Стальной пляж - Джон Варли
С.: Это пройдёт.
Ч.: Я считаю, ты смог это потому, что суёшь нос в чужие дела. А ещё играешь на почти детской вере Лиз в твою добросовестность и соблюдение правил.
С.: Она не одинока в этой вере, и вряд ли у неё когда-либо появится повод для сомнений. Всё, что для неё действительно важно, — это чтобы та часть меня, что стоит на страже закона, никогда не прослышала о её махинациях. Но ты права, если она думает, будто ускользает от моего внимания, это самообман.
Ч.: Воистину богоподобно! Так всё дело в глушилке?
С.: Да. Взломать её коды было легко. Я следил за тобой через камеры на потолке Техаса. Когда ты извлекла пистолет и купила скафандр, я установил неподалёку спасательные устройства.
Ч.: Я их не видела.
С.: Они небольшие. Не больше твоего забрала, и очень быстрые.
Ч.: Так что Техас не сводит с вас глаз.
С.: День-деньской.
Ч.: Это всё? Я могу идти, чтобы жить или умереть, как пожелаю?
С.: Есть ещё кое-что, что мне хотелось бы с тобой обсудить.
Ч.: По правде сказать, мне бы не очень хотелось.
С.: Тогда уходи. Никто тебя не держит.
Ч.: Богоподобно, да ещё и с юмором.
С.: Боюсь, не выдержу соперничества с тысячами богов, которых могу назвать.
Ч.: Продолжай трудиться, и всего добьёшься. Ну же, я сказала тебе, что хочу уйти, но тебе известно не хуже, чем мне, что я не могу выбраться отсюда, пока ты меня не выпустишь.
С.: Прошу тебя остаться.
Ч.: Как бы не так.
С.: Ладно. Не думаю, что вправе попрекать тебя обидой. Вон та дверь ведёт наружу.
* * *
Довольно об этом.
Назовите это, если хотите, ребячеством, но я и правда была не в состоянии адекватно выразить смесь злобы, беспомощности, страха и бешенства, охватившую меня тогда. Не забывайте, я провела год будто в аду, даже если ГК напихал это всё мне в голову за пять дней. Как и обычно, я укрылась за остротами и сарказмом — изо всех сил стараясь быть Кэри Грантом[65] на первой полосе — но на деле чувствовала себя так, будто мне года три, а под кроватью прячется что-то гадкое.
В любом случае, я не из тех, кто бросает метафору раньше, чем она будет выжата досуха и умрёт, — я, одинокий менестрель, буду продолжать петь, пока Великий Кекуок[66] не превратится в ералаш. Рано или поздно Человек должен произнести заключительную реплику, подняться из кресла и танцующей походкой отправиться на ужин. Я встала, подозрительно покосилась на Собеседника — прошу прощения, на ГК, — отчасти из-за того, что не припоминаю, чтобы раньше видела в комнате дверь, но в основном потому, что не верила, будто всё закончится так легко. Я прошаркала в угол, приоткрыла дверь — и сунула голову в плотный пешеходный поток Лейштрассе.
— Как ты это сделал? — спросила я через плечо.
— Тебе ведь по большому счёту всё равно, — ответил ГК. — Сделал, и всё тут.
— Ну-у, не стану говорить, что это не было забавно. Но на самом деле мне нечего больше сказать, кроме: пока-пока! — я помахала ему, проскользнула в дверь и захлопнула её за собой.
И прошла почти сотню метров по аллее, прежде чем призналась себе, что понятия не имею, куда иду и что любопытство будет снедать меня недели напролёт, если, конечно, я проживу так долго.
Так что я вернулась, снова просунула голову в дверь и спросила:
— Это и правда так важно?
К моему удивлению, ГК был всё ещё там. Сомневаюсь, что смогу когда-либо узнать, был ли он и вправду некой человекоподобной конструкцией или всего лишь фикцией, которую наколдовал зрительной коре моего мозга.
— Я не привык упрашивать, но если придётся, буду, — сказал он.
Я пожала плечами, вернулась в комнату и села рядом.
— Расскажи, что ты выяснила, пока сидела в библиотеке, — попросил он.
— А я думала, это ты хочешь кое-что мне сказать.
— Это всё кое к чему ведёт. Поверь, — должно быть, он перенял мою мимику, потому что развёл руки в жесте, который часто делала Калли. — Это недолго. Тебе не трудно?
Мне было не очевидно, что я теряю, так что я уселась поудобнее и резюмировала для него свои разыскания. Пока рассказывала, я поразилась, как мало я обнаружила, но меня оправдывает, что я только начала, а ГК сказал, что не смог добиться и этого.
— В общих чертах я составил примерно такой же список, — подтвердил он, когда я закончила. — Все причины саморазрушения могут быть так или иначе сформулированы как: "Жизнь больше не стоит того, чтобы её проживать".
— Это отнюдь не ново и не слишком-то познавательно.
— Наберись терпения. Желание умереть может быть вызвано многими причинами, среди прочего бесчестьем, неизлечимой болью, отвержением, провалом и скукой. Единственным исключением могут служить самоубийства людей, слишком юных, чтобы иметь реалистическое представление о смерти. А вопрос о суицидальных действиях остаётся открытым.
— Они укладываются в ту же схему, — заметила я. — Человек, совершающий действие, этим говорит, что он хочет, чтобы кто-нибудь озаботился его болью настолько, чтобы спасти его от самого себя; а если этого никто не делает, жить не стоит.
— Это игра на подсознательном уровне.
— Как тебе будет угодно.
— Думаю, ты права. Итак, один из вопросов, беспокоящих меня, такой: почему количество самоубийств растёт, невзирая на то, что одна из главных причин, боль, полностью устранена в нашем обществе? Какая-то другая причина уносит больше жизней?
— Возможно. Как насчёт скуки?
— Да. Я думаю, скуки стало больше по двум причинам. Первая — людям не хватает наполненной смыслом работы. В результате попыток создать общество, максимально близкое к утопии, по крайней мере на уровне необходимых благ, большинство вызовов и рисков были устранены из человеческой жизни. Так считал Эндрю.
— Да, полагаю, ты много об этом слышал от нас.
— Раньше мы подолгу говорили на эту тему. С его точки зрения, не осталось ни одного доказуемого повода продолжать жить. Даже продолжение рода, обычный основной довод, не выглядел в его глазах веской причиной. Даже если человеческая раса вымрет, Вселенная продолжит существовать, во всяком случае не изменится материально. Живому существу, поднявшемуся выше чисто инстинктивного уровня, для выживания необходимо придумать смысл жизни. Некоторым даёт необходимый ответ религия. Других спасает работа. Но религии пережили суровое испытание со времён Вторжения, во всяком случае те старомодные, где предполагалось, что милосердный или гневливый Бог создал Вселенную и уделял
