Игорь Бунич - Д’Артаньян из НКВД: Исторические анекдоты

Генерал провёл рукой по горлу.

— Мы до недавнего времени вообще об этом пистолете не знали ничего, — признался он, — и не узнали бы, наверное, если бы Василий Иосифович не стал этим браунингом в кабаках казанских размахивать в пьяном безобразии, произнося в адрес вождей партии и правительства угрозы.

— Неужели? — изумился я.

— Представьте себе, — скорбно подтвердил свои слова генерал Серов, — вы как товарищ проверенный имеете право знать, что гражданин Джугашвили не постеснялся сказать, что этой самой рукой, из этого самого пистолета он лично застрелит нашего дорогого Никиту Сергеевича! Согласись, Лукич, что на подобные заявления мы не можем закрывать глаза.

— А почему изъятие пистолета нельзя поручить местным товарищам? — поинтересовался я.

— Ну, Лукич, — протянул генерал, — ты меня удивляешь. Это же сын Сталина всё-таки. Никто не имеет права с ним на подобные темы беседовать. Это что же получится, если у наших детей любой милиционер сможет отобрать что угодно, — только специально отобранные люди, и то в исключительных случаях. Так что, когда будешь изъятие проводить, всё должно быть в рамках соцзаконности…

— С понятыми? — спрашиваю я.

— Все, кто с тобой работал, — засмеялся генерал, — всегда отмечали в тебе здоровое чувство юмора. Без юмора в нашей работе нельзя. Но сделай всё вежливо, по-хорошему. Понимаешь?

— А если по-хорошему не получится, — интересуюсь я, — тогда как действовать прикажете?

Серов широко улыбнулся: “Ну, что мне тебя учить, Василий Лукич? Действуй по обстановке, но без пистолета не возвращайся”.

В общем, приехал я в Казань. Иду в общество "Знание” командировку отметить. Там удивляются: “Мы вас, — говорят, — не вызывали. У нас для своих плановой нагрузки не хватает”.

“Ну, не вызывали, так не вызывали, отвечаю, командировку отметьте завтрашним числом. Хочу по городу погулять. Никогда не был раньше”.

И иду по указанному адресу.

Ещё издали заметил милиционера в парадной и понял, что иду правильно. Не знаю, что там с моим лицом произошло за годы службы, но, хотя я был, конечно, в штатском, милиционер, как меня увидел, вытянулся, руку под козырёк, представился и спрашивает: “Какие будут приказания?"

— Вольно! — говорю я. — Дома?

— Так точно, — отвечает постовой, — отдыхают они.

Я этого постового позднее, лет через семь, случайно повстречал в одной из наших контор в полковничьих погонах. Значит, тогда был не ниже майора. Это так, к слову.

Звоню я в квартиру. Открывает сам Василий Иосифович. В армейском френче без погон, в галифе и тапочках.

— Чего надо? — говорит. — Кто разрешил?

— Поговорить надо, — отвечаю, — постовой внизу разрешил.

Он на меня так внимательно посмотрел и заулыбался.

— А, тёзка! — память у него на лица была потрясающая, — всё за “Динамо” выступаешь? В чине-то каком?

— Полковник, — отвечаю, — скоро уже пятнадцать лет, как в полковниках хожу.

— Потому что сам дурак, — бормочет Василий Иосифович и ведёт меня в комнату, — послушался бы тогда меня, перешёл бы в ВВС, был бы уже генералом, как я…

В который раз Василий Лукич вводит меня в сильнейшее изумление, и я прерываю его вопросом:

— Какое “Динамо”, Василий Лукич? Вы что, спортом занимались?

— В шахматы играл на первенство Москвы, — улыбается Лукич, — под псевдонимом. Правда, все знали, кто я такой, и выигрывать у меня не осмеливались. Особенно евреи, которых было процентов девяносто пять. Но я и по-честному в силу мастера тянул.

— Так где же вы при вашей профессии научились так в шахматы играть, Василий Лукич? — спрашиваю я.

— А что тебя это удивляет? — смеется он, — не похож я на мастера спорта по шахматам?

Я смущаюсь и бормочу что-то невразумительное, что, мол, всегда представлял себе шахматных мастеров несколько иначе. И вообще, по моим расчётам, Василию Лукичу просто некогда было научиться играть в шахматы. Ведь биография такая… Малограмотный крестьянин по рождению, с шестнадцати лет в ГПУ, до войны в ГУЛАГе комендантом проработал, а там война, академия, адъюнктура и все сопутствующие события совсем не стимулировали штудирование шахматных учебников.

— Вот дурак, — немного обиженным тоном говорит Василий Лукич, — ты знаешь, у кого я шахматным премудростям учился? У самого Ильича, когда тот у меня в зоне сидел. Мы с ним, бывало, все вечера сидели за доской. Это, я тебе доложу, был игрок. Если бы политика его не сгубила, точно стал бы чемпионом мира. Он разработал тактику так называемой “пролетарской защиты” и меня научил. Как сейчас вижу: он пальцы за жилетку засунет, ходит по камере, рукой на шахматную доску показывает и говорит: “Пешки, батенька, представляют из себя передовой авангард мирового пролетариата, а потому подлежат поголовному истреблению. Нынешние правила игры весьма несовершенны, поскольку каждому игроку надо дать право истреблять не только фигуры противника, но и свои собственные. Вот тогда и наступит мировая революция!..” Гениальный был человек!

У меня голова идёт кругом, я перестаю что-либо соображать и прошу Лукича не рассказывать мне больше о теории шахмат, а продолжить про свой визит к сыну Сталина в Казани.

Василий Лукич замолчал, прикрыл глаза и откинулся в кресле, погрузившись в воспоминания.

— Лукич, — заикаясь от волнения, спросил я, — скажи честно: это ты Василия Сталина замочил?

Глаза старого чекиста широко открылись.

— Ты совсем ошалел, — возмущённо ответил он, — с какой радости мне было его убивать. Пистолет он мне сдал. Да и полномочий у меня таких не было…

— Но ведь генерал Серов, отправив тебя в Казань, сказал, что… — пытаюсь напомнить я.

— Такую чушь нести может только такой сопляк, как ты, ничего не понимающий в структуре и методах нашей конторы, — прерывает меня Василий Лукич. — Ежели его нужно было убрать, то со мной бы послали специального товарища-ликвидатора. В те времена на Лубянке целый отдел ликвидаторов от безделья пух. Это были, я тебе скажу, специалисты. Как фокусники. По ладошке тебе пальчиком проведёт — и ты уже покойник. А мне бы такого дела никто и поручать не стал бы. Все знали, что я в таких делах ничего не смыслю. За всю службу, включая войну, никого не убивал. В молодости, когда глупым был совсем, помнится, у самого Менжинского просился в расстрельную команду, чтобы собственной рукой врагов трудового народа пускать в расход. Да он, спасибо, не разрешил. “Мы тебя, Вася, для другого готовим. А убивать начнёшь, мигом чутьё потеряешь!”

— Какое чутьё? — ошалело спрашиваю я.

— Не знаю, — бурчит Василий Лукич, — неудобно было тогда спрашивать. Классовое чутьё, наверно… А у ликвидаторов зато служба шла легко. Сегодня он сержант — командир расстрельного отделения, а завтра, глядишь, уже и генерал, заправляет целым управлением. Того же Серова возьми. Я вообще не заметил, как он из командиров расстрельного взвода в генералы армии вышел. Как в сказке…

— Так за что всё-таки сына Сталина ликвидировали? — допытываюсь я. — Чего они испугались? Он же прав на власть никаких не имел. Он, по-моему, даже членом партии не был. Или Иосиф Виссарионович, не убери вы его вовремя, хотел себя лет через пять императором провозгласить, а Василия объявить кронпринцем?

— Не думаю, — покачал головой Василий Лукич, — зачем Сталину было объявлять себя императором, если он уже был генералиссимусом. Кто такой генералиссимус? Это военный диктатор страны. А выше генералиссимуса уже только Всевышний. Больше никого нет. Нет, я думаю, что Сталин другое в мыслях держал. Яша мне кое-что после смерти хозяина рассказывал. Да и сам я кое-что знал.

— Что за Яша? — интересуюсь я.

— Яша, — переспрашивает Лукич, — это повар Сталина. Самый близкий ему человек. Сталин, даже прежде чем себя каким-нибудь орденом наградит, Яшу сначала награждал. У Яши четыре ордена Победы было. Сталин, бывало, Жукову говаривал: “Вот у нас с тобой по два ордена Победы, а у Якова — четыре. Учись!”. А уж разных орденов помельче у Яши было ящика два, поскольку, как Сталин какого маршала награждал, так обязательно и Яше такой же орден. Чтобы маршалы о себе много не подумали.

— А где Яша сейчас? — еле дыша, спрашиваю я.

— Помер уже, — отвечает Василий Лукич, — а большой человек был. Только Матрёне Ивановне, что в Кунцево двойниками занималась, может, и уступал. Так вот, он мне рассказывал, что была у Сталина мысль, как и у генералиссимуса Франко. Даром, что оба были генералиссимусы, мыслили одинаково. А может, кто у кого и украл. Не знаю. Мысль эта заключалась в том, чтобы поправить страной при жизни, а после смерти восстановить законное правление.

— Не понимаю, — сглотнул я слюну, икнув, — какое такое законное правление? Когда оно в нашей стране законным было?