?
– Ну, совсем-то не зарежут, – сказала Валентина рассудительно. – Потом зашьют – оно и срастется, – она была сама невозмутимость. – А что касается "предпринять" – попробуй. Только папу не трогай – он ведь и сам с ума сойдет, и всех вокруг сделает психопатами.
