Хмурое небо - Константин Станиславович Бобринёв
Офицер направился к двери.
— Постой, сможешь сделать одолжение как генерал — генералу?
Он остановился и с новым интересом посмотрел на меня.
— Почему бы и нет.
— Пусть снимут оковы, мне все равно не сбежать отсюда, да и незачем. Без нужного лекарства скоро мой организм начнет отторгать имплантаты, и я умру.
— Ворон, я выполню твою просьбу. До встречи на Арене.
***
Как и обещал лорд-диктатор, меня освободили от пут и более того, от охраны я более не услышал в свой адрес никаких оскорблений. К вечеру, после ужина безвкусной питательной массой, мне даже дали обезболивающее. Похоже, они рассчитывают на зрелищный бой, раз оказывают такое внимание. Как только боль улеглась, я принялся ходить из угла в угол, про себя рассуждая о прошедших событиях.
Действительно, как мы были настолько слепы? Откуда у нас взялась бездумная уверенность в неведении Аккада о наших планах? Даже если бы мы победили, смог бы Сулла воплотить задуманное? Я осознаю необходимость некоторых его решений, хоть и в сердцах протестую против них, вроде предательства Ирокезов, использования малых банд, как пушечное мясо, ошибку в программировании андроидов, ставшей фатальной для мирного населения, расстрел пленников, когда уже не было человеческого ресурса для их содержания. Война ужасна в своих проявлениях, а Виктория97 требует жестокости. Вопрос в том, когда жестокость из необходимости превращается в эмоции, выплеск озлобленности или просто развлечение? И сразу передо мной встает другой вопрос — почему я дал уйти тем комиссарам? Стыд перед Рыжим? Да, но не только. Я ведь ранее был одним из них, и в то же время в мыслях всегда отличался. Может в один ряд стояли не только преданные «псы режима»? Они защищали свой город от «орд дикарей», сражались за свои семьи… «Псы режима», а могли они быть другими, воспитанные в рамках существующего общественного устройства? С раннего детства им грамотно и систематически внушали ложные идеалы и понятия, после чего установленный порядок кажется правильным и более того — единственно возможным. Те, кто вырвались из навязанного образа мыслей — исключение, современные альбиносы, которых социум не понимает и пытается уничтожить. Чтобы пробить нагромождение идеологической брони, мы прибегли к мощной информационной атаке, и дело здесь не столько в эффектном содержании, сколько в самом факте нарушения информационного вакуума, появление альтернативного мнения. Для граждан Новасити это было невиданное явление, пошатнувшие устои, после чего даже над правдой, что иногда звучала из уст правителей Новасити, возвышался ореол лживой пропаганды. Корпус заставил людей сомневаться, а значит по-настоящему думать, в этом наша главная заслуга. Однако, что может закрепить сомнения в умах? Символ, людям нужен символ, легенда, которую мы им дать не смогли…
И все же почему я не приказал стрелять в комиссаров? Потому что воины не заслужили такой смерти, было неправильно из освободителей превращаться в палачей, и я не хотел стать одним из них. Теперь же наше дело погибло, и есть ли шанс, что оно послужит будущим поколениям?
***
На следующее утро меня допрашивал какой-то комиссар. Вел себя хамски, но руки не распускал. Cпрашивал про главную базу, тайники, андроидов, ядерное оружие. Что мог я скрывал, недоговаривал, чисто из-за принципа, вряд ли теперь имеет какое-то значение мое молчание, и только про поиск атомной бомбы рассказал все начисто, насколько позволяла память, и здесь по иронии комиссар мне не поверил. Целая неделя прошла по одному и тому же графику:
8.00. Подъем.
8.30. Завтрак из питательной массы, иногда даже со вкусовыми добавками.
9.00. Допрос.
13.00. Обед.
После обеда был либо новый допрос, обычно длившийся не более 2-х часов, либо личное время, которое заключалось в раздумьях или в тупой лежке, глядя в потолок.
18.30. Иногда давали скудный ужин, но чаще всего нет.
20.00. Приходил пастор Святой Церкви. Как я не пытался от него избавиться, он все равно приходил вновь и вновь, пытаясь обратить меня в свою веру. Я ему объяснял, что это бессмысленно, меня все равно убьют, в ответ он лишь слегка улыбался и продолжал свою тираду. Самое омерзительное, что пока я не называл правильный ответ или не соглашался с ним, он говорил одно и тоже предложение выводя меня из себя, но получив положительный ответ, священник иногда угощал меня сигаретой.
Вера большую часть жизни была для меня чуждым понятием, но чем ближе к смерти, тем все чаще меня посещают мысли о Боге и уготован ли для людей некий неизведанный мир с замиранием последнего вдоха, и сразу вспоминаю Бомани. Если Бог есть, он так разочаровался в человечестве, что не стал мешать нашему самоуничтожению.
На седьмой день допрос протекал вяло и всего за час был окончен. После обеда, завязав глаза, меня в первый раз вывели из камеры, ведя по бесконечным коридорам здания. То и дело приходилось пригибаться, подниматься по ступеням, сворачивать, пару раз я чуть не упал, за что получил хороших затрещин. Чем дольше шли, тем свежее становился воздух. Наконец мы остановились и с глаз сняли повязку, я зажмурился от непривычно яркого света. Когда глаза приспособились, узрел, что нахожусь в небольшой комнате, напротив решетчатой двери, сквозь щели которой виднеются высокие трибуны Арены. Дуновение холодного ветра приятно освежило лицо, я несказанно обрадовался, увидев привычно хмурое небо после стольких дней, проведенных в сырой темнице.
Ворота открылись и меня вывели на грязный песок.
— Осмотрись здесь, почувствуй почву, завтра тебе предстоит сражаться. И не вздумай умереть, я поставил на тебя, — обратился ко мне один из охранников.
— Я смертник, какая мне разница, днем раньше, днем позже.
— Эй эй, не вздумай, я поставил приличную сумму. Если умрешь, я…
— И что же ты сделаешь? — не удержался от смеха, за что получил удар под дых.
— Вот дерьмо! Чего ты хочешь? — Раздосадовано спросил тюремщик.
Я еще не восстановил дыхание, и все же нашел силы улыбнуться.
— Уже лучше. С кем я завтра буду сражаться?
— С выжившими бандитами.
— Столкнуть друг с другом друзей и соратников, честно говоря, не удивлен.
— Да какая хрен разница! Выиграешь, куплю тебе сигарет, как?
— И достанешь книг.